Морис Леблан - Арсен Люпен – джентльмен-грабитель (сборник)
Когда он закончил, барон сказал:
– Вам остается только раскрыть нам имя виновного. Так кого же вы обвиняете?
– Я обвиняю человека, вырезавшего буквы из букваря и переписывавшегося таким образом с Арсеном Люпеном.
– Откуда вы знаете, что этот человек переписывался с Арсеном Люпеном?
– От самого Люпена.
Он протянул кусочек мятой и мокрой бумаги. Это была страница, вырванная из своего блокнота сидевшим в лодке Люпеном. На ней он и написал фразу.
– Заметьте, – добавил Шолмс с чувством удовлетворения, – никто не заставлял его отдавать эту страницу, обнаруживая себя. Простое ребячество с его стороны, благодаря которому я получил эти сведения.
– Вы получили эти сведения… – произнес барон. – Но я не понимаю….
Шолмс провел карандашом по буквам и цифрам.
АВЕЙКОТЧЭОТ-237.
– И что? – спросил господин д’Эмблеваль. – Это ребус, который вы нам уже показывали.
– Нет. Если вы вглядитесь в этот ребус, то сразу же поймете, как понял я, что он не похож на первый.
– И в чем именно?
– В нем на две буквы больше – «О» и «К».
– В самом деле, а я не заметил…
– Соедините эти две буквы «О» и «К», оставшиеся лишними после слова «отвечайте», и вы увидите, что единственное возможное слово – ЭКО.
– И что это значит?
– Это – «Эко де Франс», журнал Люпена, официальное издание, в котором он публикует свои сообщения. «Отвечайте в «Эко де Франс», в рубрике частных объявлений, номер 237». Это и было тем словом-загадкой, которое я столько времени искал. Именно его Люпен так любезно мне подсказал. Я отправился в контору «Эко де Франс».
– И что вы обнаружили?
– Обнаружил, причем во всех подробностях, историю переписки Арсена Люпена и его… сообщницы.
И Шолмс показал семь газет, открытых на четвертой странице, со следующими подчеркнутыми строчками:
1° АРС. ЛЮП. Дама умол. защит. 540.
2° 540. Жду объяснений. A. Л.
3° А. Л. Под власт. врага. Пропала.
4° 540. Пишите адрес. Проведу расследование.
5° А. Л. Мюрилло.
6° 540. Парк три часа. Фиалки.
7° 237. Договорились субб. Буду воскр. утр. парке.
– И вы называете это подробностями! – вскричал господин д’Эмблеваль.
– Господи, конечно же! Будьте внимательнее, и вы согласитесь со мной. Прежде всего, дама, подписавшаяся как «540», умоляет Арсена Люпена о защите, на что Люпен требует объясниться. Дама отвечает, что находится во власти врага. Безо всякого сомнения, это Брессон. И она пропала, если ей не придут на помощь. Люпен продолжает сомневаться, он еще не решается вступить в контакт с незнакомкой, требует адрес и предлагает провести расследование. Дама сомневается в течение четырех дней (сверьтесь с датами), наконец, подгоняемая обстоятельствами, под влиянием угроз Брессона сообщает название улицы: Мюрилло. На следующий день Арсен Люпен отвечает, что будет в парке Монсо в три часа и просит незнакомку держать в руках букет фиалок как условный знак. Затем восьмидневный перерыв в переписке. У Арсена Люпена и дамы не было необходимости переписываться через газету: они виделись или посылали письма лично. План составлен так, чтобы удовлетворить требования Брессона. Дама должна похитить еврейскую лампу. Остается только назначить день. Дама из осторожности пишет сообщение при помощи вырезанных букв. Она решается на субботу и добавляет: «Отвечайте Эко 237». Люпен подтверждает договоренность, а также то, что в воскресенье утром он будет в парке. В воскресенье утром состоялась кража.
– Действительно, выстраивается единая цепь, – подтвердил барон, – история завершена.
Шолмс продолжил:
– Итак, кража совершилась. Дама вышла в воскресенье утром, отчиталась Люпену о том, что сделала, и отнесла Брессону еврейскую лампу. Дела шли так, как предусматривал Люпен. Полиция, введенная в заблуждение открытым окном, четырьмя отметинами на земле и двумя царапинами на балконе, тут же выдвинула гипотезу о краже со взломом. Дама была спокойна.
– Хорошо, – сказал барон, – допускаю, что это очень логичное объяснение. Но вторая кража…
– Вторая кража была спровоцирована первой. После того как газеты рассказали об исчезновении еврейской лампы, кому-то пришла в голову мысль повторить кражу и присвоить то, что еще не унесли. На этот раз кража была не инсценированной, а настоящей, с настоящим взломом, проникновением и тому подобным.
