Александр Трапезников - Мышеловка
— У меня все равно бессонница, — сказал Григорий. — Я привык спать днем… Поэтому, если не возражаете, я готов бодрствовать до утра.
Мы согласились. Этот человек, еще недавно вызывавший нашу неприязнь и опасение, как-то быстро вошел в доверие, и его уже стали принимать за своего. Словно бы он заменил собой умершего Комочкова. Особенно, как ни странно, любознательное благодушие Григорий вызывал у женщин — Милены и Маши. Дамским сердцам всегда нужен какой-нибудь несчастный, изгой, чтобы направить на него свою нерастраченную жалость и милосердие. Хотя у Барсукова и Маркова беглый арестант продолжал вызывать скрытую неприязнь.
Перед сном я предложил провести небольшой следственный эксперимент. Меня не отпускала мысль о тех женских ногах, которые видел Григорий, приоткрыв крышку люка в роковую ночь убийства Николая. Чего проще повторить эту сцену? Не так уж похожи ступни Милены и Маши. И если бы Григорий не узнал их, то мы бы сразу же исключили двух подозреваемых. Я тогда почему-то не подумал о том, что бы мы стали делать, если бы он узнал их? Но мое предложение и так вызвало бурные возражения со стороны женщин. И Маша и Милена наотрез отказались демонстрировать свои лодыжки.
— Я стриптизом не занимаюсь, — сказала Маша. — Все это глупости.
— А я босиком не хожу, — произнесла Милена. — И тебе это хорошо известно.
— Значит, вы сознательно сваливаете все на Ксению? — спросил я.
— Ну почему же? — ответила Милена. — Если вам всем так хочется, чтобы убийцей была именно женщина, то… вот вам вариант: ваша таинственная Девушка-Ночь. По слухам и разговорам, она очень ловка и вездесуща. Может быть, именно она и совершила всю эту серию убийств?
«А ведь и правда, — подумал я. — Кажется, она действительно не пользуется обувью, а ходит босиком…» И все-таки мне было жаль, что они обе отказались от этого эксперимента. У меня бы свалился с души камень. Не хотелось верить, что кто-то из них — Маша, Ксения или Милена убила Комочкова.
Мы разошлись по своим комнатам, а ночью мне приснился скверный сон. Очевидно, возбуждение последних дней как-то сказалось на моей нервной системе. Это был даже не сон, а какие-то полубредовые галлюцинации с чередой лиц и картинок. Вот шел по солнечной дороге, ведущей в Полынью, Коля Комочков, чему-то улыбаясь, а груды камней бесшумно летели вниз… Озерная гладь подернулась зыбкой рябью, и на берегу лежал труп человека — это мой дед, и я вместе с Миленой приближаюсь к нему. Он поднимает голову… лицо деда неузнаваемо. Это он, но взгляд совершенно безумен и страшен… Мы куда-то бежим, падаем, поднимаемся, снова бежим… Кричат люди, они преследуют нас… И впереди только болото… Кто-то манит нас к себе, протягивает руки… Они тянутся из трясины… Ксения? Да, это она… встающая в полный рост, звонко смеющаяся… «Я живая, — говорит она. — Здесь тепло и покойно, идите ко мне…» Теперь слышится лишь мой крик, а Милена зажимает мне рот ладонью…
— Тихо, успокойся, — услышал я ее голос и очнулся. Она поцеловала меня, прижимаясь всем телом. — Что тебе снится?
— Не помню, — отозвался я. — Ксения… Мне кажется, она утонула в трясине.
— Нет, не может быть… Ведь Раструбов сказал, что вывел ее на дорогу.
— Раструбов? — Я подумал о нем. — Раструбов… Почему он так гнусно улыбался, когда говорил об этом? Что он за человек?
— Тебе везде мерещатся убийцы, нелюди… Я чувствую, что даже обо мне ты думаешь такое.
— Да… ты права. Скажи, что тебя связывало с Комочковым?
— Ничего. Только наша общая дружба.
— Это правда?
— Вадим, нельзя так жить, подозревая всех и каждого. Ты сойдешь с ума.
— Мне порой кажется, что это уже произошло. Мы попали в безумное место. Господи, дай нам силы выстоять!
— Когда-нибудь весь этот кошмар закончится… Иди ко мне.
— Я люблю тебя…
Мы снова уснули, а утром нас одновременно разбудили первые солнечные лучи, ласково прикасавшиеся к нашим обнаженным телам. И весь мир снова показался напоенным любовью и добротой. Может быть, так оно и было на самом деле, а мы просто прятались от своих чувств, подражая улиткам? Почему человек всю жизнь обречен жить в клетке, созданной им же самим? Где его желанная свобода и может ли он вообще разумно пользоваться ею? Григорий, как и обещал, не спал всю ночь. Я обнаружил его в зале, где он листал старые журналы, и он доложил мне, что ничего подозрительного за время его дежурства не произошло.
