Джон Карр - Замок "Мертвая голова"
– Когда мы разговаривали у Лорана, у меня возникало много вопросов. А потом меня вдруг озарило. – Банколен чуть заметно тряхнул головой. – Причем без всякой причины. Все это сложное и опасное дело предстало передо мной в другом свете. Мне показалось, что я узнал правду о смерти Малеже. Может быть, конечно, это лишь догадки!
– Загадки! – поправил я.
Я вспомнил о рейнском пароходе и о Брайане Галливане, рассказывающем в сумерках о чьей-то невидимой руке, которая стала причиной смерти Малеже. Но я еще ни слова не сказал Банколену о Галливане.
Внезапно раздался оглушительный гром, эхом прокатившийся по всему дому. Даже оконные рамы задрожали!
В жутковатом холле, где специально освещенный портрет преследовал нас глазами, никого не было. Мы отыскали столовую. Гофман только что закончил расставлять холодные закуски. Мы постепенно знакомились с комнатами, атмосфера которых невольно навевала мысли о невидимых руках.
Темная столовая с тяжелыми портьерами, обставленная массивной, резной мебелью из флорентийского дуба, освещалась семью высокими свечами в серебряном подсвечнике, стоящем среди блюд на длинном, узком обеденном столе. Ассортимент блюд поражал многообразием – от икры до ростбифа. Гофман подал пиво, портвейн и бутылку шампанского в серебряном ведерке.
– Минуточку, Гофман, – остановил его Банколен, налегая на сандвичи. Он заговорил по-немецки. Но поскольку мое знание этого языка ограничивалось набором примитивных слов, перешел на английский: – Минуточку, Гофман! Я хочу задать вам несколько вопросов.
– Да, сэр, – откликнулся дворецкий.
Он стоял с наивно-виноватым видом, покачивая тучным телом и слегка склонив набок лысую голову. Светлые брови под нависающим лбом, круглые голубые глаза, нос картошкой и опущенные уголки губ придавали ему вид пожилого пупсика, обладающего глубоким басом. Он заморгал.
– Да, сэр. Открыть шампанское?
– Безусловно. Вы давно служите у мистера Элисона?
– Три года, сэр. С тех пор, как он оставил сцену. – Дворецкий вытащил бутылку из ведерка.
– Гм… да… Но владельцем этого дома, насколько я знаю, он стал намного раньше?
– Да, полагаю, так. Он уже давно владел этой виллой. – Гофман проворно катал в руках бутылку, искоса наблюдая за нами.
– Он был хорошим хозяином?
– Ах, очень… очень великодушным, сэр!
– Вы с ним ладили?
– Ах! – Гофман нерешительно закусил губу. Щелчок, слабое шипение пены, и он изящно налил светлое вино в два бокала в форме тюльпанов. – So, meinherren![2] Мой хозяин был артистом, и темперамент у него был соответствующий! Вы меня понимаете? Иногда он впадал в ярость. Ему не нравилось, что он перестал получать столько писем от поклонников, сколько получал раньше. Его волосы… – Гофман провел рукой по своей лысой голове и застеснялся. – И он потолстел, сэр, несмотря на все упражнения!
«Гамлет на картине!» – подумал я.
– Он часто ездил в замок?
– Ах да, сэр! Любил ночью гулять по стенам и читать стихи. Но он не любил, когда в замке бывали посторонние. Он никого туда не пускал. Замок показывали только снаружи, вы понимаете?
Банколен нахмурился и, не попробовав вина, поставил бокал на стол. Только через несколько минут он спросил:
– Полагаю, замок охраняется?
– Да, сэр. Бедный Бауэр! – пробормотал Гофман, заморгав. – Он был немного не в себе, но вполне безобидным! Он жил в башне замка и никуда не отлучался. Каждый вечер можно было видеть, как он с фонарем обходит замок. Каждый вечер, кроме этого.
– Понятно… Не расскажете ли, что случилось в тот ужасный вечер?
Гофман уже открыл рот, чтобы заговорить, но, глянув за наши спины, осекся. В столовую вошла невысокая женщина. Она смотрела на Банколена так, словно ожидала увидеть на нем какую-нибудь ужасающую рану. Хорошенькая и, если бы не бледность, могла сойти за почти красавицу. Темно-карие глаза, тусклые волосы грязно-желтого цвета, бледные губы и тени под глазами, делающие ее взгляд еще более смущенным. Единственное, что ее оживляло, – голубое платье. Но когда она подошла ближе, стало ясно, что впечатление ошибочно. При взгляде на эту женщину на ум приходило только одно слово: голод!
– Простите, – произнесла она высоким голосом на прекрасном английском. – Вы детектив из Парижа? Вы говорите по-английски?
– Немного, мадам. – Банколен улыбнулся, и ее глаза немного посветлели. – Не имею чести быть знакомым с мадам.
