Жорж Сименон - У фламандцев
— Как это — что-нибудь другое?
— Я говорю, что ваша история никуда не годится. С этого места вы не могли видеть ни лавку, ни кусок реки, ограниченный двумя судами.
— Когда я говорю, что стоял здесь, я хочу сказать…
— Нет! Достаточно! Повторяю, что вам нужно придумать что-нибудь другое! Когда придумаете, придете ко мне! А если это опять не подойдет, то, ей-богу, придется еще раз посадить вас за решетку…
Машер не верил своим ушам. Смущенный неудачей, он, в свою очередь, встал в тот же угол, чтобы проверить утверждение комиссара.
— Да, конечно, — согласился он.
Что касается речника, то он даже и не пытался отвечать. Он опустил голову и смотрел на ноги Мегрэ ироническим и злым взглядом.
— Не забудь, что я тебе только что сказал: давай другую историю и более правдоподобную… Иначе — в тюрьму!.. Пойдемте, Машер!..
Мегрэ повернулся и направился к мосту, на ходу набивая трубку.
— Вы думаете, этот речник?..
— Я думаю, что сегодня вечером или завтра он принесет нам новое доказательство виновности Питерсов…
Инспектор Машер совсем растерялся…
— Не понимаю… Если у него есть доказательство…
— У него оно будет…
— Но каким образом?
— Откуда я знаю?.. Что-нибудь да придумает…
— Чтобы оправдать себя?
Но комиссар перевел разговор на другое. Он спросил:
— Есть у вас огонь?.. Вот уже сжег двадцать спичек, а они…
— Я не курю!
Машер не был вполне уверен, что услышал:
— Так я и знал…
Глава 5
Как Мегрэ провел вечер
Дождь пошел около полудня. В сумерки он еще сильнее забарабанил по булыжной мостовой. В восемь часов начался потоп.
Улицы Живе были пустынны. Вдоль набережной блестели огни баржей. Мегрэ, подняв воротник пальто, направился прямо к дому фламандцев, толкнул дверь (при этом раздался звонок, звук которого уже стал ему знакомым) и вдохнул теплый запах мелочной лавки.
Был тот же час, когда Жермена Пьедбёф вошла в лавку третьего января, после чего никто ее больше не видел.
Комиссар впервые заметил, что кухня была отделена от магазина только застекленной дверью. На ней висела тюлевая занавеска, через которую неясно различались контуры хозяев дома.
Кто-то поднялся с места.
— Не беспокойтесь! — крикнул Мегрэ.
Он вошел в кухню, вмешавшись таким образом в повседневную жизнь ее хозяев. Мадам Питере встала и вышла в лавку. Ее муж сидел в своем плетеном кресле, так близко к печке, что было даже страшно: вдруг загорится. В руке он держал пенковую трубку с длинным мундштуком из вишневого дерева. Но он уже перестал курить. Веки его были опущены. Из полуоткрытых губ исходило мерное дыхание.
Анна сидела у некрашеного стола, натертого песком и отполированного годами. Она что-то подсчитывала в маленькой записной книжке.
— Проводи комиссара в столовую, Анна! — сказала вернувшаяся мадам Питере.
— Да нет же, — запротестовал он. — Я только на минутку.
— Дайте мне ваше пальто.
И Мегрэ заметил, что голос у мадам Питере красивый, глубокий, а легкий фламандский акцент придает ему еще больше сочности.
— Но вы ведь выпьете чашку кофе?
Ему захотелось узнать, что она делала до его прихода. Он увидел на столе очки в стальной оправе, сегодняшнюю газету.
Дыхание старика, казалось, отмечало ритм жизни всего дома. Анна закрыла записную книжку, надела наконечник на карандаш, встала и сняла с этажерки чашку.
— Извините, — сказала она.
— Я надеялся познакомиться с вашей сестрой Марией.
Мадам Питере горестно покачала головой. Анна объяснила:
— Вы ее не увидите в ближайшие дни… Разве что поедете к ней в Намюр. Сейчас приходила ее коллега, которая тоже живет в Живе… Сегодня утром Мария, выходя из поезда, вывихнула себе ногу в щиколотке…
— Где она?
— В школе… У нее там есть комната…
Мадам Питере вздыхала, качая головой:
— Не знаю, чем мы провинились перед Господом!
— А Жозеф?
— Он не приедет раньше субботы… Правда, суббота Уже завтра…
— А ваша кузина Маргарита к вам не заходила?
— Нет! Я видела ее в церкви, у вечерни…
В чашку налили горячего кофе. Мадам Питере вышла и вернулась с рюмкой и с бутылкой можжевеловой водки.
— Это старый Шидам.
Мегрэ сел. Он не надеялся ничего узнать. Быть может, его присутствие здесь даже не имело прямого отношения к делу.
