Орсон Уэллс - Мистер Аркадин

Но к чему тогда все эти предосторожности? А что, если она — тоже помещение капитала? Симпатичная девчушка брачного возраста, к тому же единственная наследница, в определенных- обстоятельствах могла бы стать козырем в деловой игре. Хотя вряд ли Аркадин в этом нуждался: в любой ситуации козыри заказывал он сам.

Скорее всего, он опасался, что его юная дочь упадет в объятия первого встречного. Трудновато представить Аркадина, выплачивающего долги муженька своей дочери за счет приданого. А может быть, он решил устроить судьбу дочери каким-нибудь необыкновенным образом, выдать ее, скажем, за некоего титулованного хмыря? Это объяснило бы миссию бледнолицего шотландского лорда.

Рутли, так, кажется, его зовут. Однако пора браться за дело. Я здесь не для того, чтобы издали любоваться прелестями мисс Аркадин, а чтобы свести с ней знакомство. На мое счастье, я близко знал девушку, которая работает в «Спортинге» на коммутаторе. Пару лет назад мы с ней разок переспали. Надеюсь, она вспоминает об этом с удовольствием, как и я. И сейчас она поняла меня с полуслова.

Швейцар подошел к лорду Рутли и пригласил его к телефону. Мол, междугородная, из Лондона. Он занервничал, но все же поднялся и отправился к телефонной кабинке. Попросил извинения у Райны, но ей вроде было на это наплевать. С детским любопытством и высокомерием богатая путешественница наблюдала дикие нравы аборигенов. Но я не из тех, кого может смутить принцесса, забредшая в трущобы. И вполне безразлично я обратился к ней:

— Станцуем?

Она подняла свои великолепные густые брови, которые отмечали каждое мимолетное изменение в выражении ее лица. Теперь ей выпал черед смутиться. Она попыталась скрыть смущение улыбкой.

— Извините, но я…

Она взглянула на пустое место, где раньше сидел Рутли. Я придвинулся поближе.

— Не беспокойтесь о нем. Междугородные переговоры с Лондоном задержат его надолго.

Она подняла брови еще выше.

— Откуда вам известно, что Боб разговаривает с Лондоном?

Теперь я мог разглядеть ее вблизи. Знаток живописи мгновенно распознает руку мастера, ему не надо смотреть на подпись. И я, взглянув в лицо этой незнакомой женщины, сразу понял, что имею дело с личностью необыкновенно глубокой и совсем непростой.

Райна Аркадин была гордой, тщеславной, упрямой и недоверчивой. Она была дочерью своего отца. Привыкла к одиночеству, к тоскливой жизни в окружении нянек, гувернанток, учителей. Но в ней сохранился отголосок детства… детства, которого у нее не было. Ей не с кем было играть, некому было научить ее тем незатейливым радостям, с которыми знакомишься лишь в детстве.

Я взглянул ей прямо в глаза.

— Это я вызвал его к телефону.

Она чуть было не расхохоталась, но поспешно овладела собой. Она колебалась, и, признаюсь, ее сомнения меня удивили. Я не давал ей опомниться.

— Вы так и будете канителиться, или все же пойдем потанцуем?

Я протянул ей руку. Во рту у меня, пересохло, как это случается с игроком в покер, когда он играет большой шлем с парой десяток на руках. Иной раз оно выходит…

В тот раз у меня вышло. Она рассмеялась и, не обращая внимания на протянутую руку, поднялась и направилась к танцевальному кругу. И только там обернулась и остановилась, ожидая меня. Как и Рутли, я чуточку не поспевал за ней. До меня дошло, что таким путем она давала понять, кто хозяин положения.

Да, с этой девушкой не соскучишься. И будущее рисовалось мне довольно причудливым.

До чего же она была легка! Талия была у нее фантастически тонкая. И хотя я довольно близко прижимал ее к себе, совсем не чувствовал ее тела. Как будто я держал птицу — теплую, шелковистую, живую, но бестелесную, неземную. Котенок, даже мышь — нечто материальное. А птица — сама воздушность. И как бы крепко вы ни держали птичку, она остается вам неподвластной, никогда она не будет вам принадлежать.

Спокойно, даже не взглянув на меня, Райна сняла мою руку со своей талии, но между нами оставалась все та же дистанция в четверть дюйма. Ее рука, которую я держал в своей, была расслабленной, безразличной, а ту, что лежала на моем плече, я просто не чувствовал. Ее глаза продолжали блуждать по залу с выражением снисходительного любопытства. Наверное, и меня она воспринимала как часть этого зрелища, организованного исключительно для ее развлечения. Но в танце она послушно мне повиновалась. Когда партнерша, танцуя, в точности понимает и предвосхищает каждое ваше движение, между вами возникает особая интимная связь, наслаждение близостью.

