Ксавье Монтепен - Чревовещатель
Фовель подскочил на стуле от удивления.
– Что за вздор! — воскликнул он. — Это невозможно!
– Однако это правда, господин мэр.
– Ты лжешь! Кто тебе сказал это?
– Послушайте, любезный Фовель, — вмешался судья, — не пугайте ребенка, позвольте ей рассказать все, что она знает… Продолжай, что ты видела или слышала?
– Это было в понедельник, — начала она, — на этой неделе… В воскресенье, с самой обедни и после вечерни, в балагане бил барабан и играли в трубы, приглашая публику на представления… К вечеру в нем собралось много, очень много народу… Мне тоже хотелось пойти посмотреть, но средства не позволяли, хотя за вход брали всего лишь четыре су. Я возвратилась к бабушке, легла спать, но долго еще плакала, потому что до моих ушей доносились барабанный бой и звуки труб. Я слышала также, как человек в рыжем парике и сером платье кричал во все горло: «Пожалуйте, господа, пожалуйте!» Можете представить, в каком я пребывала волнении!
Фовель, сочтя эту речь слишком длинной, хотел прервать ее, но судья быстрым, почти повелительным движением остановил его. Жервеза продолжала:
– На другой день, то есть в понедельник, все, кто накануне был в балагане, с восторгом говорили о представлении, утверждая, что такого никогда еще не видели. Это просто сводило меня с ума! Наверно, у меня в тот день была очень печальная физиономия, потому что Мариетта спросила меня: «Что ты так грустна сегодня, Жервеза?»
VIII
– Я ничего не утаивала обычно от Мариетты, — продолжала Жервеза, — и потому откровенно рассказала ей обо всем. Мариетта расхохоталась и ничего не ответила, но вечером — вы можете представить себе мою радость — сказала: «Ступай к бабушке, малютка, надень свое праздничное платье и жди меня на площади. Мы пойдем с тобой посмотреть на фокусников. Отец позволил…» Я подпрыгнула от радости, обняла Мариетту и побежала домой как помешанная. Через несколько минут я была уже готова. Мариетта не заставила себя ждать, она заплатила за нас обеих восемь су, и, когда я очутилась возле нее в балагане, когда мы заняли место в первом ряду, на прекрасной деревянной скамье, покрытой красным коленкором, мне показалось, что я нахожусь в раю.
Жервеза говорила все это так быстро, что наконец ей пришлось остановиться, чтобы перевести дух.
– Сколько лишних слов! — прошептал Фовель с нетерпением.
Судья, напротив, слушал эту пространную речь с большим интересом. Девушка, собравшись с духом, продолжала:
– Я всецело обратилась в зрение и слух, музыка привела меня в неописуемый восторг. Мое удивление росло с каждой минутой, и я была почти уверена, что это колдуны, а не люди. Вдруг музыка смолкла, на сцене появился красивый господин, и вокруг меня раздались сдержанные восклицания: «Сиди-Коко! Это Сиди-Коко!» Господин был в костюме воина: в коротком, обшитом позолоченной тесьмой кафтане, в широких, как юбка, белых панталонах, в высоких сапогах, доходивших до колен, и с черными густыми усами. На нем был белый парик с длинной косой и треугольная шляпа с красными перьями, в левой руке он держал куклу, одетую в дамское шелковое платье, но одетую с прекрасным вкусом, так же, как и мадемуазель Леонтина, племянница господина Домера.
Мариетта вдруг вздрогнула, чем очень удивила меня. Мы сидели так близко друг к другу, что я почувствовала, как задрожала ее рука. Взглянув на нее, я заметила, что она бледна как мертвая. На мой вопрос, что с ней, она не ответила, но, когда я снова спросила, не больна ли она, Мариетта, не поворачивая головы, проговорила сквозь зубы почти сердито: «Оставь меня в покое!» Это меня немного обидело, но в ту самую минуту Сиди-Коко закричал: «Внимание, господа!» — и я снова устремила глаза на сцену.
Сиди-Коко разговаривал со своей куклой, и она отвечала ему детским голосом; он начинал сердиться — она также выходила из себя; по мере того, как он возвышал голос, она старалась перекричать его… О, как велико было мое удивление, когда я услышала, как эта кукла кричит и бранится! Я и до сих пор убеждена, что этот человек — колдун.
Сцена с куклой продолжалась не более пяти минут. Публика рукоплескала и неистовствовала все больше, по мере того как движения этой маленькой говорящей женщины делались энергичнее, а проклятия, обращенные к своему противнику, становились громче. Вдруг Сиди-Коко взглянул в нашу сторону. Увидев Мариетту, он вздрогнул так же, как и она при первом взгляде на него. Раскрыв рот, он остановился на середине фразы и уронил куклу на пол.
