Филлис Джеймс - Дитя человеческое

Но он не мог оставить здесь Мириам. Она не должна запомниться ему такой. Как ни велика необходимость возвратиться к Джулиан и ребенку, он должен отдать ей последний долг. Борясь с ужасом и отвращением, Тео подошел ближе и заставил себя посмотреть на нее. Потом, нагнувшись, ослабил шнур на ее шее, разгладил лицо и закрыл ей глаза. Он чувствовал, что необходимо вынести Мириам из этого страшного дома. Подняв ее на руки, он вынес ее на солнечный свет и осторожно положил под рябиной. Ее листья, словно языки пламени, отбрасывали блики на бледно-коричневую кожу, и казалось, будто в Мириам все еще пульсировала жизнь. Лицо ее теперь стало почти умиротворенным. Тео скрестил руки женщины на груди, и ему почудилось, что Мириам все еще в состоянии общаться и говорит ему: смерть — не самое страшное, что может случиться с человеком. Она сохранила верность брату и совершила то, что ей было предназначено совершить. Она умерла, но ей на смену пришла новая жизнь. Размышляя о ее ужасной, жестокой смерти, Тео не сомневался, что Джулиан наверняка найдет слова прощения даже для такого варварства. Но он не принимал эту веру. Застыв на мгновение и глядя на лежащее у его ног тело, он поклялся себе, что Мириам будет отомщена. Потом взял плетеную корзину и, не оглядываясь, побежал из сада через мостик и углубился в лес.

Они, конечно же, близко. Они следят за ним. Он знал это. Но теперь словно ужас наэлектризовал его мозг, и он мыслил ясно. Чего они ждут? Почему они дали ему уйти? Им незачем следовать за ним. Теперь уже очевидно, что они очень близки к завершению своих поисков. Он не сомневался в двух вещах: группа преследователей предельно мала, и среди них — Ксан. Убийцы Мириам — не передовая группа поиска, получившая приказ обнаружить беглецов и сообщить о них основным силам. Ксан никогда не станет рисковать — беременную женщину не обнаружит никто, кроме него самого или того, кому он безоговорочно доверяет. За такой ценной добычей будут охотиться лишь избранные. От Мириам Ксан ничего не узнал, Тео был в этом уверен. Вряд ли Ксан рассчитывает найти мать и ребенка — скорее он ожидает увидеть беременную женщину, которой осталось несколько недель до родов. Он не хочет пугать ее, не хочет ускорять ход событий, вызвав преждевременные роды. Не потому ли Мириам удушили, а не застрелили? Даже на таком расстоянии Ксан не хотел рисковать, поднимая стрельбу.

Но все эти доводы были абсурдны. Если Ксан хотел защитить Джулиан, позаботиться о ее покое перед близкими, как он полагал, родами, зачем убивать акушерку, которой она доверяла, и убивать так жестоко? Он должен был знать, что один из них, а возможно, и оба отправятся на ее поиски. Лишь по чистой случайности Тео, а не Джулиан, увидел этот распухший вывалившийся язык, эти выпученные мертвые глаза, весь ужас той страшной комнаты. Или Ксан убедил себя, что раз роды близко, то уже ничто, даже самое страшное, им не помешает? Или ему было необходимо срочно избавиться от Мириам, каков бы ни был риск? Зачем хватать ее и создавать себе трудности, когда с помощью шнура можно навсегда решить проблему? Возможно даже, весь этот кошмар устроен намеренно. Уж не хотел ли Ксан тем самым сказать: «Вот что я могу сделать. Теперь из всех «Пяти рыб» осталось только двое заговорщиков, только двое, кому известна правда о происхождении ребенка. Вы в моей власти — абсолютно и навсегда»?

Или его план еще более дерзкий? Как только ребенок родится, ему останется только убить Тео и Джулиан, и он сможет заявить, что ребенок его собственный. Неужели в своем высокомерии и эгоизме он убедил себя, что даже такое возможно? И тут Тео вспомнил слова Ксана: «Я сделаю все, что потребуется сделать».

Джулиан лежала так тихо, что поначалу он решил, будто она спит. Но глаза ее были открыты и устремлены на ребенка. Воздух был наполнен едковатой сладостью древесного дыма, но костер потух. Тео поставил корзину на пол, взял бутылку с водой, открутил крышку. Он опустился на колени рядом с Джулиан.

Она посмотрела ему в глаза и спросила:

— Мириам мертва, да? — Когда Тео не ответил, она произнесла: — Она умерла, чтобы достать это для меня.

Тео поднес бутылку к ее губам:

— Раз так, пей и благодари ее.

Но Джулиан отвернулась, ослабив объятия, в которых держала ребенка, так что если бы Тео не поймал дитя, оно скатилось бы с нее. Джулиан лежала неподвижно, казалось, у нее не было сил оплакивать свое горе, но слезы ручьями лились по ее лицу, и он услышал тихие, почти мелодичные стенания. Она оплакивала Мириам, как не оплакивала отца своего ребенка.

