Мое преступление - Гилберт Кийт Честертон
Лорд Балмер был полным светловолосым молодым человеком с крепкой шеей. Когда он говорил, то беспрестанно жестикулировал: то бессознательно поигрывал перчатками, то вертел в пальцах трость.
– Уж вы-то двое найдете, о чем поговорить, – жизнерадостно заявил он. – Старинные здания и все такое. Кстати, не мне судить, конечно, но то, на ступеньках которого мы стоим, достаточно древнее. А я, уж простите, вынужден отлучиться на минутку: нужно позаботиться о приглашениях на рождественский шурум-бурум моей сестрицы. Разумеется, вы тоже приглашены. Джулиет жаждет бала-маскарада: аббаты, крестоносцы, все такое прочее – одним словом, тряхнем стариной и вспомним о предках.
– Полагаю, аббат в предках – это слишком[77], – улыбнулся археолог.
– Ну, какого-нибудь двоюродного прадедушку я вполне могу себе представить, – со смехом возразил архитектор.
Затем он рассеянно оглядел ландшафт перед домом. Все выглядело вполне упорядоченным: искусственное озеро, в центре которого располагалась статуя нимфы в античном стиле, окружало множество деревьев. Сейчас их черные застывшие ветви покрывал иней – зима выдалась суровой.
– Похоже, морозы грядут нешуточные, – подхватил его светлость. – Сестрица надеется не только потанцевать, но и вволю покататься на коньках.
– Если крестоносцы явятся в полной броне, то как бы вам не утопить своих славных предков, – заметил собеседник.
Лорд Балмер отмахнулся:
– Ха! Вот уж об этом не беспокойтесь. Глубина нашего милого озерца нигде не превышает пары футов.
Балмер картинно воздел руку и воткнул в воду свою трость, демонстрируя, насколько же озеро мелководно. В прозрачной воде можно было увидеть ее короткий конец, и на миг всем присутствующим показалось, будто грузная фигура его светлости опирается на преломленный посох. Но, разумеется, это было всего лишь естественное преломление света в воде.
– Так что худшее, чего можно ожидать, это севший на… кгм… севший в лужу аббат, – заключил лорд Балмер и развернулся. – Что ж, оревуар. Если что-то подобное случится – я обязательно сообщу.
Археолог и архитектор остались стоять на величественных каменных ступенях, улыбаясь друг другу. Тут необходимо заметить, что, несмотря на якобы общие интересы, внешне эти двое являли между собой разительный контраст, а наблюдатель с развитым и живым воображением мог бы приметить также некоторые противоречивые черты и в облике каждого из них.
Первый джентльмен звался мистером Джеймсом Хэддоу. Он прибыл сюда из Высшей судебной гильдии, а точнее – одной из тамошних вечно сонных каморок, набитых пергаментами и кожаными портфелями. Его жизненным призванием являлась юриспруденция, история же была всего лишь хобби; среди всего прочего он являлся адвокатом и поверенным в делах поместья Парк Приор. Сам он совершенно не выглядел лентяем – напротив, казался в высшей степени бодрым и энергичным. Во взгляде его голубых, чуть навыкате глаз читалась проницательность, а рыжие волосы были аккуратно причесаны. Такой же безупречной аккуратностью отличался и его костюм.
Второй гость, которого звали Леонард Крейн, явился прямиком из безвкусно-кричащей плебейской конторы строительных подрядчиков и агентов по сдаче недвижимости. Она располагалась в соседнем пригороде, в конце ряда кое-как построенных домов, и привлекала всеобщее внимание, поскольку на ее стене висели ярко раскрашенные планы и чертежи строений, а также объявления, написанные огромными буквами. Однако серьезный наблюдатель, приглядевшись повнимательнее, мог бы заметить в глазах мистера Крейна отголоски того внутреннего сияния, которое некоторые зовут мечтательностью. Его светлые, не слишком длинные волосы, возможно, следовало бы назвать встрепанными. Да, как ни печально, но архитектор увлекался еще и живописью. Впрочем, не стоило объяснять все его поведение лишь тем, что он был человеком искусства. Что-то еще таилось в нем, что-то трудноуловимое, что при известной подозрительности можно счесть опасным. Мечтательность не мешала ему время от времени огорошить друзей, написав картину или даже занявшись новым видом спорта. Это полностью шло вразрез с его обычной жизнью, словно пробуждались отголоски каких-то его предыдущих воплощений.
Сейчас, впрочем, он поторопился заверить мистера Хэддоу, что совершенно не разбирается в археологии. Улыбнувшись, он сказал:
– Не хочу вводить вас в заблуждение: я вряд ли даже приблизительно представляю себе, чем занимаются археологи. Разве что, опираясь на полузабытый мной греческий язык, могу предположить, что археолог – это такой человек, который изучает все древнее.
– Да уж, – мрачно ответил Хэддоу, – археолог – это такой человек, который изучает все древнее, чтобы понять: перед тобой новодел.
Мгновение Крейн оторопело смотрел на собеседника, а затем вновь улыбнулся:
– Могу ли я предположить, что недавно мы как раз вели беседу об этих самых старинных вещах, которые на поверку оказались не совсем старинными?
Его собеседник тоже некоторое время помолчал, а затем на его суровом лице появилась слабая улыбка, и он неторопливо ответил:
– Что ж, стена, опоясывающая поместье, и впрямь древняя. Одни ворота в ней изготовлены в период расцвета готики, причем я не вижу никаких следов разрушения или реконструкции. А вот жилой дом и поместье в целом… В здании угадываются идеи эпохи романтизма, но я практически уверен, что построено оно не в те времена. Использовано слишком много модных сейчас архитектурных приемов. Да и если говорить о названии… Парк Приор тотчас же вызывает в памяти средневековое аббатство, залитое лунным светом. Полагаю, спиритуалисты всех мастей и посейчас видят здесь призрак какого-нибудь монаха. Но если верить единственному найденному мною на сегодняшний день научному труду о здешних местах, поместье назвали Парк Приор по той же причине, по которой любой сельский дом называют домом Поджера или Бейкера. Просто-напросто когда-то здесь стоял одинокий дом мистера Приора, его ферма, служившая ориентиром для местных жителей. И подобных случаев тьмы и тьмы,
