Рекс Стаут - Второе признание (сборник)
Сейчас я был не способен освоить даже простые дроби, не говоря уж об экономике или установлении личных отношений с девицей вроде Гвен. Или Мэдлин. В какой-то момент Мэдлин застала меня в одиночестве и попыталась разговорить, чтобы выведать мои намерения и планы (или, скорее, намерения и планы Вульфа) в отношении своей сестрицы, а я прилагал неимоверные усилия, чтобы не огрызнуться в ответ. В свою очередь, она охотно снабжала меня информацией, поэтому я без особого труда разжился некоторыми сведениями о Сперлингах и их гостях. Единственный, кто на дух не переносил Рони, был сам Сперлинг. Миссис Сперлинг и Джимми, брат Гвен, поначалу отнеслись к нему хорошо, затем переменили мнение, более или менее разделив точку зрения Сперлинга, а около месяца назад опять передумали и заявили, что это личное дело Гвен. Вот тогда-то Рони и было позволено вновь переступить порог их дома. Что касается гостей, то Конни Эмерсон, по-видимому, вознамерилась решить проблему по-своему, переключив внимание Рони с Гвен на кого-нибудь другого, желательно на себя; Эмерсон, похоже, взирал на Рони с той же кислой миной, что и на остальных; а Уэбстер Кейн проявил изрядное здравомыслие. Позиция Кейна, имевшая некоторое значение, поскольку он являлся другом семьи, состояла в том, что лично на Рони ему было наплевать, однако он не одобрял голословных обвинений. По этому поводу у них со Сперлингом вышел жаркий спор.
Исходя из того, что поведала мне Мэдлин, можно было попробовать докопаться, кто с помощью прислуги подсыпал снотворное в стакан Рони, но нынче я был не в состоянии этим заниматься. Я не преминул бы смыться отсюда еще днем, но оставалось еще одно дело. Мне надо было свести кое с кем счеты – во всяком случае, попытаться.
Что до снотворного, то я самолично судил себя, представил необходимые доказательства и был оправдан. Вероятность того, что я принял зелье, которое сам же и подсыпал, исключалась: подмена была проведена безупречно, и Рони ничего не заметил. Предупредить его тоже не могли, в этом я был абсолютно уверен. Следовательно, снотворное в стакан Рони подсыпал кто-то другой, и Рони либо знал об этом наверняка, либо что-то подозревал. Любопытно было бы знать, кто провернул такую штуку, вот только кандидатов набиралось многовато. Напиток приготовил Уэбстер Кейн, помогали ему Конни и Мэдлин, а Джимми передал стакан Рони. Но и это еще не все: после того как Рони поставил стакан на стол, я на некоторое время выпустил его из поля зрения, пока добирался до стола. Значит, в отличие от Рони, который, возможно, знал имя злоумышленника, подсыпавшего употребленную мной дозу, мне оставалось только гадать, кто этот таинственный Икс.
Однако не это побудило меня остаться. К черту Икса, по крайней мере пока. Но мне никогда не забыть сцены, которая заставляла меня стискивать челюсти, сидеть за картами и мотаться за Гвен с двумя камерами в руках и карманами, оттопыривавшимися от фотовспышек, вместо того чтобы отлеживаться дома в теплой постельке: Луис Рони выливает в ведерко со льдом выпивку, куда я подсыпал для него снотворное, а я в это время опрокидываю себе в глотку последние капли бурбона со снотворным, предназначавшимся опять-таки для него! Он за это заплатит, не то мне будет стыдно вновь взглянуть в лицо Ниро Вульфу.
Казалось, обстоятельства мне благоприятствовали. Я осторожно, без лишнего шума, прозондировал почву. Рони приехал поездом в пятницу вечером, на станции его встречала Гвен; он должен был вернуться в город сегодня. Кроме него, больше никто не уезжал. Пол и Конни Эмерсон собирались прогостить в Стоуни-Эйкрз целую неделю; Уэбстер Кейн оставался здесь на неопределенное время, готовя для корпорации какие-то экономические выкладки; мамаша с девочками живут в поместье все лето; старший и младший Сперлинги вряд ли поедут вечером в город. Но я-то, в отличие от них, должен ехать – вот только дождусь, пока рассосутся вечерние пробки на дорогах. Рони, конечно, предпочтет вернуться домой в удобном, просторном авто, а не в битком набитом вагоне.
Я ничего ему не сказал, но, будто между прочим, намекнул Гвен, что могу его подбросить. Чуть позже я уже настойчивее предложил то же самое Мэдлин, которая согласилась при случае замолвить за меня словечко, а потом посвятил в свой замысел и Сперлинга, с которым мы заперлись в библиотеке. После этого я спросил у него, с какого телефона можно позвонить в Нью-Йорк, и заявил, что этот звонок не предназначен для его ушей. Он, ясное дело, слегка напрягся, но к тому времени я был уже в состоянии связать два слова и сумел его уломать. Он вышел, прикрыв за собой дверь, а я позвонил Солу Пензеру домой, в Бруклин, и проговорил с ним целых двадцать минут. В голове у меня еще не просохло, поэтому пришлось повторить все дважды, чтобы убедиться, что я ничего не упустил.
