Эжен Шаветт - Сбежавший нотариус
С этими словами он быстро растворил жалюзи. Сделано это было так неожиданно, что подслушивающий их человек не успел скрыться и предстал перед приятелями. Босой, в панталонах и рубашке, распахнутой на груди, густо поросшей волосами, этот гигант держал по лейке в каждой руке.
«Здоровенный малый! Не хотел бы я, чтобы он был моим врагом!» — подумал Поль.
— Ах, это ты, Генёк! — сказал маркиз, узнав садовника.
— Да, господин. Я пришел полить цветы возле стены, — ответил гигант, приподнимая лейки.
— Делай свое дело, — произнес маркиз.
Садовник, вылив воду на герань, удалился медленной, тяжелой поступью, ни разу не обернувшись.
— Он нас подслушивал, — заметил Либуа, когда садовник отошел настолько, что не мог его слышать.
— Любопытство, однако, не входит в число его недостатков, — отозвался маркиз.
— Его выдала тень, которую я заметил за жалюзи в ту минуту, когда ты заговорил о нотариусе.
Маркиз, улыбаясь, пожал плечами.
— О, в таком случае я прощаю Генёку. У него есть важные причины интересоваться всем, что относится к этому нотариусу. Если и есть на свете человек, который всей душой желает, чтобы нотариус нашелся, так это Генёк.
— Почему?
— Потому что он муж садовницы.
Увидав недоумение, отразившееся на лице Либуа, маркиз, ударив себя по лбу, вскричал:
— Ах да! Я совсем забыл сказать тебе, что похищенная женщина — жена садовника Генёка.
— Вот как! Уф! — промолвил Либуа.
— К чему ты вздыхаешь?
— К тому, что мне жаль нотариуса. Ты хороший физиономист. Три дня назад, говоря о муже похищенной женщины, ты заметил, что это упрямый и терпеливый бретонец, который будет ждать часа отмщения и хладнокровно убьет любовника, а может быть, и свою жену.
— Посуди сам, ошибался ли я. Так какого ты мнения?
— Я пожелал бы нотариусу не попасться в громадные лапы, которые я только что видел.
— О, ему не понаслышке знакомы эти лапы! — засмеялся Монжёз. — Дней за восемь до бегства садовник застал жену беседующей с нотариусом у забора. Реноден клялся всеми святыми, что несчастная жена просила у него совета насчет развода. Правда это или ложь, все равно. Как бы то ни было, Генёк, не ожидая объяснений, схватил нотариуса за горло, и когда тот высунул язык, он объявил ему своим хриплым голосом: «Сегодня это сойдет вам с рук, господин нотариус, но в следующий раз я убью вас на месте». К несчастью для Генёка, на крики жены, видевшей, что нотариус задыхается, прибежали люди. Все они слышали произнесенную им угрозу.
— Я могу угадать остальное, — прервал его художник. — Когда нотариус исчез, судебные власти арестовали садовника и обвинили его в убийстве.
— Именно так! Но через два часа его выпустили, потому что исчезновение жены свидетельствовало о его невинности. Становилось очевидным, что нотариус жив и именно он похитил жену Генёка.
— Хорошо еще, что правосудие не обвинило Генёка в убийстве нотариуса и жены.
— А случилось это вследствие того, что, покидая супружескую кровлю, жена оставила записку, в которой заявляла, что уезжает в поисках счастливой жизни. Реноден, как видно, устроил ей счастливое существование благодаря шестистам тысячам приданого моей жены.
— И этот почтенный старик опозорил себя из-за какой-то неказистой простолюдинки, от которой наверняка пахло навозом! — воскликнул художник.
— О, нет, нет! Ты ошибаешься! — с живостью возразил маркиз.
— Она была красива?
— Очень красива! Все, кто знал ее, могут это подтвердить. Я сам никогда не видел жены Генёка. Замок Кланжи принадлежал маркизе, и я поселился в нем в день свадьбы. Накануне я приезжал сюда, чтобы подписать брачный контракт, но вышел из экипажа у подъезда и тут же опять сел в него… А так как нет обычая, чтобы при подписании брачного контракта присутствовали садовницы, то я ее и не увидел. В ночь накануне свадьбы нотариус и садовница исчезли. Выходит, она меня тоже не видела.
В эту минуту во дворе замка зазвонил колокол.
— Пойдем за стол, звонят к обеду, — сказал маркиз и, взяв приятеля под руку, увел из комнаты.
В коридоре Монжёз указал Полю на первую дверь направо:
— Это были комнаты моего тестя. Сейчас они пустуют. Так что тебя ничто не потревожит.
По случаю сильной жары госпожа Монжёз приказала накрыть стол возле дома в саду. Обед прошел тихо. В старом замке, где два месяца тому назад было совершено самоубийство, атмосфера была печальной. Госпожа Монжёз, серьезная и молчаливая в своем траурном платье, мало-помалу перестала принимать участие в беседе и погрузилась в задумчивость.
