Филлис Джеймс - Пристрастие к смерти

— Не знаю. Возможно, просто не подал вида.

— Ничего он не заметил. Знаю я таких. Строят из себя, а того, что у них под носом, не замечают.

— Когда вы впервые увидели эту книгу, миссис Миннз?

— На следующий день, восьмого августа. Днем, когда он вернулся из своего избирательного округа. Должно быть, привез ее с собой.

— Значит, наверное, тогда она ее ему и подарила.

— Может, да, а может, нет. Интересно, правда? Я видела, что вы заметили. Мой вам совет: держите это при себе. Слишком много он о себе мнит, этот Массингем.

Свернув с Портобелло-роуд, они шли по Лэдброук-гроув, когда Массингем рассмеялся и наконец заговорил:

— Бог ты мой, ну и комнатка! Мне искренне жаль бедного мистера Смита. Если бы мне пришлось жить здесь, я бы тоже беспрерывно «странствовал».

— А что плохого в этой комнате или в миссис Миннз? — вспылила Кейт. — По крайней мере у этого жилья есть индивидуальность, не то что в тех поганых зданиях, построенных какими-то бюрократами с единственной целью — напихать как можно больше жилых ячеек при минимальных бюджетных расходах. То, что ты никогда не жил в таком доме, не означает, что людям, которые в них живут, они нравятся, сэр, — добавила она со злой издевкой.

Он снова рассмеялся. Кейт, когда сердилась, всегда подчеркивала его социальный статус и служебный ранг.

— Ладно, ладно. Признаю: индивидуальность имеется. У обеих — и у нее, и у ее комнаты. Но что плохого в самом доме? Мне показалось, он вполне приличный. Если бы местные власти предложили мне в нем квартиру, я бы согласился не задумываясь.

И ведь действительно согласился бы, подумала Кейт. Наверное, он меньше озабочен жизненными мелочами — где он ест, где живет, даже что носит, — чем она. И она с раздражением в который раз поймала себя на том, что легко впадает в его обществе в грех лицемерия. На самом деле она никогда не считала, что суть проблемы — в домах. Жильцы, не архитекторы — вот кто превращает их в трущобы. Даже Эллисон-Фэаруэзер-билдингз был бы приличным местом, если бы стоял в другом районе и был населен другими людьми.

— К тому же она оказалась весьма полезна, — продолжал между тем Массингем. — Если она говорит правду и Бероун действительно положил ежедневник обратно в стол и если нам удастся доказать, что он не возвращался домой…

— Только это будет непросто сделать, — перебила его Кейт. — Придется восстановить весь его день поминутно. А у нас пока нет даже намека на то, куда он отправился после посещения агента по недвижимости. У него был ключ — он мог войти в дом незамеченным и выйти через минуту.

— Да, но вероятнее всего, он этого не делал. В конце концов, он ведь ушел с сумкой, то есть собирался весь день провести вне дома и потом отправиться прямо в церковь. И если леди Урсула заглядывала в его ежедневник до шести часов, когда звонил генерал Ноллиндж, то мы знаем, кто должен быть нашим главным подозреваемым, не так ли? Доминик Суэйн.

Всего этого можно было и не говорить. Она поняла всю важность событий, связанных с ежедневником, тогда же, когда и он.

— Как ты думаешь, кто были те люди, устроившие обыск? Спецслужба?

— Думаю, да. Либо она работала на них и они внедрили ее на Камден-Хилл-сквер, либо она работала на кого-то или что-то гораздо более зловещее и они ее раскусили. Разумеется, они могли быть и теми, кем представились, — людьми из адвокатской конторы, искавшими какие-то бумаги, завещание например.

— Под матрасом? Это был весьма профессиональный обыск. — Если это были люди из спецотдела, подумала она, то грядут неприятности, а вслух сказала: — Ведь это они сообщили нам о том, что у Бероуна была любовница.

— Зная, что мы сами очень быстро раскопаем этот факт. Весьма для них характерно. Их идея сотрудничества напоминает правила, коими руководствуется министр, отвечая в палате на вопросы парламентариев: ответы должны быть краткими, осторожными, и нельзя сообщать ничего такого, чего бы они и так уже не знали. Господи, если она была связана со специальной службой, не миновать неприятностей.

— Между Майлсом Джилмартином и Дэлглишем?

— Между всеми.

Несколько минут они шли молча, потом Массингем сказал:

— Зачем ты забрала этот роман?

Кейт недолго боролась с искушением увильнуть от прямого ответа. Поначалу, когда значение даты в посвящении стало ей понятно, она решила промолчать и устроить собственное маленькое расследование — найти автора и посмотреть, ведет ли куда-нибудь эта ниточка. Но благоразумие взяло верх. Если окажется, что это важно, Дэлглиш обо всем узнает, и можно лишь догадываться, какой будет его реакция на подобную личную инициативу. Было бы верхом лицемерия жаловаться на отсутствие сотрудничества между департаментами, пытаясь в то же время устраивать собственное представление внутри своего подразделения.

— Надпись датирована седьмым августа, днем смерти Дайаны Траверс.

— Ну и что? Автор подписала книгу и послала по почте седьмого августа.

