Жорж Сименон - Невиновные
– А как насчет белья?
Он спустился в бельевой отдел и купил там простыни, наволочки, полотенца, халаты для ванной... На это и ушли почти все его накопления.
Зато теперь он мог жениться! Все было готово.
– Пойдем завтра утром со мной, я преподнесу тебе сюрприз...
На площадке он попросил ее закрыть глаза. Он повел ее за руку на середину гостиной, где стоял даже телевизор.
– Теперь смотри.
– Быстро тебе удалось...
– Потому что все это не окончательно. Тебе нравится мебель, скажем, которую можно увидеть у провинциальных нотариусов?
– Да...
– Такую мы и будем покупать постепенно... Мне хочется, чтобы все вокруг тебя отличалось совершенством...
Она смотрела на него с мягкой улыбкой, в которой таилась нежность, но и кто знает? – легкая ирония.
– У тебя есть приятельница, которая могла бы быть твоей свидетельницей на бракосочетании?
– Наша директриса немного старовата, да и вообще похожа на лошадь...
– Послушай, у меня есть друг Брассье, он уже два года женат, жена у него очень хорошенькая. Я тебя познакомлю с ними, и ты можешь пригласить ее быть твоей свидетельницей, а он будет моим...
Эвелин Брассье была не просто хорошенькой. Она была красавицей. Высокая и гибкая, с изящно вылепленным лицом, обрамленным длинными золотистыми волосами натуральной блондинки.
В ее грациозных движениях чувствовалась некая томность, словно она была цветком оранжерейным, а не выросшим под открытым небом.
Селерен пригласил их в ресторан на Вогезской площади. У Брассье была красная «Альфа-ромео», предмет его гордости, но всего двухместная.
– Так какое число вы выбираете?
– Спросите у него. Ведь это он все готовит.
– Может, во второй половине марта? Скажем, двадцать первого. Эту дату легко запомнить для празднования годовщин.
Брассье спросил:
– Сколько будет гостей?
– Будем мы вчетвером.
– Родственников не будет?
– Наши родители живут в деревне далеко от Парижа... Мы предпочитаем отметить бракосочетание в тесном кругу.
Брак был зарегистрирован вместе с двумя другими в мэрии Третьего округа Парижа. Они пообедали на Вогезской площади, и на этот раз Аннет не возражала, когда он заказал шампанское к десерту.
Селерен был на седьмом небе от счастья. Отныне он будет жить с ней вместе, видеть ее каждое утро, каждый день и каждый вечер, будет спать рядом с нею.
В тот же вечер они сели в «Голубой экспресс» и отправились в Ниццу. Он по-прежнему ликовал, жил в каком-то сне, несмотря на фригидность его жены.
– Ничего, со временем все встанет на свои места...
По возвращении в Париж понемногу, сама собой наладилась их жизнь. О прислуге речи пока не шло. Это случится позже. Аннет работала целый день. В полдень они встречались в каком-нибудь из ресторанчиков в своем районе и в конце концов перебывали во всех.
По вечерам Аннет возвращалась раньше, чем он, и готовила простенький ужин, летом часто даже холодный.
– А не навестить ли нам родителей?
Они взяли два дня отпуска. Деревня в Ньевре была солнечной и веселой, отец Аннет оказался высоким костистым добряком с бородкой клинышком. Его рукопожатие было крепким.
– Ну что ж, мой мальчик, я рад, что у меня такой зять... Даже не знаю, как это вам удалось. Я-то сам никогда не мог вытянуть из нее десяток слов кряду.
На столе появилась бутылка местного белого вина. Мать вернулась с провизией для обеда.
– Надеюсь, вы здесь переночуете? Комната Аннет свободна, ее никто не занимал...
Его взволновала мысль о том, что они будут спать в комнате, где она жила в детстве и юности. Кровать была узкой для двоих, но они на ней поместились.
– Можно взглянуть? – спросил он, дотрагиваясь до ручки одного из ящиков.
– Там, наверное, ничего нет...
Но там лежали тетради, исписанные очень мелким, но необыкновенно четким почерком.
– Ты была хорошей ученицей?
– Я всегда была первой в классе...
Стены комнаты были оклеены обоями в цветочек. Селерену понравился комод, но он не решился предложить отправить его в Париж.
Он не испытывал разочарования. Ничто не могло тогда его разочаровать. Радость жизни переполняла его. Всегда ли он был таким? Это не было перевозбуждением. Он не говорил слишком много. Но он наслаждался каждым совместно прожитым часом, подобно тому как ребенок с наслаждением лижет любимое мороженое.
Теперь-то он знал, что такое полное Счастье, как он мысленно его называл.
– Ты счастлива?
– Что ты меня все время об этом спрашиваешь? И не один раз в день, а три или четыре...
