Рекс Стаут - Не позднее полуночи
– Не знаю, мадам, как-то никогда об этом не задумывался.
– Еще бы вам задумываться! Ведь вы же самец! – Взгляд её вонзился в меня. – Ну а вы, молодой человек?
– Даже не знаю… Вообще-то по-разному, – ответил я, – хотя согласен, что нарост звучит не слишком-то эстетично.
– Это и пахнет отвратительно. И они пользуются этой гадостью вот уже почти тридцать веков. Что делала Ева в Эдемском саду, когда у нее пачкалось лицо? Она умывала его свежей чистой водой. А как поступают в этих случаях нынешние женщины? Они втирают в него жир! Вы только взгляните на их губы, на пальцы рук и ног, на ресницы и прочие места! Лига «За естественную женщину» – друг и защитник естественной женщины. Ева была естественной женщиной, и такой её создал Господь. Единственная настоящая красота – это красота естественная. Уж мне ли этого не знать, ведь меня-то Господь обделил этим чудесным даром. Я даже не дурнушка, я просто урод. И те, кому повезло больше, не имеют никакого права марать свою природную красоту. Уж мне-то можете поверить. Я это знаю!
На мгновение её плечи слегка ссутулились, но она тут же снова их распрямила.
– Мне рано открылась эта истина, и с тех пор она служит мне жезлом и знаменем. Хлеб мой насущный я всегда добывала своим собственным трудом, но все-таки смогла, скопить немного денег, и вот десять лет назад я использовала часть из них, чтобы основать лигу. Сейчас нас уже много, больше трех тысяч, но взносы ничтожны, и мы жутко стеснены в средствах. Прошлой осенью, в сентябре, я увидела в газете объявление об этом конкурсе и подумала – уже в который раз подумала, – как безнадежно наше дело, слишком много денег работает против нас, много-много миллионов… Так я сидела, смотрела на эту рекламу и думала, думала – и тут мне в голову пришла одна идея. А почему бы нам не использовать их деньги для наших целей? Чем больше я думала, тем больше мне нравилась моя идея. Большинство членов нашей лиги живет в Лос-Анджелесе или в его окрестностях, в основном это женщины образованные и культурные. Я кое-кого обзвонила сама, те связались с другими, все с большим энтузиазмом встретили мою идею и изъявили готовность всячески мне помочь. Я сама все организовала; ведь чтобы уметь это, необязательно родиться красивой. Через две недели на нас работало уже триста человек. С первыми двадцатью стихами, с теми, что были опубликованы, у нас никаких проблем не было, они все дались нам довольно легко, кроме разве что восемнадцатого. Со вторым туром, полуфинальным, когда нам надо был меньше чем за неделю разгадать пять стихов, оказалось несколько сложней, и это было очень несправедливо, ведь их отправили из Нью-Йорка всем одновременно по почте, стало быть, ко мне они пришли позднее, чем к другим, и к тому же они оказались труднее, намного труднее, но мы все равно их одолели, и я отправила ответы даже на десять часов раньше крайнего срока. Мы и с этим справимся. – Она похлопала по сумке у себя на коленях. – Я в этом нисколько не сомневаюсь. Нисколько не сомневаюсь. Мы их разгадаем, какими бы они ни были трудными. Полмиллиона долларов. Для нашей лиги.
Вульф рассматривал её, стараясь сохранять любезное выражение лица, и это ему почти удавалось.
– Но почему же обязательно полмиллиона? Ведь у вас же четверо соперников.
– Да нет же, – сказала она доверчиво, – мы возьмем именно первый приз. Полмиллиона. – Она вдруг вся подалась вперед. – Скажите, у вас когда-нибудь бывают озарения?
Вульф на миг перестал следить за выражением лица, и оно сразу же помрачнело.
– Озарения? Это в каком же смысле?
– Ну, обычные озарения, когда тебе вдруг открывается будущее. У меня было, два раза, один раз еще в молодости, потом долго не повторялось, до того дня, когда я впервые прочитала объявление о конкурсе. Оно снизошло на меня, вошло внутрь так внезапно, что я даже толком ничего и не почувствовала, только уверенность, что эти деньги будут наши. Ах, это такое приятное, такое удивительно прекрасное ощущение – быть в чем-то совершенно уверенной, а в тот день оно заполонило меня всю целиком, с головы до пят, так что я даже подошла к зеркалу, думала, может, что-то увижу. Я, правда, так ничего и не увидела, но с тех пор эта уверенность не покидала меня ни на минуту. Так что можете мне поверить, первый приз наш. Бюджетная комиссия уже разрабатывает, как лучше всего потратить эти деньги.
– Да-да, конечно, – сумрачное выражение уже не сходило с его лица. – А те пять стихов, что Далманн дал вам вчера вечером, как вы передали их своим коллегам? По телефону, телеграфом или авиапочтой?