В балагане раздались крики, свист, поднялась страшная суматоха, но Сиди-Коко, казалось, ничего не слышал и видел только одну Мариетту. Между тем шум до того усилился, что на сцену явился содержатель труппы, подошел к Сиди-Коко, поднял куклу и, вернув ее чревовещателю, что-то тихо ему сказал. Тогда Сиди-Коко продолжил представление, но исполнял его далеко не так хорошо, как прежде. По выражению его физиономии можно было заключить, что он сам не знает, что говорит и что делает; через несколько минут он поклонился публике и скрылся. Не знаю, что происходило дальше, потому что Мариетта взяла меня за руку и вывела из балагана.
Когда мы вышли, ночь была очень темной, а площадь и улицы совершенно пусты. «Проводить ли мне вас?» — спросила я Мариетту. «Да», — ответила она.
Мы шли быстрым шагом, не говоря ни слова. «За нами идут!.. Нас преследуют!.. — вдруг прошептала мне на ухо Мариетта. — Бежим!» И мы побежали. Но человек, преследовавший нас, бежал гораздо быстрее. Вскоре он настиг нас. «Мариетта, дорогая Мариетта! — сказал он тихим, нежным голосом. — Остановитесь, умоляю вас, мне необходимо поговорить с вами…» — «Нам не о чем говорить», — ответила Мариетта, но все же остановилась.
Голос преследовавшего нас человека показался мне знакомым, и я с любопытством обернулась. Хотя ночь еще была черна как уголь, глаза мои мало-помалу привыкли к темноте, так что я могла различать предметы довольно отчетливо. Я не ошиблась: это был Сиди-Коко…
– Неужели? — вскрикнул Фовель. — И этот несчастный фокусник говорил таким образом с кроткой, невинной Мариеттой! Это просто невероятно!
– Но я не вижу до сих пор положительно ничего, что компрометировало бы несчастную жертву, — заметил судья. — Этот чревовещатель, возможно, порядочный малый, к тому же ясно, что Мариетта была слишком далека от того, чтобы с ним кокетничать… Не будем же делать смелых заключений, посмотрим, что произошло дальше… Продолжай, малютка.
– Мариетта и Сиди-Коко разговаривали довольно долго, но я не могла слышать всего, потому что они говорили чрезвычайно тихо, медленно шагая вперед. Мариетта, насколько я поняла, корила его за ремесло, которое он себе избрал… Чревовещатель же говорил, что, когда вышел из полка и не обнаружил Мариетту в том городе, где ее оставил, он пришел в отчаяние и не мог заниматься ничем другим, это же занятие он не считает бесчестным… Потом он сказал, что любит ее всеми силами души и хочет жениться на ней, что он поговорит с Ландри… Мариетта ответила, что Ландри, однажды уже отказавший ему, наверняка откажет и на этот раз и вряд ли вообще примет его. Он просил, умолял, но Мариетта осталась непоколебима. Она быстро подошла ко мне, взяла меня за руку и сказала Сиди-Коко: «Не преследуйте меня больше… Я не хочу этого!..» Увлекая меня за собой, она побежала так быстро, что я едва успевала за ней. Молодой человек не осмелился возражать, но мне казалось, что я слышала на дороге, позади нас, стук его башмаков. Ключ от калитки находился у Мариетты, она быстро отперла ее, поцеловала меня и отослала домой. Опасаясь, что Сиди-Коко вздумает преследовать меня, я успокоилась лишь тогда, когда прибежала в деревню, не встретив его.
– И после ты не встречала его? — спросил судья.
– Нет, я не видела его больше.
– Но на следующий день, без сомнения, Мариетта сказала тебе о нем что-нибудь?
– Она только приказала, чтобы я ничего не говорила в присутствии ее отца о нашем ночном приключении, что я и исполнила в точности.
– Думаешь ли ты, что Сиди-Коко, несмотря на запрет Мариетты, искал случая снова увидеться с ней?
– Я ничего не думаю…
– Можешь ли ты еще что-нибудь сообщить нам? Не ожидали ли в замке гостей? Не делали ли приготовлений? Не должен ли был сегодня приехать господин Домера со своей племянницей?
– Вот все, что я знаю. Три дня назад Мариетта сказала мне: «Завтра отец уедет по делам в Руан и поздно возвратится домой. Я не хочу оставаться одна и потому прошу тебя, приди к нам утром, пораньше». Я пришла еще до рассвета, но Жака Ландри уже не было. Около семи или половины восьмого почтальон принес письмо. «Это письмо от господина Домера, из Парижа, и адресовано на имя отца», — сказала Мариетта, взглянув на адрес и положив письмо на стол.
– Не читая? — спросил Фовель.
– Конечно, господин мэр, потому что оно было адресовано на имя ее отца. Жак Ландри приехал в восемь часов вечера. Когда Мариетта отдала ему письмо, он быстро вскрыл его и, прочитав, сказал: «Что делать, черт побери? На завтра надо заготовить провизию, дичь, рыбу, говядину — все самое лучшее, что только можно достать. Таков приказ». — «Я запишу все, что нужно купить, — ответила Мариетта, — а Жервеза отправится к Сильвену, к мяснику и к отцу Колетт. И к утру у нас будет все, что нужно».