– Потому что мне хочется, чтобы ты была такой же счастливой, как я...
– Я счастлива.
Она произнесла это совсем не таким тоном, как он.
По вечерам она чаще смотрела телевизионные передачи, чем разговаривала с ним. Сидя подле жены, он смотрел то на экран, то на нее, и в конце концов это начинало ее раздражать.
– У меня испачкана щека?
– Нет.
– Тогда почему ты то и дело поворачиваешься ко мне?..
Она не понимала его обожания. Прошел год, а детей у них все еще не было. Иногда они ходили обедать к Брассье на авеню Версаль, У Брассье была прислуга, и Селерен страдал оттого, что не может облегчить домашние заботы своей жене.
По воскресеньям Брассье с женой совершали дальние поездки за город, часто отправляясь туда уже в субботу днем и ночуя в какой-нибудь живописной деревенской гостинице.
Селерены только могли пригласить чету Брассье в ресторан, потому что, как откровенно призналась Аннет еще до свадьбы, она не умела готовить.
– Могу сварить яйца всмятку или поджарить яичницу-глазунью...
Они по воскресеньям бродили по улицам, открывая для себя еще неизвестные им кварталы или смешиваясь с толпой, медленно текущей вдоль Елисейских полей.
Если погода была ненастная, они шли в кино.
Не казалась ли его жене такая жизнь бесцветной? Но чем еще им было заняться, раз у них не было машины? Он твердо решил откладывать плату за сверхурочную работу, чтобы купить если не «Альфа-ромео», то хотя бы недорогую маленькую машину.
Она никогда не жаловалась. На ее лице всегда блуждала смутная улыбка, словно она вела какой-то внутренний монолог.
– О чем ты думаешь?
– Ни о чем особенном... О тебе... О тех знаках внимания, которыми ты меня окружаешь...
Они съездили к его отцу на уик-энд в самый разгар лета, когда солнце пекло немилосердно. Поезд довез их до Кана, где им пришлось долго ждать пригородного до деревни, которая оказалась всего лишь хутором.
Ферма представляла собой жалкую лачугу, и всего три коровы паслись на лугу, да еще бродила свинья с поросятами.
Отец. Селерена был приземист, простоват, со слишком красным, как у много пьющих людей, лицом. Жена его умерла, и он жил со старой служанкой.
– Эге! Смотри-ка, сынок...
Понять, что он говорит, из-за местного произношения было трудно. Куча навоза расползлась чуть не до самой кухни, но в доме было чисто.
– Должно быть, это та самая женщина, о которой ты мне написал в письме?
– Да, это моя жена.
– Она в порядке. Если уж по правде, то малость худовата на мой вкус, но все равно недурна...
Словно по ритуалу, отец достал из буфета бутылку кальвадоса и наполнил четыре стакана.
– Четвертый для Жюстин, – проворчал он, указывая на женщину, – когда ее мужа не стало и она не знала, куда деваться, я предоставил ей койку в доме...
Жюстин сидела нахохлившись, как ворона, и не смела рта раскрыть.
– Ну что ж, за здоровье нас всех...
Он осушил стакан залпом. Аннет поперхнулась: в кальвадосе было по меньшей мере шестьдесят пять градусов. Старик сам его изготовлял в перегонном кубе.
– Чересчур крепко для нее, да? Сразу видно, что городская птичка...
– Она тоже из деревни.
– Из какой же?
– Ее деревня в Ньевре...
– Ты думаешь, я знаю, где эти места?..
Он разглядывал ее с ног до головы, словно корову на ярмарке, и взгляд его остановился на животе молодой женщины.
– Нет еще малыша в чемодане?
Она покраснела. Ей стало не по себе. Отец снова налил, а он, должно быть, уже принял несколько стаканов до их приезда.
Селерену тоже было не по себе, потому что встреча не удалась, но им все равно нужно было дожидаться прихода пригородного поезда.
– Жюстин, пора идти доить...
За два часа отец выпил шесть стаканов кальвадоса, и когда вставал, то вынужден был ухватиться за край стола – так его шатало.
– За меня не бойтесь... Я могу осилить еще целую бутылку...
Он направился на луг, и когда сын с невесткой уходили, даже не пошевелился, потому что громко храпел на солнцепеке в высокой траве.
– Прости меня...
– За что?
– За то, что тебе пришлось выдержать этот спектакль... Но один-то раз надо было приехать. Я только и думаю что о поезде, он еще далеко и придется подождать...
– Знаешь, Жорж, я таких видела. Ведь я тоже родилась в деревне и могу сказать, что в каждой деревушке есть свой горький пьяница... Да и в Париже во время моих походов мне тоже случается сталкиваться с такими...