Райне нравилось танцевать со мной. Она уже не так высоко задирала свою гордую головку. Шея ее томно изогнулась. Щека касалась моей. Я посмотрел в ее глаза. Они блестели.

Никогда еще женщина не интересовала меня так сильно. Она была моим шансом, единственным шансом, выйти на связь с Аркадиным, и если я его упущу… Хотел бы я знать, интересовала бы она меня так же сильно, если б носила другую фамилию, была бы просто Райной?

Я задержал дыхание. От женщин мне известно, что нет ничего смешнее мужчины, пыхтящего, как загнанный пес. Я боялся слишком близко прижать ее к себе, хотя тепло ее тела под легким шелком волновало меня. И еще я счел за лучшее молчать. А оркестр все играл и играл один танец за другим, мягко меняя ритм, переходя от танго к румбе, а потом к блюзу. Все шло хорошо, наши тела понемногу привыкали друг к другу, и она постепенно расслаблялась, как пловец, осваивающийся в холодной воде. Что-то между нами происходило, что-то невыразимо упоительное.

Я почти забыл, что Рутли не навечно застрял в кабине, ожидая разговора с Лондоном. Она как будто тоже не вспоминала о его существовании.

Пройдя через весь зал, к нам подошел официант.

— Мадемуазель Аркадин?

Она подняла одну бровь в знак недовольства.

— Месье Аркадин просит передать, что уже поздно. Выражение лица ее изменилось. Она сразу превратилась в маленькую девочку, которой хорошо живется, но в чьем облике читался страх. Она внезапно так отдалилась от меня, как будто мы никогда и не были вместе. Она оставила меня так же небрежно, как двадцать минут назад Рутли. В глазах ее появился вопрос, на который официант ответил прежде, чем она его задала.

— Он на улице. Ожидает мадемуазель.

Она прошла к своему столику, я следовал за ней, как собачонка. Она взяла сумочку, мех.

— Благодарю вас.

Безразличная фраза формальной вежливости. Точно так же она могла благодарить официанта, бармена, полицейского, регулировщика на перекрестке. Она прошествовала к двери, ни разу не обернувшись в мою сторону. Но я продолжал идти за ней, хотя теперь это, похоже, было бесполезно и выглядело бестактно.

В холле она почти столкнулась с Рутли, как раз выходившим из телефонной кабинки с взъерошенными волосами и раскрасневшимися щеками. Глупый болван, он решил, что ей наскучило его ждать, и приготовился оправдываться.

— Право, не могу понять, в чем дело… Мне трижды сообщали, что Лондон на линии, и каждый раз разъединяли. Должно быть, ураган над проливом.

Слушала ли его Райна? Она продолжала идти к выходу и даже не замедлила шага. Я слегка приотстал. Все же мне было слышно каждое слово. За раскрытой дверью виднелся поблескивающий капот «роллс-ройса».

— И завтра вы уезжаете! — с ноткой трагизма воскликнул Боб. — Могу я узнать, есть ли у меня шанс увидеться с вами в Испании, до того как мы встретимся на празднике?

Она ответила в знакомой мне светской манере, которой ее здорово обучили, но смысл слов не оставлял надежды:

— Зайдите как-нибудь. Папа о вас очень высокого мнения.

Они стояли в двух ярдах от меня.

За дверью дважды мягко прогудел рожок «роллса». Непривычный звук, никогда раньше такого не слышал. Короткий, но не резкий. Мелодичный, но требовательный. Я видел, как Райна подняла брови.

Боб не отставал от нее, проявляя навязчивость, которая, видно, не раз ставила его в дурацкое положение.

— Мне бы хотелось поехать с вами. Там такая чудная дорога.

— Я люблю ездить одна, — прервала его Райна, и в тоне ее проскользнуло нетерпение. — К тому же я собираюсь выехать рано утром.

Это было похоже на отставку.

— Но отчего? В такую рань!

Он попытался завладеть ее рукой, но она резко стряхнула его ладонь со своей.

— Там ждет отец. Не хотелось бы, чтобы он видел нас вместе.

И с тем скрылась. Когда он возвращался в бар, на лице его застыло выражение собачьей преданности, пробудившей во мне жалость. Он был почти моего роста, но какой-то бесцветный, слабый, ничтожный. Не тот соперник, которого стоит опасаться.

Больше мне нечего было здесь делать.

Я знал, что рано утром мисс Аркадин отправится в Испанию, одна.

На следующее утро с первым лучом солнца я стоял на Марсельской дороге, прислонившись к открытому капоту машины, которую взял у Мили. Уловка, конечно, детская, но в некоторых обстоятельствах излишняя тонкость — непозволительная роскошь. Вряд ли кто проедет мимо неудачливого водителя на пустынной дороге.