Артур Дойл - Преступления и призраки (сборник)
– Ты испугался, папа?
– Да. Просто похолодел.
Наступила тишина, в которой Папа снова видел золотистый песок африканского побережья и снежно-белый ревущий прибой с длинным гладким горбом волны.
Дети тишины не любят.
– Папа, – заговорил Паренек. – А зебу кусаются?
– Зебу! Да ведь они коровы. Нет, конечно, нет.
– Но зебу может боднуть рогами.
– Да, боднуть может.
– Как ты думаешь, зебу одолеет крокодила?
– Ну, я бы поставил на крокодила.
– Почему?
– Ну, голубчик, у крокодила большие зубы, и он не прочь зебу съесть.
– Но если зебу подберется, когда крокодил не будет смотреть, да как боднет его!
– Что ж, будет один – ноль в пользу зебу. Но одно бодание крокодилу не повредит.
– Нет, одно не повредит, правда. Но зебу продолжать будет. Крокодилы ведь живут на песчаных берегах? Ну так зебу придет и тоже станет жить возле песчаного берега – как раз так далеко, чтобы крокодил его никогда не видел. Тогда каждый раз, как крокодил отвернется, зебу и боднет его. Разве ты не думаешь, что он победит крокодила?
– Ну, может и победит.
– Как ты думаешь, сколько зебу нужно времени, чтобы победить крокодила?
– Ну, это зависит от того, как часто он сможет улучить момент боднуть.
– Ладно, если только раз в три часа бодать будет, ты думаешь?..
– Ох, да ну его, зебу!
– Вот это как раз скажет крокодил! – закричал Паренек, хлопая в ладоши.
– Значит, я согласен с крокодилом, – сказал Папа.
– А сейчас всем хорошим детям пора в постель, – вмешалась Госпожа, когда в сумраке замаячил белый передник няни.
II. О крикете
Внизу шел ужин, и все хорошие дети давно должны были уже пребывать в стране снов. Но вот сверху донесся странный звук.
– Что такое? – спросил Папа.
– Паренек тренируется играть в крикет, – отозвалась Госпожа с удивительным ясновидением материнства. – Он встает с постели, чтобы упражняться в подаче. Ты бы поднялся и поговорил с ним об этом серьезно, а то он так на добрый час меньше спит.
Папа отбыл с этой миссией, намереваясь рассердиться, а, даю слово, он может быть очень сердитым, когда захочет! Однако, добравшись до верхней площадки лестницы и слыша, что шум еще продолжается, он тихо подошел и заглянул в приоткрытую дверь.
В комнате светил только ночник. В слабом мерцании Папа увидел фигурку в белом, тонкую и легкую, проделывающую коротенькие шажки и круговые движения рукой посреди комнаты.
– Привет! – сказал Папа.
Фигурка, одетая в белое, повернулась и подбежала к нему.
– Ой, папа, как замечательно, что ты пришел!
Папа почувствовал, что сердиться на самом деле не так легко, как кажется.
– Послушай! Отправляйся в постель, – это была самая лучшая имитация, на какую он оказался способен.
– Да, папа. Но сначала – как тебе это? – он подался вперед, быстро и грациозно взмахнув рукой.
Папа игрывал в крикет, хоть и давно, а потому взглянул на удар со знанием дела.
– Хорошо, Паренек. Мне нравится высокая подача. Настоящий свинг Споффорта.
– Ой, папа, давай поговорим о крикете! – Папу подтащили к краю постели, и белая фигурка нырнула под простыню.
– Да, расскажи о квикете, – проворковали из угла. Щекастик уже сидел на кроватке.
– Негодный мальчишка! Я-то думал, хоть один из вас спит. Я не должен тут оставаться. Вы из-за меня не засыпаете.
– Кто такой Попофф? – закричал Паренек, цепляясь за Папин рукав. – Он что, был очень хороший подающий?
– Споффорт был лучшим подающим, какой ступал когда-нибудь на крикетную площадку. Он был Великий Австралийский Подающий, и он многому нас научил.
– Он убил когда-нибудь собаку? – вопросил Щекастик.
– Боже мой, нет. Чего это ты?
– Потому что Паренек сказал, был такой быстрый подающий, что мячом собаку насквозь убил.
– А, это старые россказни. Я такое слышал, когда был совсем мальчуганом, о каком-то подающем, которого звали, кажется, Джексон.
– Большая была собака?
– Нет-нет, сын, никакой собаки не было.
– Это была кошка, – предположил Щекастик.
– Нет; говорю тебе, этого не было.
– Но о Споффорте расскажи нам! – закричал Паренек. Щекастик с его буйной фантазией обыкновенно отвлекался, но старший неизменно и горячо возвращался к предмету. – Он был очень быстрый?
