Агата Кристи - Прилив
Она уставилась на него и неожиданно рассмеялась:
– Какой ты забавный! Оказывается, под внешностью сухого законника скрывается сентиментальная душа! Ты в самом деле думаешь, будто я стала твоей женой в качестве платы за спасение моего отца от стаи волков в лице распорядителей жокей-клуба?
– Ты ведь очень любила отца, Франсис.
– Конечно, я любила папу! Он был очень симпатичным человеком, и с ним было интересно. Но я всегда знала, что он жуликоват. И если ты думаешь, будто я продала себя семейному адвокату, чтобы спасти его от того, что постоянно над ним висело, то ты никогда меня не понимал!
«Как странно, – думала Франсис, – можно быть замужем за человеком больше двадцати лет и не знать, какие мысли роятся у него в голове. А впрочем, как можно такое знать, если у мужа совершенно другой склад ума? Насквозь романтический, хотя этот романтизм хорошо замаскирован. Мне следовало бы о нем догадаться по книгам Стэнли Уаймена[13] в его спальне. Бедный дурачок!»
– Я вышла за тебя замуж, потому что была влюблена в тебя, – сказала она.
– Влюблена? Но что ты во мне нашла?
– Не знаю, что тебе ответить, Джереми. Ты совсем не походил на папину компанию. Никогда не говорил о лошадях. Ты и понятия не имеешь, как мне надоело слушать про лошадей и про то, кто будет фаворитом в скачках на кубок Ньюмаркета! Помнишь, ты однажды вечером пришел обедать, я сидела рядом с тобой и спросила у тебя, что такое биметаллизм,[14] а ты мне объяснил? Это заняло весь обед – шесть блюд, – тогда мы были при деньгах и держали повара-француза.
– Очевидно, это было невероятно скучно, – предположил Джереми.
– Напротив, очень увлекательно! До того еще никто не воспринимал меня всерьез. А ты был так вежлив, но при этом, казалось, не считал меня ни красивой, ни даже хорошенькой. Это задело меня за живое. Я поклялась, что заставлю тебя обратить на меня внимание.
– Ты своего добилась, – мрачно произнес Джереми Клоуд. – В тот вечер я вернулся домой и не мог сомкнуть глаз. На тебе было голубое платье с васильками… – Последовала длительная пауза, затем Джереми откашлялся и смущенно добавил: – Все это было так давно…
Франсис быстро пришла ему на помощь:
– А теперь мы немолодая супружеская пара, которая попала в затруднительное положение и ищет выход.
– После того, что ты мне сказала, Франсис, все выглядит в тысячу раз хуже. Этот позор…
Она перебила его:
– Давай поставим точки над «i». Ты чувствуешь себя виноватым, потому что нарушил закон. Тебя могут отдать под суд и отправить в тюрьму.
Джереми поморщился.
– Я не хочу, чтобы это произошло, и пойду на все, чтобы этого избежать, но не делай из меня высокоморальную особу, оскорбленную в своих лучших чувствах. Не забывай, что мою семью не назовешь высокоморальной. Мой отец, несмотря на все свое обаяние, был мошенником. Мой кузен Чарльз ничуть не лучше. Правда, дело замяли, и вместо суда его спровадили в колонию. А мой кузен Джералд подделал чек в Оксфорде. Но он пошел на войну и был посмертно награжден крестом Виктории за отвагу. Я пытаюсь доказать тебе, что не бывает ни абсолютно плохих, ни абсолютно хороших людей. Я и себя не считаю стопроцентно честной – просто никогда не подвергалась искушению. Но чем я могу похвастаться, так это храбростью и преданностью!
– Дорогая!.. – Джереми встал и подошел к ней. Наклонившись, он коснулся губами ее волос.
– А теперь, – улыбаясь, сказала дочь лорда Эдуарда Трентона, – что же нам делать? Попытаться раздобыть где-нибудь деньги?
Лицо Джереми омрачилось.
– Не вижу, каким образом.
– Заложить дом… А, понимаю, – быстро проговорила Франсис, – он уже заложен. Конечно, ты сделал все возможное. Значит, нужно вытянуть из кого-то деньги. Вопрос в том, из кого именно? Полагаю, есть только одна возможность – черноволосая Розалин.
Джереми с сомнением покачал головой:
– Требуется очень большая сумма… А Розалин не может трогать основной капитал – он находится под опекой до конца ее дней.
– Я этого не знала. Мне казалось, она распоряжается им полностью. А что произойдет после ее смерти?
– Капитал перейдет к ближайшим родственникам Гордона – иными словами, будет поделен между мной, Лайонелом, Аделой и сыном Мориса Роули.
– То есть перейдет к нам… – медленно произнесла Франсис и умолкла.
В комнате, казалось, внезапно повеяло холодом. Затем она продолжила:
– Ты мне этого не говорил. Я думала, деньги перешли к ней целиком и полностью и она может оставить их кому пожелает.