— Если не считать выстрелов, — добавил он. — Похоже на ночную охоту…
— Возможно, так оно и есть, — сказал я, подумав об охранниках Намцевича. Может быть, ради устрашения они палили во время своего «комендантского часа»? Спустя полчаса мы все вместе позавтракали. У нас еще оставалось немного крупы, а вот консервы уже закончились.
— Надо что-нибудь продать, — предложила Милена.
— Зачем? Схожу-ка я лучше к Ермольнику, — сказал я. — У него наверняка что-нибудь найдется…
Но едва я вышел за калитку, как столкнулся с учителем.
— А я к вам, — произнес Клемент Морисович. В руках он держал сумку. — Здесь кое-какие продукты. Их посылает вам… ну, вы знаете кто.
— Валерия?
— Да.
— И конечно, втайне от Александра Генриховича?
— Разумеется.
— Покорно благодарю. — Я отнес сумку в дом, а затем вернулся к учителю. — Как ее настроение?
— Как обычно. Она просила вам передать, что… — Клемент Морисович немного замялся. — Что готовится какая-то акция против отца Владимира. И это очень серьезно.
— Что я должен делать?
— Не знаю. Вам виднее.
— Клемент Морисович, а вы сами-то на чьей стороне?
— Я… ни на чьей. Я не хочу ни во что вмешиваться.
— Трудно остаться посередине.
— Возможно. Теперь о другом. Помните, я обещал вам сказать, кто подложил электрические провода на ваше кресло?
— Я уже догадываюсь, чьих рук это дело. Викентий Львович Дрынов?
Учитель удивленно посмотрел на меня.
— Нет, вы ошибаетесь. Дрынов здесь ни при чем. Я проверил. Это сделал доктор Мендлев. В его кабинете я видел лампу с оторванными проводами.
— Но… зачем?
— Этого я не знаю.
— Спасибо за информацию. — Я пожал его руку. — Скажите, а зачем вы сами посещаете эти спиритические сеансы, вы же образованный человек?
— Здесь мало развлечений, — уклончиво ответил он. — А так… хоть какое-то разнообразие.
— А Дрынов… что он из себя представляет?
— Немного помешан на духах.
— Но это же несерьезно?
— Для него это смысл жизни. Хотя я прекрасно осведомлен обо всех его фокусах. Он прекрасный чревовещатель и имитатор. А когда в темной комнате появлялось какое-нибудь светящееся существо, то здесь тоже не было большой хитрости. Но остальные действительно верили в вызванное им привидение.
— В чем же секрет, Клемент Морисович?
— В человеке, которого он нанимал для этой цели.
— Здесь, в Полынье, я знал только одного артиста подобного рода. Мишка-Стрелец?
— Совершенно верно. Он очень хорошо умел притворяться.
Я задумался. Неожиданная мысль пришла мне в голову. Стрелец был нужен Дрынову для роли духа, но потом он мог стать для него и опасен, поскольку мог разоблачить спирита. И тогда бы все, кто принимал участие в его спиритических сеансах, подняли бы его на смех. То есть уничтожили бы его идею фикс, лишили бы его смысла жизни. Ему бы пришлось либо уехать из Полыньи навсегда, либо жить с клеймом шарлатана. Почему же не предположить, что именно Дрынов убил Мишку-Стрельца? Возможно, что тот стал его каким-то образом шантажировать. Я оставил эту мысль вариться в моей голове, а сам, распрощавшись с учителем, отправился к доктору Мендлеву. Мне не терпелось с ним разобраться. Я не люблю, когда меня пытаются убить так подло и хитро. Уж лучше в открытую.
В кабинет к доктору меня проводила Жанна, вильнув под юбкой своим хвостиком. И я сразу же взял быка за рога.
— Густав Иванович, вот в этом осветительном приборе, — я показал на подоконник, где стояла лампа, — нет проводов. Объясните же дураку, не они ли упали на мое кресло во время спиритического сеанса у Дрынова? Рука духа Бориса протянулась и в ваш кабинет?
— Конечно, — усмехнулся он без тени смущения. — Я сам об этом догадался совершенно недавно.
— Что вы имеете в-виду?
— А то, что кто-то из моих пациентов испортил хорошую лампу. Вы как-то спрашивали меня, куда делся мой нож, выточенный Ермольником. Теперь я вспомнил, кто его взял.
— Кто?
— Тот же, кто и вырвал провода из лампы.
— И этот человек…
— Дрынов, — подтвердил он мое предположение. — Понять не могу, зачем ему понадобились эти вещи?
Я подумал, что Мендлев — человек изумительной выдержки. У него на все был готовый ответ. Или он сейчас мастерски врал мне, перекладывая всю вину на Викентия Львовича, или говорил правду. А лицо доктора было абсолютно спокойно.