– Мог подавать очень быстрые мячи. Я слыхал, крикетисты, игравшие против него, говорили, что его йоркер – это такой удар, который только чуть-чуть не на всю полосу – был самый быстрый мяч в Европе. Я сам видел, как его длинная рука размахивалась – и воротца падали прежде, чем отбивающий успевал упереться битой.
– У-у! – с обеих кроватей.
– Он был высокий, худощавый, и его называли демоном. Это – все равно что дьявол, если не знаете.
– А он был дьявол?
– Нет, Щекастик, нет. Его так прозвали потому, что он потрясающие штуки проделывал с мячом.
– А дьявол умеет проделывать потрясающие штуки с мячом?
Папа понял, что проповедует сатанизм и поспешил выбраться на более безопасную почву.
– Споффорт показал нам, как подавать, а Блэкхем показал нам, как защищать воротца. Когда я был молодым, мы всегда держали на площадке еще одного игрока – называли его «постойка» – который стоял за защитником. Я всегда был широченным солидным парнем, так что «постойкой» выставляли меня, и мячи, помнится, хлопались в меня, как в матрас.
Довольный смех.
– Но когда появился Блэкхем, защитникам пришлось понять, что они к воротцам поставлены ловить мяч. Даже в добром старом второразрядном крикете «постоек» не осталось. Мы скоро отыскали множество хороших защитников – таких как Альфред Литтлтон или Макгрегор – но именно Блэкхем показал нам, как это делается. Увидеть Споффорта – весь сплошь упругость и задор – на одном конце полосы за подачей, и Блэкхема с черной бородой поверх перегородки, ожидающего мяча на другом конце – ради этого стоит жить, я вам скажу.
Тут мальчишки молча призадумались. Но Паренек боялся, что Папа уйдет, и потому скоро отыскал вопрос. Только не давай прерваться Папиным воспоминаниям – и сказать невозможно, как долго удастся удерживать его.
– А что, до Споффорта не было хороших подающих?
– Что ты, мальчик мой, сколько угодно. Но он внес кое-что новое. Прежде всего, он менял шаг – никогда нельзя было до самого последнего момента сказать по его движениям, то ли ты получишь мяч, как молнию, то ли медленный, но крученый, с сюрпризами. А просто по владению мячом и удару – я бы сказал, Альфред Шоу из Ноттингема был лучший подающий, кого могу вспомнить. Говорили, что он может попасть мячом в полкроны два раза из трех!
– У-у!
А потом Щекастик:
– В чьи полкроны?
– Ну, в чьи угодно.
– Он взял себе полкроны?
– Нет-нет; почему бы ему их брать?
– Потому что он попал в них мячом.
– Полкроны должны были там лежать, чтобы в них люди целились, – объяснил Паренек.
– Нет-нет, там никогда не лежали полкроны.
Ропот недовольства обоих мальчишек.
– Я только имел в виду, что он мог попасть мячом во что угодно – в полкроны точно так же, как во что-нибудь другое.
– Папа, – с живостью человека, напавшего на отличную мысль, – он мог попасть по ноге отбивающему? По пальцу ноги?
– Да, сын, думаю, мог.
– А тогда, вот если бы он все время бил по большому пальцу ноги отбивающего!
Папа засмеялся.
– Так вот, может быть, почему старина В. Г.[75] всегда стоял, подняв в воздух большой палец левой ноги.
– На одной ноге стоял?
– Нет-нет, Щекастик. Пятка на земле, а палец – кверху.
– А ты был знаком с В. Г., папа?
– О да, я отлично его знал.
– Он был хороший?
– Да, он был великолепный. Всегда будто большой и веселый мальчишка-школьник, прячущийся за огромной черной бородой.
– Чьей бородой?
– Я хотел сказать, что у него была огромная черная борода. Он выглядел, как пиратский капитан из ваших книжек-картинок, но сердце у него было доброе, как у ребенка. Я слышал, что прикончили его на самом деле ужасы этой теперешней войны. Благородный старина В.Г.!
– Он был лучший в мире отбивающий, да, папа?
– Конечно, – отозвался Папа, начиная заражаться восторгом ловкого маленького заговорщика в кровати, – такого отбивающего никогда не бывало… во всем мире… Да, пожалуй, никогда уже и не может быть снова. Он не бил прямо, как это теперь делается. Играл замысловатыми ударами, приходилось следить за мячом до самого конца. Нельзя было взглянуть на мяч перед тем, как он ударится в землю, и подумать: «Отлично, я знаю, куда угодит этот!» Бог мой, то был действительно крикет. Чтобы добиться чего-нибудь, приходилось-таки поработать.
– Ты когда-нибудь видел, как В. Г. сделал сотню, папа?
– Видел? Да я был с ним на площадке и плавился целый жаркий августовский день напролет, когда он сделал сто пятьдесят. Пара фунтов вашего папы до сих пор где-то на той площадке. Но я счастлив, что это видел, и всегда жалел, когда его удаляли ни за что, даже если играл против него.