– Нет. Согласно статуту от 1925 года, касающемуся наследства при отсутствии завещания…
Сомнительно, чтобы Франсис внимательно слушала его объяснение.
– Едва ли это затрагивает нас лично, – заметила она, когда он умолк. – Мы умрем значительно раньше, чем Розалин достигнет пожилого возраста. Сколько ей лет? Двадцать пять – двадцать шесть? Она запросто может дожить до семидесяти.
– Мы могли бы попросить у нее в долг, как у родственницы, – неуверенно предположил Джереми. – Возможно, она великодушная девушка – мы ведь мало о ней знаем…
– Тем более что мы были с ней достаточно любезны, в отличие от Аделы, – добавила Франсис.
– Только не должно быть и намека на… э-э… подлинную причину, – предупредил ее муж.
– Разумеется, – с раздражением откликнулась Франсис. – Беда в том, что нам придется иметь дело не с ней самой. Она полностью под каблуком своего братца.
– Весьма несимпатичный молодой человек, – заметил Джереми Клоуд.
Франсис неожиданно улыбнулась:
– Вовсе нет. Он очень привлекательный. Хотя, по-моему, не всегда разборчив в средствах. Но то же самое относится и ко мне. – Ее улыбка стала жесткой. Она посмотрела на мужа. – Мы не должны сдаваться, Джереми. Нужно обязательно найти какой-то выход – даже если мне придется ограбить банк!
Глава 3
– Опять деньги! – воскликнула Линн.
Роули Клоуд кивнул. Это был высокий широкоплечий молодой человек с загорелым лицом, задумчивыми голубыми глазами и очень светлыми волосами. Его медлительность выглядела скорее намеренной, нежели природной. В тех случаях, когда многие не лезли бы за словом в карман, он всегда предпочитал сначала подумать.
– Да, – отозвался Роули. – В наши дни, кажется, все сводится к деньгам.
– Но я думала, фермеры преуспевали во время войны.
– Да, но ведь это не может продолжаться вечно. Через год все вернется на прежнее место. Оплата труда растет, работников не найдешь днем с огнем, все недовольны, и никто не знает, что делать, – если, конечно, не можешь фермерствовать на широкую ногу. Старый Гордон это предвидел и собирался вмешаться.
– А теперь? – спросила Линн.
Роули усмехнулся:
– А теперь миссис Гордон едет в Лондон и тратит пару тысяч на норковое манто.
– Это… это несправедливо!
– Да нет… – Помедлив, он добавил: – Я бы хотел купить тебе норковое манто, Линн.
– Как она выглядит, Роули? – Линн хотелось услышать мнение человека своего возраста.
– Вечером сама увидишь – на приеме у дяди Лайонела и тети Кэти.
– Да, знаю. Но я хочу, чтобы ты мне рассказал. Мама говорит, что она полоумная.
Роули задумался.
– Ну, я бы не сказал, что интеллект – ее сильная сторона. Но думаю, она только выглядит полоумной, потому что стесняется.
– Стесняется? Чего?
– Многого. В основном, очевидно, своего ирландского акцента. Боится, что возьмет вилку не в ту руку или не поймет какой-нибудь литературной ассоциации.
– Значит, она… ну, необразованная?
Роули снова усмехнулся:
– Ну, она не леди, если ты это имеешь в виду. У нее красивые глаза, приятный цвет лица и на редкость простодушный вид – полагаю, старый Гордон на это и клюнул. Не думаю, что это напускное, – хотя, конечно, кто знает? Она выглядит абсолютно безвольной и во всем подчиняется Дэвиду.
– Дэвиду?
– Это ее брат. По-моему, на нем пробу негде ставить. – Сделав паузу, Роули сказал: – Мы ему не слишком нравимся.
– А почему мы должны ему нравиться? – резко осведомилась Линн и добавила, когда он удивленно посмотрел на нее: – Я имею в виду, что тебе ведь он не нравится.
– Безусловно. И тебе тоже не понравится. Он не из нашего теста.
– Откуда ты знаешь, кто мне понравится, а кто нет? За эти три года я многое повидала. Думаю, мой кругозор расширился.
– Что верно, то верно – ты повидала больше меня.
Роули произнес это абсолютно спокойно, но Линн внимательно на него посмотрела, чувствуя, что за этим спокойствием что-то кроется.
Он не отвел взгляда, на его лице не отразилось никаких эмоций. Линн вспомнила, что никогда не могла прочитать мысли Роули.
В мире все шиворот-навыворот, подумала она. Обычно мужчины уходили на войну, а женщины оставались дома. Но у них получилось совсем наоборот.
Один из двоих молодых людей – Роули Клоуд или Джонни Вэвасур – должен был остаться на ферме. Они бросили жребий, и Джонни выпало отправляться на фронт. Он почти сразу же погиб в Норвегии. Роули же за все годы войны ни разу не был дальше двух миль от дома.
