Жорж Сименон - В тупике
Эдна и Ламотт сперва объявили, что они и часу не пробудут больше на вилле, особенно же возмущала их мысль о еде за одним столом с Жанной Папелье.
Однако к часу дня они еще не были готовы к отъезду и поэтому — что поделаешь! — спустились и сели за стол.
— Вы твердо решили уехать?
— Безусловно!
— Тем хуже для вас, идиоты!
Они, несомненно, думали то же самое. Теперь, когда все уже миновало, они бы охотно остались, но это уже было невозможно. Или Жанне следовало хорошенько их на это подтолкнуть. Да нет! Она думала совсем о другом.
— Все это мне напомнило один рассказ, который я читала в детстве… — заговорила она будто сама с собой. — Про одного араба, Али, из очень знатной семьи, родители его отдали в коллеж, где с ним учились европейцы. Как-то он увидел у своего товарища часы и подумал, что это какое-то существо, оно живет, дышит, — и не мог удержаться, украл…
Владимир ел, оставаясь безучастным.
— Вот и Блини, должно быть, такой же… Бриллиант — это тоже живое существо…
Потом, сразу перескочив на другое, она спросила Эдну, будто ничего не случилось:
— А где ты Пасху проведешь?
— Еще не знаю.
Граф был вынужден вмешаться:
— У нас столько приглашений… Они уехали сразу после обеда. Дезирэ отвез их на вокзал. Жожо осталась сидеть в кресле и с мрачным видом допивала кофе.
Она-то уж больше об отъезде не заговаривала! Съежилась в комочек, будто боялась, что за нее кто-то решит.
Она не была некрасивой, но и хорошенькой ее нельзя было назвать — так себе бабенка лет тридцати. Бывший муж выплачивал ей пять тысяч франков в месяц, но этого ей недоставало для привычного образа жизни. Вот она и гостила у друзей, два месяца у одних, два у других, в Довиле или в Ницце, а осенью в чьем-нибудь замке.
— Ты на меня сердишься, Владимир? — вдруг спросила Жанна.
Он вздрогнул, поинтересовался — почему бы?
— Из-за твоего приятеля… Если хочешь, я его оставлю здесь…
Владимир посмотрел на нее невидящими глазами, потом вскочил, бросился в сад и скрылся в кустарнике.
— Может, поспать часок? — предложила Жанна.
— Я не засну… Лучше сяду напишу письма.
Жожо посылала многочисленные письма всем своим друзьям. Она могла часами сидеть за секретером, покрывая своим остроконечным почерком страницу за страницей.
— Как хочешь!
А Жанна улеглась спать. Бриллиант она положила на столик у изголовья, рядом с бутылкой минеральной воды.
Когда она проснулась, уже темнело. Она звонком вызвала горничную, добродушную эльзаску, которую ничто не могло вывести из себя.
— Который час?
— Семь.
— Владимира не видела?
— Он только что пришел на кухню… Спал на лужайке.
— Напился?
— Только начинает.
— Дай мне халат.
Ей не хотелось одеваться. Она лишь провела гребнем по волосам, почти что белым у корней и таким редким, что между ними видна была кожа.
— Напомни мне завтра отнести кольцо в банк. Жанна сошла вниз расслабленной походкой и сама зажгла лампы, так как комнаты уже погружались в полутьму. Входя в гостиную, она столкнулась со стоявшей там Жожо.
— Ты что тут делала?
Они обе испугались друг друга и с недоверием переглядывались.
— Собиралась отдать письма Дезирэ, чтобы он их отправил…
— Никто не приходил?
Она прошла через буфетную на кухню. Белоснежная кухня была ярко освещена, и Владимир сидел на столе, рядом стоял стакан.
— Добрый вечер, ребята!
Кухарка пекла пирог. Дворецкий, накинув фартук на жилет, чистил серебро.
— Идешь, Владимир?
У него уже набрякли веки, глаза увлажнились. Она направилась в гостиную и спросила у него с материнской заботой в голосе:
— Хочешь, съездим куда-нибудь, развлечешься.
— Нет!
— А что ты будешь делать?
— Ничего.
Он боялся, что, выехав с виллы, встретит Блини. Он представлял его себе на перроне вокзала, в ожидании поезда, идущего неведомо куда.
— Сбить тебе коктейль?
В гостиной был маленький бар. Жожо, смутившись, ушла в соседнюю комнату. Ковры были потертыми, обивка поблекла, мебель казалась чужой…
— Я тебя никогда не видела таким несчастным, — вздохнула Жанна.
— Я хочу напиться, — сообщил он хрипло. И он пил. Она тоже. Позвали Жожо, чтобы та завела граммофон, но когда поставили русскую пластинку, Владимир встал и отключил граммофон так резко, что тот, должно быть, испортился. Во всяком случае, внутри что-то престранно щелкнуло.
