Энтони Троллоп - Рождество в Томпсон-холле
— Тебе лучше пойти со мной наверх, — сказал он тоном сурового супруга, и бедная запуганная женщина покорно пошла за ним, как какая-нибудь кроткая Гризельда[1].
Пока супруги не вошли в свой номер и не заперли дверь, они не сказали друг другу ни слова.
— Ну, — начал муж, — что все это значит?
Только часа через два мистер Браун снова медленно спустился по лестнице, мысленно прокручивая все услышанное. Он постепенно узнал истинную и полную правду, хоть и не сразу в нее поверил. Во-первых, ему пришлось принять то, что жена прошлой ночью очень о многом ему солгала, но, как она неоднократно утверждала, лгала она исключительно ради его же блага.
Разве она не старалась всеми силами достать ему горчицу и, когда добыла это сокровище, разве не поспешила приложить его — как она воображала — к его горлу? И хотя потом она солгала супругу, разве не для того она это сделала, чтобы избавить его от беспокойства?
— Ты не сердишься на меня за то, что я была в комнате этого господина? — спросила Мэри, глядя мужу прямо в глаза, но слегка прерывающимся голосом.
Чарльз помолчал с минуту, а потом объявил тоном, в котором звучало нечто вроде доверия любящего мужа, что не сердится на нее нисколько. Тут она поцеловала его и напомнила, что, в конце концов, их никто не мог привлечь к ответу за ее проступок.
— Что, в сущности, произошло такого дурного, Чарльз? Этот господин не умрет от горчичника на горле. Хуже всего то, что касается дяди Джона и милой Джейн. В Томпсон-холле придают такое значение рождественскому сочельнику!
Когда мистер Браун снова оказался в вестибюле гостиницы, он попросил, чтобы мистеру Джонсу передали его визитную карточку. Мистер Джонс уже прислал свою, которая и была передана мистеру Брауну. На ней значилось: «Мистер Барнаби Джонс».
— Как же все это случилось, сэр? — негромко спросил клерк; в голосе его слышалось и нетерпение, и должное почтение.
Клерку, конечно, очень хотелось узнать тайну. Можно без преувеличения сказать, что решительно всем в огромной гостинице в эту минуту страстно хотелось ее узнать. Но мистер Браун не собирался никому ничего говорить.
— Это дело касается исключительно меня и мистера Джонса, — ответил он.
Карточку отнесли наверх, и вскоре мистера Брауна провели в комнату мистера Джонса. Само собой разумеется, это был тот самый номер 353, уже известный читателю. В комнате топился камин, и на столе виднелись остатки завтрака постояльца. Сам он сидел в халате и домашних туфлях, с расстегнутой на груди рубашкой и шелковым платком, обвязанным вокруг горла. Мистер Браун, войдя в комнату, с большим беспокойством взглянул на человека, о состоянии которого слышал столько печального, но единственным, что он заметил, была скованность движений и жестов, когда мистер Джонс повернул голову, чтобы поприветствовать посетителя.
— Очень неприятная вышла ситуация, мистер Джонс, — проговорил муж провинившейся дамы. — Это была случайность…
— Случайность! Не понимаю, как такое могло произойти случайно. Это было самое… самое… самое безобразное… гм… дерзкое вторжение в частную жизнь джентльмена и посягательство… гм… гм… на его личную безопасность.
— Совершенно верно, мистер Джонс, но… со стороны этой дамы, моей жены…
— Я сам очень скоро стану женатым человеком и понимаю ваши чувства. Постараюсь сдержаться и произнести как можно меньше того, что могло бы их оскорбить.
Тут мистер Браун поклонился.
— Но факт все-таки налицо. Она это сделала, — добавил мистер Джонс.
— Она думала, что вы — это я!
— Что?!
— Даю вам честное слово джентльмена, мистер Джонс! Когда она положила вам компресс с этой гадостью, она была уверена, что вы — это я. Право же, поверьте!
Мистер Джонс воззрился на своего нового знакомого и потряс головой. Ему показалось невероятным, чтобы какая бы то ни было женщина могла так ошибиться.
— У меня очень сильно болело горло, — продолжал мистер Браун, — вы и теперь можете это заметить. — Произнося эти слова, он, пожалуй, немного подчеркнул признаки своего недуга. — И я попросил миссис Браун сойти вниз и достать мне это средство… ну, то самое, которым она снабдила вас.
— Очень сожалею, что не вас! — воскликнул мистер Джонс, прикладывая руку к горлу.
— И я сожалею — и из-за вас, и из-за себя, и из-за нее, бедняжки. Не знаю, когда она теперь оправится от этого потрясения.
— И я не знаю, когда оправлюсь. Вдобавок оно еще и задержало меня в дороге. Нынешний вечер, как раз нынешний вечер, канун Рождества, я должен был провести с молодой леди, на которой собираюсь жениться. Конечно, теперь я не могу никуда поехать. Никто не в состоянии вообразить размеров причиненного мне ущерба.