— Миссис Миннз видела книгу в доме на следующий день. С каких это пор лондонская почта работает так оперативно?

— Это вполне вероятно, если она послала ее первым классом.

— Гораздо вероятнее, что он встречался с Миллисент Джентл в тот день и она вручила ему книгу лично. Думаю, было бы интересно выяснить, где и почему.

— Может быть, — задумчиво произнес Массингем, глядя на Кейт. — Возможно также, что седьмого числа она подписала книгу и оставила ее для него в штабе избирательного округа. — Он улыбнулся и добавил: — Так вот о чем вы с миссис Миннз посплетничали между собой по-девичьи.

Он многозначительно улыбнулся, и по этой лукавой улыбке Кейт с раздражением поняла: он догадался о ее искушении скрыть улику, и это его позабавило.

6

Когда они сели в «ровер», чтобы ехать в Ярд, Кейт вдруг сказала:

— Не понимаю я этого — ну, религиозного обращения.

— Ты хочешь сказать, что не знаешь, как это квалифицировать?

— Видишь ли, ты в этом воспитан. Тебе это внушали с колыбели: молитва на ночь, школьная часовня и все такое прочее…

Сама она школьную часовню видела лишь раз в жизни, во время экскурсии в Виндзор. Та произвела на нее впечатление. Собственно, для того она и была предназначена. Кейт испытала интерес, восхищение, даже благоговение, проходя под взмывающим вверх конусообразным сводом. И все же это было здание, в котором она чувствовала себя чужой; оно говорило ей лишь об истории, привилегиях, традициях, лишний раз подтверждало, что богатые, наследуя землю, надеются получить такие же привилегии и на небе. Кто-то играл на органе, и она, сев на скамью, с удовольствием послушала музыку — кажется, то была кантата Баха, — но в этой гармонии для нее не было никакой тайны.

Уставившись на дорогу, Массингем сказал:

— Я достаточно хорошо знаком с внешними формами. Не так хорошо, как мой отец, разумеется. Для него ежедневное посещение часовни — органическая необходимость, во всяком случае, так он утверждает.

— А у меня нет даже потребности во всем этом — в религии, молитвах…

— Это вполне естественно. У огромного количества людей ее нет. Можно сказать, что ты принадлежишь к почтенному большинству. Это вопрос психологического склада. Что тебя беспокоит?

— Ничего меня не беспокоит. Но это же странно. Большинство людей молятся. Для некоторых это просто привычка — они молятся, даже если не очень понимают кому. Кстати, как с этим у Дэлглиша?

— Не знаю, есть ли у него другие потребности, кроме поэзии, работы и неприкосновенности личной жизни. Причем скорее всего именно в такой последовательности.

— Ты же в отличие от меня работал с ним раньше. Тебе не кажется, что есть в этом деле что-то, что лично его затрагивает?

Он посмотрел на нее так, словно рядом сидел совершенно незнакомый человек, и задумался, насколько откровенным он может с ней быть, потом сказал:

— Да, кажется.

Кейт почувствовала, что между ними возникло нечто новое — доверие? — и рискнула продолжить:

— И что же его мучает?

— То, что случилось с Бероуном в церкви, полагаю. Дэлглиш любит, чтобы в жизни все было рационально. Странно для поэта, но так и есть. А это дело в рамки рационального не укладывается.

— Ты с ним говорил об этом? Я имею в виду — о том, что случилось в церкви?

— Нет. Попытался однажды, но в ответ получил лишь: «Реальный мир достаточно сложен, Джон. Давай оставаться в его пределах». Ну я, не будь дураком, и заткнулся.

Кейт отпустила сцепление, и «ровер» быстро, но плавно тронулся с места. Они строго соблюдали очередность в том, кому вести машину. Массингем без особого сопротивления согласился на это, но как всякий хороший водитель не любил сидеть на пассажирском месте, а для Кейт было делом чести продемонстрировать, что она водит не хуже, чем он. Она знала, что Массингем относится к ней терпимо, может быть, даже уважает, но взаимной симпатии между ними не было. Он признавал, что в отряде нужна женщина, и тем не менее, не демонстрируя открыто своего мужского шовинизма, предпочел бы иметь напарником мужчину. Ее отношение к нему было гораздо определеннее — смесь обиды и антипатии, в основе которой лежала и более фундаментальная инстинктивная неприязнь: Кейт находила рыжеволосых мужчин физически непривлекательными. Но как бы ни складывались их отношения, дело было, разумеется, не в антагонизме непризнанных сексуальных достоинств. Дэлглиш, конечно, прекрасно все понимал и извлекал из этого пользу, как извлекал ее из очень многих обстоятельств. Кейт испытала мгновенный прилив неприязни ко всем мужчинам вообще. «Я — отклонение от нормы, — подумала она. — Интересно, насколько бы я огорчилась — по-настоящему огорчилась, — если бы Алан меня бросил? Допустим, передо мной встал бы выбор: продвижение по службе или Алан; моя квартира или Алан». Она любила мысленно устраивать себе подобные испытания, ставить себя перед выбором, перед этическими дилеммами, которые были для нее ничуть не менее интригующими оттого, что в реальной жизни они ей не грозили.