— Ты все думаешь про Блини? А я о той парочке; наверное, ругаются сейчас друг с другом в вагоне. Так им и надо, пусть не воображают из себя! Дрянь такая…
— Дрянь… — повторил Владимир. Он уже был пьян, но по нему никогда не было заметно, что он перепил, — он всегда умел сохранить какое-то достоинство.
Все вокруг казалось пустым и бесцветным.
— Что ты хочешь вечером на обед?
— Ничего!
— Послушай, Владимир!
— Я сказал — ничего, черт возьми! Долго еще ко мне будут приставать?
— Да что с тобой творится? Я тебя таким никогда не видела.
— Что со мной? Что со мной?
Он внезапно швырнул на пол бутылку джина, и она разлетелась вдребезги.
— Блини не крал бриллианта! — прорычал он и снова застыл в неподвижности.
— Что ты сказал?
— Я сказал… Я сказал…
За неимением джина он взялся за вермут, глотая прямо из горлышка.
— Я сказал, что я сволочь… Я хотел, чтобы Блини уехал… Это я подсунул кольцо.
— Ox! — вырвалось у Жожо, которая до сих пор молчала.
— Ты уверен? — спросила Жанна, вставая.
— Я ревновал…
— Меня?
— Вообще… Никто не поймет… Теперь он, наверно, на вокзале…
Почему Блини все время виделся ему на скамье, с узел ком, в ожидании поезда?
— Что надо сделать?
— Откуда мне-то знать?
— Слушай, Владимир… Что если я пошлю ему с Дезирэ немножко денег?
Он пожал плечами.
— Ты хочешь, чтобы я снова его сюда вернула? Он с отчаянием посмотрел на нее и опять пожал плечами.
— Хотите, я съезжу? — предложила Жожо.
— Правильно, поезжай! Я тебе дам денег… Ты ему скажешь.., скажешь…
— Да он от них не откажется! — заявила Жожо. Пару минут спустя она уже ехала на машине и везла в сумочке десять тысяч франков. Жанна подсела к Владимиру на диван.
— Ну, теперь скажи правду… Почему ты ревновал?
— Просто так!
— Сознайся, не меня ты ревновал…
— Оставь меня в покое!
— Я ведь тебя знаю, будто сама тебя сделала на заказ! Сознайся, ты ведь подбирался к моей дочери…
— Нет!
— Стервец!
Она это сказала беззлобно, скорее, ласково.
— Не могу я на тебя сердиться, я ведь тоже способна на то же самое, что и ты. Ты Эдну утром видел? — Жанна истерически рассмеялась.
— Она у меня зажигалку сперла… Давно уж на нее глаз положила. Я у Жожо тоже кое-что нашла, да ничего не сказала…
— Что нашла?
— А тебе не все равно? Я ей все-таки ничего не скажу. Она дура! Способна прикарманить пять тысяч и сказать, что все отдала Блини… Я-то думала, ты с ним дружишь…
Пауза. Она отпила глоток.
— Нет, ты совсем такой, как я. Ну скажи, разве у тебя есть друзья?
Жанна уже растрогалась; она могла очень много выпить, но с первых же рюмок принималась хныкать.
— Может, ты и прав… Уж очень он хорошо ладил с моей дочерью…
Потом она погрузилась в размышления; видно, припомнила сцену на палубе.
— Ну, ты все-таки порядочный негодяй! Скажи, ты здорово мучаешься теперь?
Жанна высморкалась. Какое-то время они сидели молча. Потом Владимир вскочил как ужаленный. Он нервничал, оттого что Жожо долго не возвращалась. Наконец она появилась.
— Ну что?
— Уехал…
— Куда?
— Элен не знает. Дневным поездом.
— Каким?
— Не знает она. Вот деньги.
— Положи сюда. А что моя дочь делает?
— Ничего. Собирается сойти с яхты, поесть у Полита. Владимир резко спросил:
— Вы ей сказали?
— Нет! Нет! — горячо возразила Жожо, чувствуя, что он вот-вот взорвется.
Он посмотрел ей прямо в глаза, чтобы убедиться, что она не лжет.
— Может, поужинаем, — зевнула Жанна. — Кажется, я видела, как пирог пекли…
Глава 4
Настала Пасха. С шести часов утра, под торжествующими, как фанфары, солнечными лучами, машины привозили из Тулона и Марселя рыболовов-любителей, которые перекусывали на террасе «У Полита», а затем отправлялись на захват всех скал, какие только имелись на мысе Антиб. За ними тащились женщины и детишки в соломенных шляпах. Трезвонили колокола. Всевозможные лодочки, ялики, плоскодонки, парусники, величиной в несколько метров, похожие на игрушки, которые почти что весь год стоят в порту без хозяина, теперь этого хозяина дождались, а то даже нескольких. Тарахтя, заводились моторы. В неподвижный воздух поднимались паруса. Небо и море сливались в едином сиянии, и два самолета, Бог знает почему, без конца описывали круги над заливом и то снижались, гремя моторами, чуть не до самой воды, то снова взлетали и снова кружили над заливом.