— И для меня, сэр, все обернулось не лучше. Мы должны были встретить Рождество с семьей супруги. На то были причины — совершенно особые причины. Нас задержало здесь только известие о вашем состоянии.
— Зачем же все-таки она пришла именно в мою комнату? Понять не могу! Любая дама знает свой номер в гостинице.
— Триста пятьдесят три — это номер вашей комнаты, триста тридцать три — нашей. Разве вы не понимаете, как легко было перепутать? Она сбилась с дороги, тем более что опасалась уронить эту штуку.
— От души желал бы, чтобы она ее уронила.
— Я уверен, мистер Джонс, что вы примете извинения дамы. Это был несчастный случай, нелепая ошибка. Ну что еще тут можно сказать?
Прежде чем ответить, мистер Джонс на несколько минут предался размышлениям. Ему казалось, что, так или иначе, ему следует поверить в рассказанную историю. Да и как бы он заявил, что не верит? Это было бы крайне затруднительно. История выглядела, на его взгляд, неправдоподобной — особенно в том, что касалось ошибки в опознании его личности, поскольку, кроме длинной темной бороды, мистер Джонс не находил в себе ни малейшего сходства с мистером Брауном. И все же он чувствовал, что даже это надо принять на веру. Но как можно было все-таки бросать его, оставлять без всякой помощи?
— Ваша супруга, вероятно, поняла свою ошибку?
— О да.
— Так почему она не разбудила меня и не сняла горчичник?
— О…
— Вероятно, ее не очень-то заботило состояние ближнего, если она ушла и бросила человека в таком положении.
— Ах, это-то и было затруднительно, мистер Джонс!
— Затруднительно!.. Прийти в мою спальню среди ночи и положить мне на горло такую вещь, а потом еще и оставить ее, ничего не сказав! По-моему, это, черт возьми, очень похоже на плохую шутку!
— Нет, мистер Джонс!..
— Я смотрю на дело именно так, — сказал мистер Джонс, набравшись смелости.
— В целой Англии, да и в целой Франции не найдется женщины менее способной на такой поступок, чем моя жена. На нее можно положиться, как на каменную гору, мистер Джонс. В шутку пойти в спальню джентльмена — да она на это так же способна, как… О нет, нет. Вы скоро сами станете женатым человеком.
— Если только после всего этого я не раздумаю жениться, — произнес мистер Джонс почти в слезах. — Хоть я и поклялся, что буду встречать Рождество с ней.
— О, мистер Джонс, я не могу поверить, чтобы это могло послужить препятствием к вашему счастью! Неужели вы считаете возможным, чтобы ваша жена, ваша будущая жена, могла сделать такую вещь в шутку?
— Она бы вовсе такого не сделала, ни в шутку, ни всерьез.
— Вы беретесь отвечать за случайность, которая может постигнуть каждого!
— Моя жена разбудила бы его потом. Я уверен, что разбудила бы. Ни за что не обрекла бы на такие страдания. У нее слишком нежное сердце. Почему ваша жена не послала вас разбудить меня и все объяснить? Моя Джейн поступила бы именно так, а я пошел бы и разбудил пострадавшего. Но все это лишь мои домыслы, — прибавил он, тряхнув головой при воспоминании, что он и его Джейн еще не в том положении, чтобы их могла постичь подобная общая невзгода.
Наконец, мистер Джонс вынужден был признать, что больше сделать ничего нельзя. Дама прислала ему извинение, во всем покаялась, и теперь ему оставалось только пережить неудобства и страдания, которые она ему причинила. Он, однако, упрямо продолжал придерживаться своего мнения насчет ее проступка, и от него нельзя было дождаться даже малейшего проявления дружественных чувств. Вместо того чтобы пожать руку мистера Брауна, к чему тот надеялся его подвести, мистер Джонс лишь сухо поклонился и не передал великой преступнице никаких милостивых слов. Дело, однако, уладилось в такой степени, что о полиции речи не шло, и не было сомнения, что миссис Браун с мужем разрешено будет выехать из Парижа вечерним поездом.
В чем заключалось злосчастное происшествие, вероятно, уже стало известно всем. Многие продолжали расспрашивать мистера Брауна, и он, хотя и по-прежнему заявлял, что не будет отвечать на вопросы, все же счел за лучшее сообщить клерку некоторую толику правды и приподнять покров таинственности, окутывавший это дело. Можно было предполагать, что мистер Джонс, который весь день не выходил из своей комнаты и посвятил его, вероятно, попыткам исправить причиненные ему увечья, все еще был уверен, что миссис Браун сыграла с ним злую шутку. Но жертвы подобных шуток обычно молчат о них, и мистера Джонса не вынудило заговорить даже дружеское участие швейцара.
