Энн Перри - Смертная чаша весов
Харвестер был слишком умен, чтобы позволить себе сорваться и все испортить.
– Очень интересно, – натянуто улыбнулся он. – Но это безобидная шутка. А вот шутка графини фон Рюстов далеко не так безобидна, вы не согласны? Даже если она так же абсурдна и тоже является ложью.
– Чтобы быть точным, – парировал Барберини, – она, по-моему, не так уж абсурдна. В существование русалок я не верю даже в Венеции. Но, как это ни трагично, иногда жены убивают своих мужей.
Лицо защитника Гизелы потемнело, и он круто повернулся к свидетелю, словно хотел нанести ответный удар.
Однако гневный шум на галерке лишил его такой возможности. Мужской голос воскликнул: «Позор!» Кто-то вскочил, а кто-то уже грозил кулаком.
Судебные приставы и охрана неодобрительно качали головами. Их лица были суровы, а губы решительно сжаты.
Сидевшая рядом с Рэтбоуном графиня фон Рюстов закрывала рот платком, и плечи ее подрагивали от смеха.
Харвестер заставил себя успокоиться. Он знал, насколько бессмысленно продолжать поединок со свидетелем, и поэтому повернулся к своему оппоненту.
– Свидетель ваш, сэр Оливер.
Рэтбоун поднялся. Он должен был что-то сказать, должен был начать допрос и показать, что, по крайней мере, не уклоняется от схватки. Ему не раз доводилось вступать в поединок без оружия, когда ставки были столь же высоки. Судья знает, что он хочет выиграть время, должен об этом догадаться и Харвестер, однако присяжные этого не поймут. А Флорент, судя по всему, почти его свидетель и явно предпочитает на резкость адвоката Харвестера отвечать шуткой. В его взгляде, брошенном на Зору, как заметил ее защитник, была если не улыбка, то что-то похожее на сочувствие.
О чем он может спросить Флорента? Фон Рюстов неправа, но она единственная, кто не хочет признать этого.
– Мистер Барберини, – начал Рэтбоун тоном, более доверительным, чем ему хотелось, медленно подходя к свидетелю и этим давая себе время приготовиться к допросу, – хотя он и знал, что никакой выигрыш во времени ему не поможет. – Мистер Барберини, вы сказали, что, по вашему мнению, никто не поверил в обвинение, выдвинутое графиней фон Рюстов…
– Насколько я знаю, это так, – осторожно ответил Флорент.
Харвестер улыбнулся и откинулся на спинку стула. Он бросил ободряющий взгляд на Гизелу, но та смотрела куда-то мимо него и как будто не замечала его присутствия.
– А что думает сама графиня? – спросил Оливер. – У вас есть основания полагать, что она тоже не считает эти слухи правдой?
Барберини был крайне удивлен, явно не ожидая такого вопроса.
– Отнюдь нет, – быстро ответил он. – Я не сомневаюсь в том, что она верила в то, что говорила.
– Почему вы так считаете? – Рэтбоун понял, на какую зыбкую почву он ступил, но терять ему было нечего. Всегда опасно задавать вопросы, на которые сам не знаешь ответы, – он сам не раз предупреждал об этом своих молодых коллег.
– Потому, что я знаю Зору… то есть графиню фон Рюстов, – заявил Флорент. – Каким бы абсурдом это ни казалось, но она никогда бы не сказала того, во что сама не верила.
Эшли вскочил со стула.
– Ваша честь! – воскликнул он, обращаясь к судье. – Вера в ложь не может служить оправданием. Есть люди, искренне верящие в то, что земля плоская, но искренность не делает правдой их ложные убеждения. Надеюсь, мой ученый коллега это понимает.
– Я уверен, мистер Харвестер, что ваш коллега это понимает, хотя в таких случаях можно заподозрить и злой умысел. Если он попытается внушить что-либо присяжным, я вмешаюсь и предотвращу это, – отозвался судья. – Но пока он не сделал такой попытки. Продолжайте, сэр Оливер, если у вас есть что сказать по существу.
Это опять развеселило галерку.
– Я лишь пытаюсь доказать, что графиня говорила это по искреннему убеждению, а не по злому умыслу, чтобы причинить вред. – Сказав это, Рэтбоун больше не знал, что еще можно добавить, и, поклонившись, сел на свое место.
Снова поднялся Харвестер.
– Мистер Барберини, вы убеждены, что графиня фон Рюстов говорила искренне, опираясь на то, что ей доподлинно известно? У вас есть доказательства, например, того, что она может располагать уликами? – Вопрос был полон сарказма, но адвокат задал его прежним вежливым тоном.
– Если б у меня были доказательства, я не стоял бы сейчас перед вами, – нахмурился Флорент, – а немедленно доложил бы о них в других инстанциях. Я просто говорю вам, что графиня убеждена в том, что сказала правду. Однако я не знаю, зачем она это сделала.
