Раймонд Чэндлер - Вечный сон
Теперь все стало на свои места. Сверкнувшая в окне молния была фотовспышкой, а истошный крик, который я услышал, сидя в машине, — реакцией на вспышку голой, одурманенной наркотиками девицы. Что же касается трех выстрелов, то это, вероятно, была попытка несколько разнообразить привычный сценарий. Попытку эту предпринял, по всей видимости, тот самый тип, что сбежал в проулок по черной лестнице, сел в машину и уехал. Что же, понять его было можно.
На красном лакированном подносе, на самом углу черного письменного стола, стояли два бокала из тонкого стекла с золотыми прожилками, а рядом — пузатая фляжка с какой-то коричневой жидкостью. Я вынул пробку и понюхал: эфир и что-то еще, возможно опиум. Сам я никогда этой отравы не пил, но для того дела, каким промышлял Гейгер, опиум подходил как нельзя лучше.
По оконному стеклу и по крыше стучал дождь. Ни автомобильной сирены, ни шума мотора слышно не было — только дождь. Я подошел к дивану, скинул пальто и, порывшись в вещах девушки, нашел бледно-зеленое шерстяное платье с короткими рукавами. С бельем я решил не возиться — и не потому, что боялся смутить ее, а потому, что не мог себе представить, как буду надевать на нее трусики, застегивать лифчик. Прихватив шерстяное платье, я подошел к стоявшему на возвышении стулу. От мисс Стернвуд на расстоянии нескольких шагов разило эфиром. Она по-прежнему издавала странный звук, напоминавший сухой, металлический смех, а по ее подбородку катилась пена. Я несильно ударил ее по щеке. Смех прекратился. Я ударил ее еще раз:
— Очнись. Будем одеваться.
— Пшелтызнаешькуда, — пробормотала она, уставившись на меня совершенно бессмысленными, пустыми глазами.
Я ударил ее еще несколько раз, но она на пощечины абсолютно не реагировала. Тогда я стал надевать на нее платье. К этому она тоже отнеслась совершенно безразлично: не сопротивлялась, когда я поднял ей руки, и даже, как бы в шутку, широко расставила пальцы. Я надел платье ей на голову, продел руки в рукава, натянул платье на спину и поднял ее. Она захихикала и повалилась мне на грудь. Я опять усадил ее на стул и надел на нее чулки и туфли.
— Пойдем погуляем, — сказал я. — Немножечко пройдемся.
И мы прошлись по комнате, хотя прогулкой назвать это было трудно; скорее уж какой-то танец — наверное, танго, когда приходилось тащить ее на себе, или классический балет, когда, взявшись за руки, мы, словно по команде, расходились в разные стороны. Мы дошли до Гейгера и вернулись назад. Я повернул ее лицом к трупу; покойник ей явно очень понравился, она захихикала и хотела что-то сказать, но вместо этого издала лишь какой-то нечленораздельный звук. Потом я подвел ее к дивану и уложил. Она пару раз икнула, опять захихикала и уснула, а я распихал ее белье по карманам и подошел к фотообъективу. Камера в объектив была вставлена, но в самой камере отсутствовала кассета для фотопластинок. Я поискал кассету на полу, решив, что Гейгер, пока был жив, сам ее вынул, но на полу кассеты не было. Тогда, взяв покойника за вялую ледяную руку, я немного сдвинул тело, но и под Гейгером кассеты не оказалось. Это мне совсем не понравилось.
Я вышел в коридор и стал осматривать дом. Справа я увидел две двери — одна вела в ванную, другая была заперта; сзади дверь в кухню. Кухонное окно взломано, жалюзи отсутствуют, а на подоконнике, в том месте, где сорвали шпингалет, глубокая вмятина. Дверь в конце коридора оказалась не заперта, и я заглянул в чистенькую, стильную, по-женски обставленную спальню. На постели — покрывало с оборками, на туалетном столике с трюмо — духи, носовой платок, мелкие деньги, несколько мужских расчесок, брелок с ключами. В стенном шкафу — мужская одежда, а из-под покрывала с оборками выглядывали мужские шлепанцы. Комната мистера Гейгера. Прихватив ключи, я вернулся в гостиную и занялся письменным столом. В нижнем ящике я нашел запертую металлическую коробку. Подобрав к ней ключ, я открыл ее, однако внутри обнаружил лишь записную книжку в синем кожаном переплете с шифрованными записями. Почерк такой же, как на конверте, присланном генералу Стернвуду, — косые печатные буквы. Я сунул записную книжку в карман, стер с металлического ящика отпечатки пальцев, запер письменный стол, выключил искусственный камин, надел пальто и попытался разбудить мисс Стернвуд. Нереально. Тогда, нахлобучив ей на голову шляпку и натянув на нее дождевик, я взял ее на руки и отнес в машину. Потом вернулся, потушил свет, захлопнул входную дверь, достал, порывшись в ее сумочке, ключи от «паккарда» и включил зажигание. По улице мы проехали, не зажигая фар. Через десять минут мы были уже в Алта-Бриа-Креснт. Дорогой Кармен громко храпела, дышала мне в лицо эфиром и все норовила положить голову мне на колени.