Было около шести вечера, а значит, мучиться мне оставалось еще четыре часа, поскольку свой отъезд я наметил на десять, но все оказалось не так уж плохо. Немного погодя тучи стали потихоньку расходиться, и даже солнце сподобилось перед закатом явить нам свой милостивый лик. Но главное, я рискнул притронуться к сэндвичу с курицей, и, не успел я и глазом моргнуть, как сэндвич был съеден, потом та же участь постигла кусок вишневого пирога и стакан молока. Миссис Сперлинг одобрительно похлопала меня по спине, а Мэдлин заявила, что теперь она будет спать спокойно.
В шесть минут одиннадцатого я уселся за руль «родстера», спросил у Рони, не забыл ли он свою зубную щетку, и надавил на педаль газа.
– Что за модель? – поинтересовался он. – Сорок восьмого года?
– Нет, – ответил я, – сорок девятого.
Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.
В просветах между тучами показались звезды, но луны видно не было. Следуя изгибам дороги, мы миновали увитые плющом каменные столбы и выехали на шоссе. В этом месте оно было совсем узким, да и асфальт не мешало бы чуток подлатать, зато первую милю мы катили по нему в полном одиночестве, что было мне на руку. Сразу за крутым поворотом на краю густого леса стоял старый сарай. Здесь обочина расширялась, и на ней, с нашей стороны дороги, была припаркована машина. На повороте я сбросил скорость; навстречу мне метнулась женщина с включенным фонариком в руке. Я тормознул и остановился. Женщина громко спросила:
– Простите, у вас домкрата не найдется?
Тут до нас донесся мужской голос:
– У нас домкрат сломался. Не одолжите свой?
Я обернулся, дал задний ход и съехал с дороги на траву.
– Какого черта, – проворчал Рони.
– Друг друга надо выручать, – шепотом ответил я.
Когда мужчина и женщина приблизились, я вышел из машины и сказал Рони:
– Извините, вам придется привстать. Домкрат под вашим сиденьем.
Женщина, проворковав в наш адрес какую-то невнятную благодарность, подошла к автомобилю с той стороны, где сидел Рони, распахнула дверцу, и он стал вылезать спиной назад, глядя на меня. В этот момент что-то ударило меня по голове. Я рухнул на землю, но трава в этом месте оказалась густой и мягкой. Я прислушался, и через несколько секунд прозвучало мое имя:
– Порядок, Арчи!
Я вскочил на ноги, забрался в машину, чтобы заглушить мотор и выключить фары, затем вышел и обогнул капот. Луис Рони навзничь лежал на земле. Я, не теряя времени, бросился проверять, что с ним, ибо не сомневался, что Рут Брэйди умеет добиться своего, она по этой части дока. Я ведь хорошо знал эту женщину, которая сейчас тоже стояла на коленях около Рони и светила фонариком на его голову.
– Прости, что испортил тебе воскресный вечер, дорогая Рут.
– Да ну тебя к черту, милый Арчи. Кончай болтать. Не нравится мне тут – экая глухомань!
– Мне тоже не нравится. А он не прикидывается?
– Не беспокойся, я проверила – пощекотала травинкой у него в носу.
– Хорошо. Если очухается – приложи его снова.
Я повернулся к Солу Пензеру, который в этот момент закатывал рукава своей рубашки:
– Как жена и дети?
– Отлично.
– Передавай им привет. Тебе лучше встать с этой стороны, подальше от дороги. Мало ли кто проедет.
Он сделал, как было сказано, а я тем временем опустился на колени возле Рут. Так и знал, что искомая вещь обнаружится при Рони: вряд ли он беспечно швырнул ее в чемодан, который отнес вниз, к автомобилю, кто-то из слуг… Теперь вместо водонепроницаемого футляра она была упакована в целлофановый пакетик и убрана в потайное отделение бумажника из крокодиловой кожи. Я сразу понял, что это она: во-первых, больше ничего примечательного у Рони при себе не было, а во-вторых, я просто обалдел, когда увидел эту штуку, которую Рут осветила своим фонариком.
– А вот и не удивил, – с презрением проговорила она. – Я так и знала. Он твой, и тебе понадобилось его вернуть. Товарищ!
– Заткнись!
Мне было слегка досадно. Сняв целлофановую обложку, я со всех сторон оглядел находку, но никаких сюрпризов не обнаружил. Это был обыкновенный билет члена Коммунистической партии США за номером 128–394, выданный на имя Уильяма Рейнолдса. Все оказалось чересчур просто – вот что меня раздосадовало. Наш клиент настаивает на том, что Рони – коммунист, и я, после поверхностного обыска, как по заказу, тут же нахожу при нем партбилет! Разумеется, то, что в нем проставлено другое имя, ничего не значило. Все это мне не понравилось. Неприятно признавать, что клиент с самого начала был чертовски прав.
