Филлис Джеймс - Пристрастие к смерти
К восьми часам она проголодалась и стала готовить себе омлет, тщательно пропекая его на слабом жару и соблюдая все кулинарные требования, как если бы собиралась есть его вместе с Айвором. Если он придет после того, как она начнет ужинать, то приготовит себе другой. Но вот она уже и посуду вымыла, а его все не было. Сара вышла на балкон и стала смотреть на темную громаду домов, отделенную от нее садом, — там в окнах начинали вспыхивать огни, словно сигналы из космоса. Наверное, какие-то незнакомые люди оттуда тоже всматриваются в ее окно — в широкий прямоугольник освещенного стекла. А что, если полиция зайдет и к ним поинтересоваться, видели ли они свет в этом окне во вторник вечером? Предусмотрел ли Айвор, при всем его уме, и такую возможность?
Уставившись в темноту, Сара заставила себя думать об отце. Она точно могла вспомнить момент, после которого в их отношениях произошел надлом. Они жили тогда в Челси — только родители, она и Мэтти. Было туманное августовское утро, семь часов, она сидела одна в столовой, наливала себе первую чашку кофе, когда раздался звонок. Сара сняла трубку в холле и услышала скорбную весть в тот самый момент, когда ее отец начал спускаться по лестнице. Увидев ее лицо, он остановился, держась одной рукой за перила. Она посмотрела на него снизу.
— Это полковник, командир дяди Хьюго. Он счел необходимым позвонить лично. Папа, дядя Хьюго умер. — Их глаза встретились, время словно бы замерло на миг, и она ясно различила в отцовском взгляде смесь торжества, отчаянной надежды и уверенности, что теперь Барбара достанется ему. Все это мгновенно промелькнуло в его глазах, потом время двинулось дальше, отец взял у нее трубку, а она, ни слова не говоря, вернулась в столовую, прошла ее насквозь и через французские двери вышла в густую зелень сада, дрожа от ужаса.
После этого их отношения разладились. Все, что случилось потом — автокатастрофа, смерть ее матери, его женитьба на Барбаре всего пять месяцев спустя, — казалось лишь неизбежным следствием того мига осознания, невольного с его стороны, но принятого им как неотвратимость. И еще до свадьбы чудовищность этого общего знания сделала для них невозможным смотреть друг другу в глаза. Ему было стыдно, что она знает. Ей было стыдно знать. Когда они переехали в дом Хьюго — дом, который отторгал и отвергал их с самого первого дня, — она носила в себе это знание как тайную болезнь; ей казалось, что если бы Холлиуэлл, Мэтти или бабушка что-то заподозрили, они могли бы заразиться от нее.
На Камден-Хилл-сквер они с отцом напоминали случайно повстречавшихся в одном отеле знакомцев, владеющих общей постыдной тайной, привыкших передвигаться по коридорам украдкой, чтобы ненароком не натолкнуться друг на друга, старающихся есть в разное время, не имеющих ни минуты покоя, постоянно прислушивающихся к звуку шагов, к скрежету ключа в замочной скважине. Айвор стал ее спасением и отмщением. Она отчаянно искала причину, предлог для того, чтобы отойти от семьи, она жаждала любви, но горячее всего — мести. Айвор, с которым она познакомилась, когда тот заказывал ей цикл фотографий, дал ей все это. Еще до отцовской женитьбы она уехала из дому, заняв денег под скромное наследство, которое должна была получить по завещанию матери, чтобы внести залог за квартиру на Кромвель-роуд. Страстно предаваясь всему, чего отец не любил или что презирал, она пыталась освободиться от него. Но теперь он ушел навсегда, и ей уже никогда не стать свободной.
Один из стульев возле обеденного стола оставался выдвинутым. На него еще только вчера болезненно опустилась бабушка и жестким, односложным, как тиканье таксомоторного счетчика, языком поведала новость: «Никто не ожидает от тебя проявлений чрезмерного горя, но постарайся, когда придет полиция, а она придет, вести себя с благоразумной сдержанностью. Если ты обладаешь влиянием на своего любовника, убеди его сделать то же самое. А теперь не поможешь ли ты мне открыть дверь лифта?»
Сара, с детства знавшая, что ее рождение стало для всех разочарованием — ждали сына, — всегда немного побаивалась бабушку. К тому же у нее не было тех качеств, которыми бабушка восхищалась: ни красоты, ни ума, ни остроумия, ни даже храбрости. Она всегда чувствовала себя неловко в загроможденной мебелью гостиной на верхнем этаже Камден-Хилл, где с тех пор, как умер Хьюго, старая дама сидела почти безотлучно, как некая древняя пророчица в ожидании исполнения своего предсказания. Раньше, в детстве и потом, с Сарой всегда ходил туда отец. И именно отец был для нее главной поддержкой, когда она бросила Кембридж в конце первого курса и перешла в Лондонский политехнический изучать искусство фотографии. Интересно, насколько искренно она переживала из-за матери, когда безрассудная страсть отца к Барбаре стала очевидной? Может быть, она просто боялась той угрозы, которую это представляло для ее удобной, упорядоченной, привычной жизни, обижалась, что ослепленный страстью отец почти перестал ее замечать? Дай Бог, чтобы запоздалое осознание той застарелой ревности стало ее первым маленьким шажком на пути к самой себе.