Тео нагнулся, обнял Джулиан, неловко пытаясь обхватить ее вместе с лежащим между ними малышом, и сказал:

— У тебя есть ребенок, и ты нужна ему. Помни о том, чего хотела Мириам.

Джулиан не ответила, но кивнула и снова взяла у него ребенка. Тео поднес бутылку к ее губам.

Он вынул из корзины три консервные банки. От одной оторвалась этикетка, и нельзя было понять, что в ней. На второй было написано «Персики в сиропе». Третья была с фасолью в томатном соусе. За них и бутылку воды погибла Мириам. Нет, это было бы слишком просто. Мириам умерла, потому что принадлежала к той маленькой группе, которая знала правду о ребенке.

Консервный нож был старого типа, и заржавевший режущий край его затупился. Но и он сгодился. Тео со скрежетом открыл банку, отогнул крышку и, держа голову Джулиан на своей правой руке, принялся кормить ее, доставая фасолины пальцем левой руки. Она жадно облизывала его палец, и процесс кормления напоминал акт любви. Ни один из них не произносил ни слова.

Через пять минут, когда банка наполовину опустела, Джулиан сказала:

— Теперь твоя очередь.

— Я не голоден.

— Наверняка голоден.

Суставы пальцев Тео были слишком широкими, чтобы достать до дна банки, поэтому настала очередь Джулиан кормить его. Присев с лежащим у нее на коленях, как в люльке, ребенком, она просовывала в банку маленькую руку, Тео брал фасолины губами с ее ладони.

— Какая она вкусная! — заметил он.

Когда банка опустела, Джулиан вздохнула и снова легла на спину, прижав ребенка к груди. Тео вытянулся рядом.

— Как умерла Мириам? — спросила она.

Он знал, что она задаст этот вопрос, и знал, что не сможет солгать ей.

— Ее задушили. Все произошло, должно быть, очень быстро. Вероятно, она даже не видела их. Надеюсь, что у нее не было времени на испуг или боль.

— Это могло длиться секунду-две, а то и больше. Мы не можем прожить эти секунды за нее. Мы не можем знать, что она чувствовала, ее ужас, ее боль. За две секунды можно почувствовать боль и ужас всей жизни.

— Дорогая, для нее сейчас все позади. Она для них больше недосягаема. Мириам, Гаскойн, Льюк — все они уже недосягаемы для Совета. Смерть каждой жертвы — это еще одно поражение тирании.

— Разве для нас это может быть утешением? — заметила она и, помолчав, добавила: — Как ты думаешь, они не попытаются разлучить нас?

— Ничто и никто нас не разлучит: ни жизнь, ни смерть, ни ангелы, ни власть — небесная или земная.

Она погладила его по щеке.

— Ах, дорогой мой, ты не можешь этого обещать. Но мне приятно, что ты это говоришь. — Через минуту она спросила: — Почему же они не идут? — В ее вопросе не было страха, лишь легкое удивление.

Вместо ответа он протянул руку и нежно сжал, а потом погладил ее пальцы, горячую изувеченную плоть, которая некогда показалась ему такой отталкивающей. Они лежали рядом неподвижно. Тео чувствовал сильный запах распиленного дерева и погасшего костра, видел продолговатое, похожее на зеленую вуаль солнечное пятно, чувствовал тишину, безветренную, не нарушаемую птичьим гомоном, слышал, как бьется ее сердце и его собственное. Они напряженно вслушивались в тишину, чудесным образом лишенную всякой тревоги. Не это ли чувствовали жертвы пыток, когда после страшной боли наступал покой? «Я сделал то, что хотел сделать, — подумал Тео. — Ребенок родился так, как она желала. Это наше место, наш момент счастья, и что бы они ни сделали с нами, этого им уже не отнять».

Тишину нарушила Джулиан:

— Тео, мне кажется, они здесь. Они пришли.

Он ничего не слышал, но встал и произнес:

— Лежи тихо. Не двигайся.

Повернувшись к ней спиной, он незаметно вынул из кармана револьвер и вложил в него пулю. Потом пошел встречать их.

Ксан был один. Он походил на лесника в старых вельветовых брюках, в рубашке с открытым воротом и в свитере крупной вязки. Но лесники не ходят вооруженные: под свитером выпячивалась кобура. И ни один лесник никогда не стоял, столь явно демонстрируя самоуверенность и высокомерную властность. На его левой руке сверкало свадебное кольцо Англии.

— Значит, это правда, — сказал Ксан.

— Да, это правда.

— Где она?

Тео не ответил.

— Можно было не спрашивать. Я знаю, где она. Как она себя чувствует?