– Благодарю. Я – Изабель Д'Онэ.
Она беспрестанно теребила свое обручальное кольцо. Эта женщина – жена Д'Онэ? Я представлял себе рослую, практичную бельгийку, которая, при всех его миллионах, сама ведет домашнее хозяйство! Почему-то мне подумалось: «Мадам Изабель, для вас настали не лучшие времена!»
Изабель тем временем продолжала:
– Мне очень жаль, что с вами произошел несчастный случай. Надеюсь, вы не сильно пострадали?
– Нет, мадам, нисколько, благодарю вас! – Банколен представил ей меня.
– Бедный Жером просто сам не свой! Он даже слег. Ума не приложу, как это могло произойти. Обычно Шарль очень осторожен! – Она говорила приличествующие случаю слова, произнося их почти монотонно, но в ее карих глазах застыли вопросы. Наконец она спросила: – Надеюсь, вы отослали Шарля обратно в город?
– Шофера? О да! Остаток пути мы проехали на поезде.
Вопросы остались без ответа. По слегка удивленному лицу Банколена было видно, что шофер значит для него не больше чем сандвич в руке.
– Конечно! – Она улыбнулась, стараясь придать беседе легкомысленный, веселый тон. – Что ж, надеюсь, вы до конца разберетесь в этом ужасном деле. Для всех нас это было довольно неприятным испытанием. Полагаю, вы снова будете всех нас расспрашивать?
Изабель старалась выглядеть милой и почти кокетливой, но бледные губы и напряженный взгляд карих глаз выдавали ее обеспокоенность. Она старалась не смотреть в глаза собеседнику.
– Боюсь, это будет необходимо, мадам Д'Онэ.
– О, мы уже привыкли! Этот ужасный человек из Кобленца указал нам наше место, – пробормотала она, снова улыбнувшись. – Мисс Рейн, сэр Маршалл Данстен и я будем в библиотеке, если мы вам понадобимся.
Ее гортанный голос смолк. Я вспомнил сказку об оловянном солдатике, где бумажную балерину, застывшую перед кукольным домиком, сквозняком бросило в печь. Когда она ушла, Банколен снова повернулся к Гофману:
– Ну? Так что произошло в вечер убийства?
– Мне, сэр, об этом известно немного. Только то, что касается меня. Я подал в библиотеку кофе с ликером. Потом проследил за мытьем посуды и вернулся к себе в буфетную. Никуда не выходил. Просматривал счета и слушал, как месье Левассер играет на скрипке. Он тоже артист! Знаменитый!
– Где находился месье Левассер?
– В музыкальной комнате, сэр. Она расположена на другой стороне дома, но я прекрасно слышал. Иногда он играл великолепные вещи, иногда просто развлекался чем-то легкомысленным. Вот, например, когда меня разыскивала Фрида передать, что мисс Элисон зовет, он играл «Амариллис». Мне велели найти Фрица и ехать… Фриц был на кухне.
– А дойдя до причала, вы обнаружили, что моторная лодка исчезла?
Гофман тяжело вздохнул. Он все больше распалялся, и его детское личико даже покраснело.
– Да, сэр. Мы взяли ялик…
– Погодите! Сколько же здесь лодок?
– Только две, сэр. Моторная и ялик. Так вот, я сказал: «Греби во весь опор, Фриц!» Дело в том, что мы увидели горящую фигуру на парапете. Как мы кричали на другой берег при лунном свете! А когда мы подошли, странно…
– Да? – Банколен оживился, а Гофман нахмурился.
– Странно, что я не заметил этого сразу, сэр. Но после я вспомнил. Да, моторная лодка была привязана к маленькой пристани. Но… видите ли… в этом месте у реки очень сильное течение. Мы всегда привязываем лодку с правой стороны пристани. Тогда течение будет крепко прибивать лодку к сваям причала, она не отвяжется и ее не унесет. Но тогда лодка была привязана к пристани слева и канат натянут. Не важно! Мы бросились через весь причал и начали подниматься по крутому склону. Я всегда боюсь этой тропы. Трудно… как вы это называете… когда не на что опереться? Когда-нибудь Рейн разольется, смоет основание и… Но о чем я вам рассказывал, сэр? – Гофман раскинул руки. – На полпути я стал задыхаться. Чуть не упал. Хватаюсь за куст и смотрю вверх. Высоко! Высоко у себя над головой я вижу эту огромную стену! У меня даже голова закружилась. Внизу темно, но луна светит сквозь деревья. Она бледная, освещает грубые камни и зубчатые стены. Я увидел над парапетом человеческую руку, объятую пламенем, и меня чуть не затошнило. Но вот что еще! Кроме руки я на мгновение увидел огромную фигуру, напоминающую тень на белом небе. Фигуру человека с факелом в руке. Он стоял на зубчатой стене. Затем исчез.