«О чем она думает?» — спрашивал себя Либуа. Он вспомнил о словах, которые женщина шепотом сказала доктору, когда тот раскланивался с ней.
Что касается маркиза, то он пользовался всеобщим молчанием для того, чтобы не отвлекаться от поглощения пищи. В середине обеда он вдруг вскрикнул:
— А каплун? Почему нет каплуна? Разве повар забыл о нем? Справьтесь в кухне.
Две минуты спустя слуга возвратился и почтительно доложил:
— Нотариус стащил каплуна.
— Ах, разбойник! — заворчал Монжёз.
Увидев удивленное лицо художника, маркиз расхохотался.
— Я назвал свою охотничью собаку Нотариусом — она такая же воровка, как и этот негодяй.
Погруженная в задумчивость, госпожа Монжёз очнулась от своих размышлений лишь в конце обеда, когда муж спросил ее:
— В котором часу завтра ты будешь позировать Полю, Лора?
— Завтра? — повторила она. — Разве господин Либуа так спешит, что не может дать мне времени до послезавтра?
«Завтрашний день уже расписан, — подумал художник, — а между тем завтра ее супруг должен остаться дома». Вслух же он сказал:
— Я должен поблагодарить маркизу за отсрочку. Разбирая свой ящик с красками, я заметил, что кое-чего недостает. Завтра мне придется съездить в Париж.
— Отлично! — воскликнул Монжёз. — Я поеду с тобой.
Обернувшись к жене, он прибавил:
— Ты позволишь, Лоретта?
Луч радости мелькнул в глазах госпожи Монжёз, но тут же потух. Она спокойно ответила:
— Разве я когда-нибудь стесняла тебя, Робер?
«Вот муж, который, сам о том не подозревая, доставил жене большое удовольствие», — подумал художник, не переставая наблюдать за супругами.
Ободренный своим успехом, Монжёз продолжал тем же фамильярно-насмешливым тоном:
— Только завтра, моя милая, не вздумай заболеть в мое отсутствие. Как ты знаешь, завтра Морер не сможет сюда явиться.
При этих словах в глазах маркизы вспыхнул гнев.
VII
Два часа спустя, когда наступил вечер, приятели по пансиону сидели на скамье в саду и, покуривая сигары, толковали о том о сем. Маркиза еще после обеда удалилась в свои комнаты, сославшись на недомогание. Слушая разглагольствования маркиза, Либуа не спускал взора с окон замка, ожидая, в котором из них появится свет и укажет ему, где находится комната маркизы. Вскоре он выяснил, что комнаты маркизы расположены во флигеле, противоположном тому, где разместился он сам.
Луч света, проникавший сквозь жалюзи, вскоре потух. Маркиза погрузилась в сон. Монжёз, заметив, что свет погас, сказал с улыбкой:
— Моя супруга теперь в объятиях Морфея и все еще будет пребывать в них завтра, когда мы отправимся в Париж… Мы ведь поедем с первым поездом, не так ли?
— В котором часу отходит поезд?
— В шесть утра.
— И когда мы прибудем в Париж?
— Через пятьдесят минут.
Либуа вдруг присвистнул и сказал:
— Однако ты порядочный шутник, мой дорогой. Говоришь жене, что ездишь в Париж хлопотать о наследстве!
— Но это так!
— Рассказывай эти сказки другим! Не хочешь ли ты уверить меня, что в семь часов утра адвокаты, нотариусы и банкиры покидают свои постели, чтобы встретиться с тобой?
Монжёз несколько смешался:
— Мой адвокат встает на рассвете. А я люблю приходить первым, чтобы не сидеть в очереди.
Либуа сделал вид, что удовольствовался этим ответом.
— Вот оно как! — сказал он.
После минутной паузы художник прибавил:
— А я, знаешь ли, вообразил совсем другое.
— А что?
— Я решил, что, намереваясь прибыть в Париж так рано, ты хочешь разбудить вовсе не адвоката, а особу другого пола…
— О, как ты мог подумать такое? — неуверенно проговорил Монжёз. — Я все-таки человек женатый…
Либуа решил вырвать у маркиза признание. Для этого ему стоило только пощекотать самолюбие глупца, и вот он открыл огонь:
— Женатый, да. Но ты забываешь о том, что сообщил мне по секрету.
— Что такое? — спросил Монжёз, которому, по всей видимости, изменила память.
— Женатый… на льдине, настоящей льдине, по твоим словам.
— Увы! — вздохнул маркиз.
— И, как мне помнится, ты тут же прибавил, что этот недостаток извиняет неверность с твоей стороны… — проговорил Поль, а потом прибавил: — По-моему, это совершенно справедливо.
