Душегуб - Николай Вингертер
— Нина Викторовна, задержитесь! Нужно еще поработать! — Он старался придать голосу начальственный тон.
— Конечно, Алексей Иванович. — Она нехотя стала снимать пальто и покорно уселась за свой стол.
— Долго вас не задержу… Нужно срочно напечатать очень важный приказ…
Борец вставила лист в пишущую машинку и приготовилась.
— Печатайте! — сказал Нексин жестко. — Объявляю о своей помолвке с заведующей столовой Александрой…
Пауза.
Борец осторожно оглянулась на Нексина, он цвел широкой улыбкой.
— Вы, Алексей Иванович, оказывается, юморист, — сказала она, — а я подумала…
— Что же вы подумали, Нина Викторовна?
— Думала, что вы не любите шутить, всегда серьезный…
— Я и не шучу.
— Правда?!
— Самая что ни на есть… И об этом всем расскажите… И знаете, что еще добавьте, когда будете судачить с народом… Что приглашаю всех желающих нашего коллектива отметить нашу с Сашей помолвку…
Вдруг он хлопнул себя по лбу.
— Что такое, Алексей Иванович?
— Вот ведь незадача, Нина Викторовна!.. — Нексин громко рассмеялся. — Я здесь с вами собрался чуть не по пунктам расписать торжество, а Саше даже не сделал предложение…
— Вы и в самом деле шутник!..
10
Но это было только намерение жениться, поэтому объявление о том, что директор по такому случаю (о регистрации брака речь не шла) собирает застолье, на которое приглашает сотрудников лесхоза, одними было воспринято с недоверием, потому что на директора — руководителя строгого и человека несколько нелюдимого — не было похоже; другие отнеслись с пониманием и говорили, что он захотел быть ближе к ним, а для этого появился прекрасный повод — помолвка с их же коллегой. И вторые отчасти были правы: жизнь Нексина в Залесье хотя и стала обретать некоторую ясность, но его не покидало чувство, что живет здесь временно, как чужой; в то же время он признавался себе, что не только в настоящем, но в обозримом будущем вряд ли его ждет что-то другое; понимал, что с лесхозом и Залесьем себя надо связать прочнее, ему здесь работать и жить, и нужно делать все возможное, чтобы в коллективе лесхоза, среди жителей села, а теперь еще у Александры иметь авторитет и уважение. И Нексин был уверен в себе, не сомневался, что все у него получится. Поэтому уже на третий день после того, как познакомился ближе с Александрой, перебрался к ней жить, оставив опостылевшие комнаты гостиницы. И это было хорошо, потому как почувствовал, что люди к нему после сближения с Александрой стали относиться теплее, он становился среди них своим, что радовало его чрезмерное самолюбие. Все для него, одним словом, складывалось не так плохо, ему нравилось и само Залесье, особенно его леса и охотничьи угодья; и Нексин, несмотря на свои амбиции, вполне ладил со всеми жителями поселка. И только пастор Либерс, едва завидев Нексина на улице, продолжал его избегать, сворачивал куда-нибудь в переулок. Нексин, памятуя последний разговор с Либерсом на улице, уже не удивлялся его поведению, но считал это глупым и смешным для человека серьезного, тем более священнослужителя. Это даже подметила Александра, не верившая Нексину, когда ей, шутя, сказал, что Либерс от него бегает, и тут же добавил: «Чурается, как черт ладана». Александра бросила на Нексина осуждающий взгляд и сказала: «Не нужно, Леша, так о нем говорить, он же пастор». — «Ты, как всегда, права, — ответил Нексин с хитрой улыбкой на губах. — Он служитель церкви… В таких случаях нужно разбираться… Но слышала, наверное, пословицу “Снаружи поп, внутри черт”. — «Да ну тебя!..» — отвернувшись от Нексина, сердито сказала Александра.
Но однажды, прогуливаясь с Нексиным чудным субботним днем по Залесью, Александра увидела, что Либерс мгновенно свернул в переулок, как только издалека увидел ее и Нексина, идущих навстречу. Нексин посмеялся и тут же, вспомнив их недавний разговор, прокомментировал ситуацию, сказал, что себя то «чертом» считать точно не может, потому что не бегает от людей, ну и потом, пока не обзавелся рогами… Последние слова оказались не к месту, были пошлыми и грубыми. Александра остановилась, на него посмотрела с обидой в глазах, дальше пошла одна. Нексин догнал ее, просил прощения, стал оправдываться, что у него вырвалось случайно, что с его стороны это было глупостью и мальчишеством, не хотел ее обижать… Зная о серьезности Александры ко всему, что так или иначе касалось вопросов морали и церкви, а также священника Либерса, которого она считала безусловным носителем нравственности в их поселке, уважала, продолжая посещать по воскресным дням молитвенный дом, Нексин, чтобы загладить вину за неосторожное высказывание, начал рассказывать о своей статье, которая, возможно, станет книгой. Много и подробно говорил и о мучившем его долгое время вопросе о Каине и Авеле. Не разделявшая последнее время идею секуляризации, считая, что церковь должна присутствовать больше в жизни человека, Александра, водившая и Мишеньку в воскресную школу при церкви, слушала Нексина внимательно и приятно удивилась имевшимся у него знаниям в вопросах религии. Потом сказала, что ей не так хорошо известно содержание Ветхого Завета, она никогда не задумывалась, почему Бог принял дары от Авеля и не принял от Каина? Нексин, продолжая их разговор, отметил, что очень хотел бы послушать на этот счет мнение Либерса, но ему не удается с ним поговорить, а теперь и вовсе чувствует себя неловко с пастором, когда видит, как тот его избегает. Александра, увлекшись беседой, вскоре забыла об обиде на Нексина и обещала ему узнать у Либерса о Каине и Авеле.
Довольный примирением, Нексин осторожно привлек Александру к себе. Она смотрела ему в глаза немного пытливо, словно не доверяя и пытаясь узнать чужую тайну. Так продолжалось недолго. Нексин ее испытующий взгляд выдерживал спокойно, не придавая значения первой и незначительной, на его взгляд, размолвке. Женщина сама не могла больше терпеть возникшую между ними отчужденность, ей хотелось душевного спокойствия, тепла и уюта совместной жизни с этим человеком, и она первой прижалась к Нексину, словно не видела его сто лет, и стала целовать. Нексин, ощущая ее прерывистое дыхание, горячее лицо и теплую соленую слезу, отвечал робко. Одновременно он краем глаза наблюдал прохожих и стеснялся выставлять свои чувства напоказ; в это мгновение взаимного, казалось бы, откровения чувств обоих он по-прежнему спрашивал себя: почему