– Разумеется, это был Люпен…
– Нет, Люпен так глупо не работает. Люпен не стреляет в людей просто так.
– Тогда кто же это?
– Без сомнения, Брессон, но без ведома дамы, которую он шантажировал. Это Брессон проник сюда, это его я преследовал, это он ранил беднягу Вилсона.
– Вы абсолютно в этом уверены?
– Нет никаких сомнений. Один из сообщников Брессона написал ему вчера, до его самоубийства, письмо, доказывающее, что между этим сообщником и Люпеном начались переговоры о возвращении вещей, похищенных из вашего особняка. Люпен требовал всего первую вещь (то есть еврейскую лампу), а также и все вещи от второго дела. Кроме того, он не упускал Брессона из виду. Когда тот пришел вчера вечером на берег Сены, один из товарищей Люпена следил за ним одновременно с нами.
– Что собирался делать Брессон на берегу Сены?
– Он узнал о продвижении моего расследования…
– От кого он узнал?
– От той же самой дамы, которая совершенно справедливо полагала, что находка еврейской лампы не приведет к раскрытию ее кражи. Так вот, Бретон был предупрежден, он собрал в пакет все, что могло его скомпрометировать, и бросил в такое место, где можно было бы его забрать, когда опасность минует. Возвращаясь, он заметил, что мы с Ганимаром идем по его следу. Видимо, на его совести были и другие преступления. Он потерял рассудок и покончил с собой.
– Но что же было в пакете?
– Еврейская лампа и другие безделушки.
– Значит, они не у вас?
– Сразу же после исчезновения Люпена я воспользовался ванной, которую он заставил меня принять, чтобы попасть на место, выбранное Брессоном, и нашел украденные у вас вещи завернутыми в тряпки и промасленную бумагу. Вот они, на этом столе.
Не говоря ни слова, барон перерезал веревки, одним движением разорвал мокрое тряпье, вынул лампу, повернул винт у ее основания, нажал двумя руками на тайник, открутил его, открыл, разделив на две части, и достал золотую химеру, украшенную рубинами и изумрудами.
Она была цела.
За этим обычным, на первый взгляд, рассказом, за простым изложением фактов скрывалась настоящая трагедия. Это стало формальным, прямым, неоспоримым обвинением, предъявленным Шолмсом мадемуазель Алисе Демэн. Она красноречиво молчала.
Пока продолжалось жестокое и последовательное изложение мельчайших доказательств, ни один мускул не дрогнул на ее лице, ни возмущение, ни сомнение не нарушили ясности ее чистого взгляда. О чем она думала? Главное – что она собиралась сказать в ту торжественную минуту, когда ей придется отвечать, когда придется защищаться и разрывать железное кольцо улик, в которое ее так ловко заковал Херлок Шолмс?
Эта минута наступила, но девушка продолжала молчать.
– Говорите, скажите же что-нибудь! – воскликнул господин д’Эмблеваль.
Она так и не заговорила.
Он настаивал:
– Одно только слово оправдания… одно только слово протеста – и я вам поверю.
Она так и не произнесла этого слова.
Барон пересек комнату и снова заговорил, обращаясь к Шолмсу:
– Да нет же, мсье Шолмс! Я не могу поверить, что это правда! Бывают невозможные преступления! И это преступление противоречит всему, что я знаю, всему, что я видел в течение целого года. – Он положил руку на плечо англичанина. – А вы сами, мсье… Вы абсолютно и бесповоротно уверены, что не ошибаетесь?
Шолмс колебался, как человек, которого застали врасплох и он не готов моментально ответить. Однако он улыбнулся и сказал:
– Только человек, которого я обвиняю, мог благодаря занимаемому в вашей семье положению знать, что в еврейской лампе находится это великолепное украшение.
– Я не хочу в это верить, – прошептал барон.
– Спросите сами.
Действительно, это было единственное, чего он не попытался сделать, испытывая безоговорочное доверие к девушке. Однако нельзя было и дальше не замечать очевидного.
Барон подошел к Алисе Демэн и спросил, глядя ей в глаза:
– Это вы, мадемуазель? Это вы взяли драгоценность? Это вы переписывались с Арсеном Люпеном и организовали кражу?
Она ответила:
– Да, господин барон, это я.
Она не опустила головы. На ее лице не было заметно ни стыда, ни стеснения.
– Возможно ли это? – прошептал господин д’Эмблеваль. – Я никогда бы не подумал… вы – последний человек, которого я стал бы подозревать… Как вы осуществили это, несчастная?
Она ответила:
– Я сделала то, о чем рассказал господин Шолмс. В ночь с субботы на воскресенье я спустилась в будуар и взяла лампу, а на следующее утро отнесла ее… этому человеку.