Эшли невольно бросил взгляд на Зору фон Рюстов, но тут же снова повернулся к свидетелю.
– А вы спрашивали ее об этом? Ведь вы ее друг, так же, как и друг принцессы. Мне кажется, что первым делом вы должны были это сделать, не так ли?
Рэтбоун поморщился от холодка под ложечкой.
– Конечно, я спросил ее! – сердито ответил венецианец. – Но она мне не ответила.
– Она вам ничего не сказала? – настаивал Харвестер. – Или ей нечего было сказать?
– Она не ответила на мой вопрос.
– Благодарю вас, мистер Барберини. У меня больше нет вопросов.
На этом заседание закончилось. Репортеры бросились вон из суда, чтобы поскорее доставить свои репортажи на Флит-стрит. На тротуаре перед зданием суда собралась толпа толкающихся любопытных, жаждущих посмотреть на виновниц судебного процесса. Движение на улице остановилось, кебмены переругивались, повсюду слышались голоса продающих газеты мальчишек, выкрикивающих никому не интересные новости о Китае, последних бюджетных предложениях мистера Гладстона и о богохульных и еретических идеях мистера Дарвина о происхождении человека от обезьяны. Перед зеваками у суда, всего в нескольких ярдах от них, разворачивалась живая драма любви и ненависти, верности, жертвоприношения и, наконец, убийства.
Принцесса Гизела появилась, сопровождаемая адвокатом Харвестером с одной стороны и высоким лакеем в ливрее – с другой. Все смотрели, как она спускалась по широкой лестнице к ждущему ее экипажу. Толпа приветствовала ее радостными криками, и кто-то даже бросил ей цветы. В свежем октябрьском воздухе развевались шарфики и мелькали подбрасываемые вверх шляпы.
– Господи, благослови принцессу! – крикнул кто-то, и толпа дружно подхватила этот призыв. Крики не умолкали.
Гизела остановилась. Маленькая, хрупкая, она была полна достоинства. Казалось, что огромная юбка из плотной тафты как бы поддерживает ее. Принцесса сделала несколько слабых приветственных взмахов рукой и позволила помочь ей сесть в черный экипаж, запряженный вороными конями, который медленно тронулся с места.
Конечно, появление Зоры не шло ни в какое сравнение с триумфом ее противницы. Толпа не разошлась, но теперь она была враждебна и менее любопытна. В Зору, к счастью, ничем не бросали, но сопровождавший ее Рэтбоун приготовился и к этому и инстинктивно встал между нею и толпой. Он поспешил поскорее посадить свою подзащитную в экипаж и сел сам, опасаясь оставлять ее одну, так как толпа могла перекрыть улицу, а кучер не смог бы расчистить путь в одиночку.
Но ничего страшного не случилось. Только какая-то женщина, выбежав вперед, высоким резким голосом с ненавистью прокричала что-то. Однако лошадь, испугавшись ее крика, рванула с места и сшибла ее с ног. Женщина пронзительно закричала.
– Прочь с дороги, глупая корова! – обругал ее удивленный и напуганный кучер и натянул вожжи, которые чуть не выпустил из рук. – Прошу прощения, мадам, – извинился он перед Зорой.
Оливер от резкого толчка ударился о стенку экипажа. На него, не удержавшись, упала фон Рюстов – впрочем, она тут же снова обрела равновесие.
Через минуту они уже катили по мостовой, слыша за спиной крики толпы. Зора, выпрямившись, смотрела вперед, не пожелав даже оправить одежду, словно, сделав это, она как бы признала, что инцидент расстроил ее. Не в характере графини было признаваться в таком.
Рэтбоун лихорадочно перебирал в голове варианты, как начать разговор, но не мог остановиться ни на одном. Он искоса бросал взгляды на фон Рюстов. Поначалу ему казалось, что он уловил следы испуга на ее лице, но юрист не был полностью в этом уверен. Она была в центре всеобщего внимания, ненависти и праведного гнева и даже вызвала ярость толпы. Волнение и опасность могли нравиться ей, возбуждать ее. Есть люди, хотя их и не так много, для которых любая слава лучше бесславия, ибо бесславие означало бы забвение, полную ненужность и в итоге – исчезновение, смерть. Поэтому для них годится любая известность, пусть даже и через ненависть.
Неужели Зора безумна?
Если это так, то все решения должен за нее принимать он, Оливер, иначе она погубит себя. Ведь так поступают с неразумным ребенком. Все должны нести ответственность за умалишенных, и не только правовую, но и человеческую. Рэтбоун до сих пор относился к графине фон Рюстов как к человеку, способному здраво рассуждать и предвидеть результаты своих поступков. Но что, если она не способна на это? Или, возможно, она действует по принуждению, а он ошибся, пренебрег своим долгом адвоката и просто человека?