– Ха! – ответила она, и, по всей видимости, это было все, что она предполагала сообщить по этому поводу.
– Ведь конечно же вы их как-то передали, – констатировал Вульф без тени сомнения, – чтобы они не теряя времени смогли приступить к работе. Разве не так?
Она снова выпрямилась.
– Никак не могу понять, какое кому до этого дело. Ведь условиями конкурса не запрещается, чтобы вам кто-нибудь помогал. И вчера об этом ничего не говорили. Сегодня утром я действительно звонила миссис Чарлз Дрейпер, она мой заместитель, вице-президент нашей лиги, я же должна, я просто обязана была сообщить ей, что не смогу вернуться сегодня и вообще неизвестно, когда смогу. Это был сугубо приватный разговор.
Было совершенно ясно, что он так и останется приватным. Вульф решил, что настаивать бесполезно, и сменил тему.
– Другая причина, по которой я хотел с вами встретиться, мисс Фрейзи, это необходимость извиниться перед вами от имени моих клиентов, фирмы «Липперт, Бафф и Асса», за нелепую шутку, которую позволил себе вчера вечером мистер Далманн, показав вам какой-то листок и заявив, будто это ответы на конкурсные четверостишия, которые он только что вам раздал. Я считаю, что эта шутка была не просто глупой, но и весьма дурного тона. Так что примите от меня извинения от лица его коллег.
– Ах, вот оно что, – проговорила она. – Собственно, нечто в этом духе я и подозревала, вообще-то я и пришла сюда, чтобы выяснить, в чем тут дело. – Она вздернула подбородок, голос стал тверже. – Но этот номер у них не пройдет. Можете так им и передать. Теперь я узнала все что хотела. – Она поднялась. – Думаете, если уж я уродина, то у меня и мозгов не может быть. Ну, они об этом еще пожалеют. Уж об этом-то я позабочусь.
– Присядьте, мадам. Я не понимаю, о чем вы говорите.
– Ха! А ведь вам-то вроде тоже полагалось бы иметь мозги. Они прекрасно знают, что один из них пришел, убил его и взял эту бумагу, а теперь они хотят…
– Прошу вас, будьте поаккуратнее с местоимениями. Вы что, действительно хотите сказать, что бумагу взял один из моих клиентов?
– Конечно, нет. Это сделал кто-то из конкурсантов. Но они все из-за этого оказались в такой дыре, что им ни за что из нее не выбраться, если им не удастся доказать, кто именно её взял. Вот они и придумали всю эту историю, будто все это была только шутка и никакой бумаги вообще не было, и когда мы пришлем им ответы, они вручат нам призы и думают, что таким образом все уладится, если, конечно, полиция не поймает убийцу, а она его, может, и вообще никогда не найдет. Но этот номер у них не пройдет. Ведь у убийцы будут правильные ответы, все пять, но ему придется доказать, где он их нашел, а он не сможет. Судя по всему, эти стихи ужасно трудные, и за пару часов в библиотеке их не разгадать.
– Да, пожалуй. Но ведь и вы, мадам, тоже вряд ли сможете это объяснить. Ведь там, дома, ваши коллеги уже над ними работают. Вы уже уходите?
Она было направилась к двери, но обернулась.
– Я возвращаюсь в гостиницу, у меня там встреча с полицейскими. С ними я тоже работаю мозгами, и к тому же я знаю свои права. Я сказала им, что вовсе не обязана ходить к ним сама, пусть они ко мне приходят, если, конечно, они меня не арестуют, но не думаю, чтобы они посмели это сделать. Я не позволю им обыскивать свою комнату или рыться в моих вещах. Я уже рассказала им все, что видела и слышала, и больше они от меня ничего не добьются. Ах, они, видите ли, еще хотят знать, что я думаю! Видите ли, им хочется узнать, считаю ли я, что на бумаге, которую он нам показал, действительно были ответы! Но я, признаться, никак не пойму, почему это я должна говорить им, что я думаю… А вам я, конечно, скажу, и вы можете передать вашим клиентам…
Она вернулась к креслу и уже начала снова присаживаться, так что я было потянулся к записной книжке, но едва её зад коснулся кожаного сиденья, как она тут же резко произнесла: «Нет-нет, у меня назначена встреча», выпрямилась и промаршировала к двери. Когда я подоспел к вешалке, она была уже в пальто, и мне пришлось поторопиться, чтобы успеть, опередив се, схватиться за ручку двери и выпустить её на улицу.
Когда я вернулся в кабинет, Вульф сидел ссутулившись, с шумом вдыхая носом и выдыхая ртом воздух. Он был в полной прострации. Я засунул руки в карманы и взирал на него сверху вниз.