Этот дом напомнил Мегрэ одно следствие, которое ему когда-то пришлось вести в Голландии, но все же дом фламандцев чем-то отличался от того дома, и Мегрэ не мог определить чем. Здесь был тот же покой, такой же насыщенный запахами воздух, то же ощущение плотности атмосферы, как будто она представляла собой твердое тело, которое могло разбиться при малейшем толчке. Время от времени плетеное кресло потрескивало, хотя старик сидел неподвижно. И жизнь по-прежнему шла в ритме его дыхания, так же, как и разговор.
Анна сказала что-то по-фламандски, и Мегрэ, который выучил несколько слов этого языка в Делфзейле, понял приблизительно следующее:
— Ты бы дала рюмку побольше…
Время от времени по набережной проходили люди.
Дождь барабанил по витрине лавки.
— Вы мне сказали, что и тогда шел дождь, правда?
Такой же сильный, как сегодня?
— Да… Кажется, такой же…
Теперь обе женщины снова сидели, глядя, как Мегрэ берет свою рюмку и подносит к губам.
У Анны были не такие тонкие черты лица, как у матери, и ей не хватало доброты и благожелательности, сквозившей в улыбке мадам Питере. Она, как обычно, не спускала глаз с Мегрэ.
Заметила ли она исчезновение фотографии Жерара из ее спальни? Конечно нет! Иначе она бы встревожилась.
— Мы живем здесь уже тридцать пять лет, господин комиссар, — сказала мадам Питере. — Мой муж сначала завел здесь мастерскую для плетения корзин, в этом же доме, а потом мы надстроили этаж…
Мегрэ думал о другом, об Анне, когда она была на пять лет моложе и посетила Рошфорские пещеры вместе с Жераром Пьедбёфом.
Что толкнуло эту девушку в объятия ее спутника?
Почему она отдалась ему? Какие мысли терзали ее потом?
Ему казалось, что это было единственное приключение в ее жизни, что больше у нее уже никого не будет…
Ритм жизни в этом доме был угнетающий. От можжевеловой водки голова Мегрэ отяжелела. Он слышал малейший шум, скрипение кресла, храп старика, слышал, как капли дождя барабанили по подоконнику.
— Сыграли бы вы мне снова ту пьесу, что играли утром, — сказал он Анне.
И так как она колебалась, мать добавила:
— Ну конечно!.. Она хорошо играет, правда?.. Она занималась шесть лет, три раза в неделю, с лучшим преподавателем в Живе…
Девушка вышла. Две двери, отделявшие ее от кухни, оставались открытыми. Щелкнула крышка рояля.
Несколько ленивых аккордов правой рукой.
— Ей следовало бы учиться петь… — прошептала мадам Питере. — Маргарита поет лучше… Думали даже о том, не поступить ли ей в консерваторию…
Аккорды звучно раздавались в пустом доме. Старик не просыпался, и его жена, боясь, как бы он не выронил трубку, осторожно взяла ее у него из рук и повесила на гвоздь, вбитый в стену.
Почему Мегрэ все не уходил отсюда? Здесь больше ничего не узнаешь. Мадам Питере слушала, поглядывая на свою газету, но не решаясь взять ее. Анна стала понемногу аккомпанировать себе левой рукой. Вероятно, здесь, на этом столе, Мария обычно проверяла задания своих учеников.
И это было все!
Кроме того, что весь город обвинял Питерсов в том, что они убили Жермену Пьедбёф в такой же, как сегодня, вечер.
Мегрэ вздрогнул, услышав звонок в лавке. На мгновение ему почудилось, что сейчас сюда войдет любовница Жозефа, чтобы потребовать деньги на содержание ребенка, те сто франков, которые ей платили каждый месяц.
Это оказался речник в клетчатом плаще; он подал мадам Питере маленькую бутылку, и она наполнила ее можжевеловой водкой.
— Восемь франков!
— Бельгийских?
— Нет, французских. Или десять бельгийских…
Мегрэ встал, прошел через лавку.
— Вы уже уходите?
— Я приду завтра.
Выйдя из дома, он увидел речника, который возвращался к себе на баржу. Мегрэ обернулся и посмотрел на дом. Со своей светлой витриной он был похож на театральную декорацию, в особенности потому, что из него доносилась нежная, сентиментальная музыка.
Не примешивался ли к ней и голос Анны?
Но ты ко мне вернешься,Прекрасный мой жених.
Мегрэ месил ногами грязь; дождь был такой сильный, что его трубка погасла.
Теперь уже весь Живе казался ему похожим на театральную декорацию. Когда речник вернулся к себе на баржу, на улице не осталось ни души.
Только притушенный свет из нескольких окон. И шум разливающейся Мёзы постепенно заглушил звуки рояля.
Когда он прошел метров двести, он смог одновременно видеть в глубине сцены дом фламандцев и на первом плане другой дом, дом Пьедбёфов.
Во втором этаже не было света. Но коридор был освещен. Акушерка, должно быть, оставалась одна с ребенком.
