Вся Агата Кристи в трех томах. Том 2. Вся Мисс Марпл - Агата Кристи
— Все выйдет наружу, — произнесла Эдна мрачно.
— Я э-э-э… собираюсь проходить нынче мимо дома мисс Скиннер; по дороге зайду и поговорю с ней.
— О, благодарю вас, мадам, — ответила Эдна.
Олд-Холл представлял собой большой особняк Викторианской эпохи, окруженный парком и лесными угодьями. Поскольку оказалось, что его невозможно сдать или продать целиком, то некий предприимчивый делец разделил его на четыре квартиры с горячей водой и центральным отоплением, тогда как окружающие угодья остались в совместном пользовании квартиросъемщиков. Эксперимент удался. Одну из квартир заняла богатая, эксцентричная старая леди с горничной. У этой леди проснулась любовь к кормлению птиц, и теперь она проводила все дни напролет в обществе пернатой братии. Вторую квартиру снял отставной судья из Индии с супругой. Очень юная пара, молодожены, вселились в третью, а четвертую всего пару месяцев назад взяли две незамужние леди по фамилии Скиннер. Эти четыре клана съемщиков не торопились установить более близкие отношения друг с другом, поскольку их, собственно, ничего не объединяло. Говорят, домовладелец заявил, что его это очень устраивает. Чего он действительно боялся, так это их тесной дружбы с последующими разрывами и, соответственно, потоками жалоб.
Мисс Марпл была знакома со всеми съемщиками, хотя ни одного из них не знала достаточно хорошо. Старшая из сестер Скиннер, мисс Лавиния, была «рабочей лошадкой», как называют таких людей в правлениях фирм, а младшая сестра, мисс Эмили, большую часть суток проводила в постели, страдая от всевозможных заболеваний, которые, по мнению прочих жителей Сент-Мери-Мид, являлись преимущественно воображаемыми. Одна только мисс Лавиния искренне верила в мученичество сестры и, восхищенная тем, как терпеливо сносит та тяжесть недуга, была у нее на посылках и охотно бегала до деревни и обратно, чтобы принести то одно, то другое, «если сестрице вдруг чего-нибудь захотелось».
Общее мнение жителей Сент-Мери-Мид состояло в том, что если бы мисс Эмили страдала хотя бы вполовину так сильно, как говорила, то уже давно послала бы за доктором Хейдоком. Но мисс Эмили, когда ей на это намекали, прикрывала глаза и слабым, но полным гордости голосом заявляла, что ее случай особенный, что лучшие специалисты в Лондоне не могут в нем ничего понять и что один чудесный молодой человек рекомендовал ей поистине революционный курс терапии, и она очень надеется поправить здоровье, следуя его указаниям. Никакой деревенский лекарь, скорее всего, просто не поймет, чем она больна.
— А я думаю, — заявила однажды мисс Хартнелл, привыкшая говорить обо всем прямо, — что она поступает очень умно, не посылая за мистером Хейдоком. Наш милый доктор, в свойственной ему чистосердечной манере, сказал бы ей, что с ней все в порядке и что не из-за чего так чрезмерно страдать! И это пошло бы ей на пользу!
Однако за недостатком столь радикального лечения мисс Эмили продолжала валяться на диване, окружать себя странного вида коробочками с пилюльками, отвергать почти любую еду, которая для нее готовилась, и непременно просить чего-нибудь эдакого — обычно того, что было очень трудно достать.
Дверь перед мисс Марпл открыла та самая Глэдди, причем вид у нее был еще более подавленный, чем ожидала гостья. Мисс Лавинию она застала в гостиной (представлявшей собой четверть прежней парадной залы, из которой еще выкроили столовую, комнату для приемов, а также ванную комнату и чулан), и хозяйка встала, чтобы приветствовать вошедшую.
Лавиния Скиннер была сухопарой особой лет пятидесяти, высокой и костлявой. Она обладала хриплым голосом и резкими манерами.
— Рада вас видеть, — просипела она. — Эмили нынче лежит пластом, совсем плоха, бедняжка. Хорошо бы она поболтала с вами, это могло бы ее взбодрить. Но временами она чувствует, что просто не в состоянии ни с кем встречаться. Она поразительно терпелива, моя бедная.
Мисс Марпл вежливо что-то ответила и завязала беседу. Слуги были главным предметом любого разговора в Сент-Мери-Мид, так что направить в нужное русло и этот не составило труда. Мисс Марпл обмолвилась, будто слышала, что от них уходит милая девушка по имени Глэдис.
Мисс Лавиния кивнула:
— В среду как раз будет неделя, как мы решили с ней расстаться. Бьет все подряд — сами понимаете.
Мисс Марпл вздохнула и посетовала, что теперь со многим приходится мириться. Трудно зазвать девушек жить в деревне. Неужели мисс Скиннер действительно считает, что ей лучше расстаться с Глэдис?
— Знаю, что слуг найти трудно, — согласилась мисс Лавиния. — Эти Деверо, например, так никого и не нашли… Но я и не удивляюсь… Постоянно ссорятся, ночи напролет пляшут под этот джаз… Едят в любое время суток… Эта милочка понятия не имеет о том, как вести хозяйство. Жалко ее мужа! А вот еще и Ларкины потеряли служанку. Конечно, при таком индийском темпераменте самого судьи и его любви к чота-хазри, как он это называет, которая в нем обычно просыпается в шесть утра, да еще миссис Ларкин вечно поднимает шум; в общем, неудивительно, что она ушла. Конечно, Дженнет, которая служит у миссис Кармайкл, прочно обосновалась на своем месте, хотя, на мой взгляд, она совершенно несносна и крайне бесчеловечно обращается со старой леди.
— Тогда не думаете ли вы, что, может, стоило бы переменить решение относительно Глэдис? Она и вправду хорошая девушка. Я знаю всю их семью: очень честные, лучше не бывает.
Мисс Лавиния отрицательно покачала головой.
— У меня есть свои причины, — сказала она многозначительно.
— У вас пропала брошь, — проговорила мисс Марпл, — я понимаю…
— Кто это, интересно, проболтался? Наверняка она сама. Говоря откровенно, я почти уверена, что ее взяла она, а потом испугалась и положила обратно… Хотя, конечно, нехорошо утверждать что-либо подобное, пока нет полной уверенности. — И она поспешила переменить тему. — Давайте-ка все-таки пойдем проведаем Эмили, мисс Марпл. Уверена, это пойдет ей на пользу.
Мисс Марпл смиренно прошла вслед за мисс Лавинией, подождала, пока та постучит в дверь, и в ответ на просьбу была торжественно введена в лучшую комнату, где были приспущены шторы и царил полумрак. Мисс Эмили находилась в постели, явно наслаждаясь подобным освещением и собственными загадочными страданиями.
Тусклый свет едва освещал это исхудавшее существо, казавшееся безвольным; соломенные с проседью волосы были неряшливо, но обильно накручены вокруг головы, так что вьющиеся пряди как бы разлетались во все стороны, отчего вся конструкция напоминала птичье гнездо, которым не стала бы гордиться ни одна уважающая себя птица. В комнате стоял запах одеколона, старого печенья и