Гаррод пришел только после одиннадцати, когда она чувствовала себя уже совсем усталой. Он не стал извиняться и тратить время на прелюдии, а, плюхнувшись на диван, сказал:
— Это было не слишком умно, ты не находишь? Идея моего присутствия состояла в том, чтобы у тебя был свидетель. А ты позволила себе остаться один на один с самым, возможно, опасным детективом Ярда и его верной приспешницей, которую он привел для того, чтобы убедить тебя, будто собирается вести себя как джентльмен.
— Не волнуйся, я не выдала им бойскаутский пароль. К тому же они нормальные люди. Инспектор Мискин была весьма добра ко мне.
— Не будь смешной. Эта девушка — фашистка.
— Айвор, как ты можешь такое говорить? Откуда ты знаешь?
— Это моя профессия — знать. Полагаю, она держала тебя за руку, приготовила тебе чашку чаю…
— Она принесла мне стакан воды.
— Что дало ей повод пошарить в кухне, не утруждая себя необходимостью получить ордер на обыск.
— Все было совсем не так! — выкрикнула Сара. — Она не такая!
— Ты понятия не имеешь, что такое полицейский — любой. Ваша, либералов из среднего класса, беда в том, что вы приучены видеть в них союзников. Вы никогда не примете правду о них. Просто не можете. Для вас они всегда некто вроде доброго дядюшки сержанта Диксона, почтительно берущего под козырек и сообщающего детям, который час. Так тебя воспитывали. «Если попадешь в беду, дорогая, если к тебе подойдет плохой дядя и станет показывать что-то нехорошее, немедленно зови полицейского!» Послушай, Дэлглиш знает о твоих политических взглядах, знает о наследстве, знает, что твой любовник — правоверный марксист, которому может захотеться наложить руку на деньги из лучших или худших побуждений. Таким образом, есть мотив и есть подозреваемый, очень подходящий, с его точки зрения, подозреваемый, именно такой, о каком мечтает его учреждение. А потому он может опуститься даже до фабрикации улик.
— Ты сам не веришь в то, что говоришь.
— Ради Христа, Сара, известны прецеденты. Не могла же ты прожить двадцать с лишним лет с закрытыми глазами. Твоя бабка предпочитает верить, что ее сын не был ни убийцей, ни самоубийцей. Ее можно понять. Однако она способна убедить полицейских действовать в соответствии с ее фантазиями. Пусть она и близка к старческому слабоумию, но такие старухи имеют колоссальное влияние. Только ей не удастся сделать из меня жертвенного барана и принести на алтарь семейной гордости Бероунов. Есть лишь один способ вести себя с полицией — не говорить им ничего, ничего! Пусть ублюдки сами потрудятся. Пусть отрабатывают свои исключительные пенсии.
— Надеюсь, если до этого дойдет, ты позволишь мне рассказать им, где я действительно была во вторник вечером?
— До чего — до этого? О чем ты говоришь?
— Если меня действительно арестуют.
— За то, что ты перерезала горло собственному отцу? Вообще-то, если подумать, это могла сделать и женщина. Чтобы полоснуть по шее острой бритвой, особой силы не требуется — только полнейшее хладнокровие. И это должна была быть женщина, которой он доверял, — только такая могла подойти к нему достаточно близко. Это же объяснило бы, почему не было никакой борьбы.
— Откуда ты знаешь, что борьбы не было, Айвор?
— Если бы была, пресса и полиция не стали бы скрывать. Это было бы одним из самых убедительных свидетельств того, что произошло отнюдь не самоубийство. Ты же знаешь, как они обычно пишут: «Сэр Пол отчаянно боролся за жизнь. В комнате царил полный беспорядок». Твой отец убил себя сам, но это вовсе не означает, что полицейские не используют его смерть, чтобы всем досаждать.
— Предположим, я решу рассказать.
— Рассказать — что? Сообщить клички одиннадцати человек, чьих адресов и даже настоящих имен ты не знаешь? Дать адрес загородного дома, где они не найдут ничего инкриминирующего? Когда полицейский офицер ступит на порог явочной квартиры, ячейка будет уже давно распущена, переформирована и переброшена в другое место. Мы не дураки. Для предателей у нас есть своя процедура.
