Александр Эсаулов - Хозяин Зоны

Гурин сложил документы в папку, аккуратно завязал белые тесемки и пошел в свой кабинет. Там, разложив на столе полученные в секретной части бумаги, он начал писать служебную записку.

Начальнику УНКВД по Каменец-Подольской области майору Государственной Безопасности Жабреву. В соответствии с приказом №_____ от _____ прошу передать дела по списку категории «1», полученные из ГУГБ НКВД СССР 19.09.38 г. лейтенанту Честнейшему по принадлежности.

Сержант госбезопасности Гурин

Согласовано

Начальник 3 отдела УГБ УНКВД по Каменец-Подольской области

Старший лейтенант госбезопасности Шухман.

Заперев предварительно секретную почту в сейф и приобщив к служебной записке два листа с перечнем фамилий польских шпионов, отнесенных к категории «1», Гурин пошел к начальнику отдела.

Как и предвидел сержант, никаких осложнений не произошло, вся эта процедура была откатана и отполирована до блеска. Шухман, не читая список, — а чего его читать, только время тратить! — поставил свою визу, и Гурин тут же отнес список категории «1» обратно в секретку. После этого сотрудник секретного отдела вызвал Честнейшего.

Честнейший был из детского дома, где ему и дали столь необычную фамилию. А произошло это потому, что он, глядя в глаза воспитателям невинным и честным взглядом, повторяя, как заклинание, «честно» да «честно», врал напропалую. Из детдома Честнейший вышел с вполне сформировавшимся мировоззрением и был уверен в том, что надо не только выжить, но и уметь хорошо жить. Своей цели он подчинил все, да и в госбезопасность пошел только потому, что здесь платили намного больше, чем в любом другом месте. К тому же спецмагазины и прочие блага, а еще власть — как идешь, все, словно тараканы, по углам прячутся. А работа заключается только в том, что надо бумажки оформлять да иногда, когда запарка, участвовать в допросах. Так морду бить он еще в детдоме мастак был! Вот на машинке печатать — это настоящая морока! Пока нужную букву отыщешь, потом изойдешь.

Честнейший забрал список из секретки: сто двенадцать человек, черт возьми! Это ему сегодня до ночи сидеть! Вот подлюки! Вывели бы всех, из пулемета шарахнули — и нет никаких проблем. Не шпионьте, сукины дети! А тут еще на каждого бумагу оформляй…

У себя в кабинете Честнейший без промедления принялся за дело. Если не успеешь к сроку, начальник по головке не погладит! Переложив листки черной копиркой, он начал печатать протокол заседания особой тройки. Напечатать протокол — это полбеды, получилось две с половиной странички: слушали, перечень фамилий, постановили (всем одинаково). А вот выписки нужно было сделать на каждого отдельно! Уже где-то к полуночи, заложив в пишущую машинку очередной бланк, Честнейший продолжил стучать по клавишам.

СЕКРЕТНО

ВЫПИСКА ИЗ ПРОТОКОЛА № 2

ЗАСЕДАНИЯ ОСОБОЙ ТРОЙКИ УНКВД ПО КАМЕНЕЦ-ПОДОЛЬСКОЙ ОБЛАСТИ ОТ 2 СЕНТЯБРЯ 1938 года.

СЛУШАЛИ

74. Тесевич Николай Григорьевич, 1885 года рождения, уроженец с. Боричева Петраковского р-на, БССР, житель г. Изяслава Каменец-Подольской обл., белорус, гражданин СССР. Обвиняется в том, что являлся ШПИОНОМ

ПОСТАНОВИЛИ

ТЕСЕВИЧА

Николая Григорьевича

РАССТРЕЛЯТЬ

Имущество, лично ему

принадлежащее,

КОНФИСКОВАТЬ

Уже сделав выписку, Честнейший заметил, что напечатал фамилию Тесевич вместо Тысевич.

— Вот зараза! — ругнулся он на неизвестного ему Тысевича. — И тут от вас покоя нет. Фамилии понапридумывали… Ладно, и так сойдет! Какая разница, под какой фамилией его к стенке поставят? Он допечатал внизу:

Верно: Секретарь тройки УНКВД Честнейший.

Потом взял синий карандаш и размашисто расписался.

Бумажка легла в аккуратную стопку других выписок. Утром в спецчасти их заверили круглой печатью. Стук этой печати очень сильно напоминал удары молотка, забивающего гвозди в гроб. В гроб, которого не было, ибо, если бы всех расстрелянных хоронили в гробах, то в Советском Союзе, наверное, не осталось бы леса…

Тысевич лежал на нарах, повернувшись лицом к стене. Последние пять месяцев были самыми тяжелыми в его жизни. Давила неизвестность, неволя, вонь… Правда, к вони он привык и уже не замечал ее. Его постоянно терзала тревога за семью. Что с ними? Там, в Шепетовской тюрьме, он видел, как сержант записал в протокол, что Петра отчислили из бронетанкового училища, значит, скорее всего, сын вернулся в Изяслав.