VIII
В особняке Стернвудов за узкими окнами со свинцовыми переплетами тускло горел свет. Я остановил «паккард» у ворот и, вывернув карманы пальто, сложил на сиденье вещи девушки. Кармен мирно посапывала в углу: шляпка съехала ей на нос, из прорезей дождевика безжизненно свисали руки. Я вышел из машины и позвонил в дверь. Откуда-то, очень издалека, послышались неторопливые шаги. Дверь открылась, и на пороге вырос прямой как жердь старый дворецкий. При электрическом свете от его серебристой шевелюры исходило какое-то волшебное сияние.
— Добрый вечер, сэр, — вежливо сказал он, поглядев сначала на «паккард», а потом прямо мне в глаза.
— Миссис Риган дома? — спросил я его.
— Нет, сэр.
— А генерал, надо полагать, спит?
— Да, в это время он всегда спит.
— А служанка миссис Риган на месте?
— Матильда? Да, она здесь, сэр.
— Пусть спустится. Боюсь, без женских рук нам не обойтись. Загляните в машину, и вы поймете, в чем дело.
Дворецкий послушно заглянул в машину и обернулся:
— Все ясно. Пойду позову Матильду.
— Да уж, без Матильды вам не справиться. Она ей поможет.
— Мы все стараемся ей помочь, сэр.
— Плохо стараетесь, — буркнул я.
Дворецкий и глазом не моргнул.
— Что ж, спокойной ночи, — сказал я. — Передаю ее вам из рук в руки.
— Большое спасибо, сэр. Позвольте, я поймаю вам такси.
— Не позволю. И вообще меня здесь не было. Я вам приснился.
Тут дворецкий наконец улыбнулся, кивнул своей седой головой, а я повернулся и спустился по аллее обратно к воротам.
Пройдя не меньше десяти кварталов по петляющим, залитым дождем улицам, под деревьями, с которых стекала вода, мимо больших, ярко освещенных, утопающих в зелени особняков, мимо маячивших высоко в горах фронтонов, карнизов и светящихся окон, далеких и недостижимых, словно волшебные замки, я наконец вышел к залитой ослепительным и никому не нужным светом бензоколонке, где за запотевшим стеклом со скучающим видом сидел на табуретке и читал газету служащий в белой кепке и темно-синей куртке. Я решил было перекинуться с ним словом, но потом раздумал и пошел дальше. Я уже промок до нитки, но ловить в такую погоду такси — значит себя не уважать. Да и таксистов тоже.
Через полчаса быстрой ходьбы я дошел до дома Гейгера. Улица по-прежнему пустовала, только у соседнего дома одиноко, с видом заблудившейся собаки стояла моя машина. Я вытащил из кабины недопитую бутылку виски, отхлебнул из нее и сел покурить. Сделав несколько затяжек, я выбросил окурок, вылез из машины и направился к дому Гейгера. Отпер дверь, вошел в темную, не успевшую еще остыть гостиную, некоторое время постоял, прислушиваясь к шуму дождя и оставляя мокрые следы на ковре, а затем нащупал выключатель и зажег свет.
На стене — это сразу бросилось в глаза — не хватало двух-трех китайских вышивок, вместо них на выкрашенной в коричневый цвет штукатурке зияли пустоты. Я двинулся дальше, включил торшер и посмотрел на фотообъектив. Под ним рядом с китайским ковром был расстелен еще один ковер. Раньше его не было. Раньше на этом месте лежало тело Гейгера. А теперь — ковер.
Потрясенный, я замер и, криво улыбнувшись, тупо уставился в искусственный «глаз» фотообъектива, после чего, немного придя в себя, опять отправился гулять по дому. Все стояло на своих местах, только Гейгера нигде не было — ни на застеленной покрывалом с оборками кровати, ни под ней, ни в стенному шкафу, ни на кухне, ни в ванной. А может, тело в запертой комнате, справа? Подобрав ключ, я открыл дверь и вошел. Убитого не было и здесь, но комната показалась мне интересной. И прежде всего тем, что была полной противоположностью комнате Гейгера: никаких безделушек, оборок, ковров; обстановка скромная, по-мужски неприхотливая: натертый воском деревянный пол, пара циновок с индийским орнаментом, два стула, темное бюро с откидной крышкой, а на нем — две черные свечи в высоких медных подсвечниках. Постель узкая, жесткая, крытая бордовым батиком. Поежившись, я вышел, запер комнату, вытер носовым платком ручку двери и, вернувшись в гостиную и внимательно осмотрев ковер, обнаружил две едва заметные бороздки на ворсе — как будто кого-то волокли по ковру за ноги. Что ж, тому, кто пытался вытащить труп за дверь, не позавидуешь, ведь нет ничего тяжелей покойников — даже несчастная любовь, и та легче.