«Это хорошо… — думал Николай, — Наташа хоть не сама будет. Тяжело ей… И девочкам тяжело! Приняли ли Марусю в комсомол? Простите меня, дорогие… Простите… Георгий… Удалось ли ему закончить институт? До госэкзаменов оставалось всего два месяца! Всего два!»

Незаметно для себя Николай задремал, и в этой полудреме-полуяви он вдруг увидел, что какой-то человек с аккуратно подстриженной бородкой, в дореволюционном сюртуке и брюках в легкую полоску, заправленных в высокие хромовые сапоги, машет ему рукой.

— Николай! Иди! Иди сюда! Ну что же ты…

— Да это же дед! — мысленно ахнул Тысевич. — Он-то как сюда попал? Он же давно умер!

А дед продолжал звать его, призывно махая рукой, и улыбался в свою побитую сединой опрятную бородку.

— Все будет хорошо! Николай! Ну же…

— Тысевич! Тысевич! Проснись! Тебя вызывают…

СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

СПРАВКА

Решением тройки УНКВД по Каменец-Подольской области от 20/09/1938 года по протоколу № 2 обвиняемый

Тысевич Николай Григорьевич приговорен к РАССТРЕЛУ.

ПРИГОВОР ПРИВЕДЕН В ИСПОЛНЕНИЕ

Когда прозвучали выстрелы, эха не было, вороны не кричали. Да и выстрелы особо не грохали… Щелкнуло негромко в подвале, и Тысевич Николай Григорьевич перестал существовать.

Ночью из старого здания выехала крытая машина, набитая до отказа страшным грузом. Куда она отправилась, теряясь в ночной темноте, одному Богу известно…

Глава 27

Хмельницкая область, г. Изяслав. Январь 1959 г.

— Надежда Николаевна, опять в колхоз?

Надежда Тысевич тяжело вздохнула. Опять. Опять ехать попутками, мерзнуть, идти в сапогах по сугробам… А что поделаешь? Такая работа… Январь — начало работ по подготовке к севу. Рачительные хозяева начинают подготовку заранее, чтобы к апрелю все было полностью готово. Для нее, инженера райсельхозтехники, январь-февраль — самое что ни на есть начало.

Холод Надежда переносила очень плохо. Памятной зимой 1938–1939 года, когда они с Марусей и мамой зимовали в избушке на курьих ножках, Надя заболела плевритом. Как они выжили без теплой одежды, без дров, одному Богу известно. Дров купить было не на что, печку топили чем придется. То, что получала Маруся в «раборатории» и мать на ватной фабрике, хватало только на то, чтобы не умереть с голоду. Немножко выручали переводы от Георгия, которого после окончания института распределили в Дмитровку Черниговской области. Да много ли он мог прислать, если сам снимал комнату, а зарплата у учителей известно какая… Но все-таки это была ощутимая помощь.

Петьку восстановили в бронетанковом училище. В августе 1938 года к ним ни с того ни с сего вдруг прикатили из райвоенкомата. Петьку заставили собраться в срочном порядке и, не дав проститься ни с Марусей, ни с мамой, которые были на работе, увезли на вокзал. Там его посадили на поезд, вручив проездные документы до Орла и снабдив на дорогу деньгами, половину из которых Петька тут же передал младшей сестре, провожавшей его. Только на вокзале Петька признался младшенькой, что написал письмо маршалу Ворошилову и теперь, наверное, его восстановили в училище. Может, маршал приказал и с делом отца разобраться? Раз восстановили сына, то, может, и батю отпустят?

Маруся только ахнула вечером, когда узнала обо всем, а мать и вовсе расплакалась, понимая, что без Петькиной зарплаты надеяться можно разве что на чудо.

Наденька постоянно кашляла и буквально сгорала от высокой температуры. Бабка Супрунка зашла как-то к постояльцам, пощупала горячий лоб девочки, покачала головой и авторитетно заявила:

— Не жилец она… Помрет… Ты, Наталья, лучше за старшей приглядывай, может, вдвоем и выдюжите.

Но Наденька не умерла. Видно, крепок оказался детский организм, устоял перед болезнью, только с тех пор она плохо переносила холод и у нее постоянно болели почки.

В сентябре 1939 года часть Польши освободили от белополяков, как писали газеты, и воссоединили ее с Украиной. Изяслав перестал быть пограничной зоной, визы на проживание во всей Каменец-Подольской области отменили.

Узнав об этом, мать не стала медлить ни одного дня. Она словно очнулась от зимней спячки. Ей казалось, что если семья вернется в Изяслав, в свой дом, то все станет по-прежнему, а Николая обязательно освободят. Конечно, ей не сообщили, что муж расстрелян, и уведомление о том, что он получил десять лет без права переписки, дарило надежду на его возвращение в 1948 году. Ожидая своего Колю, она мечтала, что они заживут, как прежде, и представляла, как он обрадуется, узнав, что Георгий окончил пединститут, а Петьку восстановили в бронетанковом училище. К тому времени сын уже будет офицером! И главное, где же их Коля будет искать, как не в собственном доме?