Найо Марш - Смерть в театре «Дельфин»

— Это пустяки, — пояснил мистер Кондукис. — Это не имеет значения.

Он подошёл к камину. Взметнулся красноватый язычок пламени. Мистер Кондукис вернулся.

— Вас может заинтересовать содержимое свёртка. Разверните его, пожалуйста.

Перигрин с готовностью потянул за концы ленты и развернул шёлк.

Его взору предстала перчатка.

Детская перчатка. В пятнах, будто от воды, она была цвета старого пергамента и вся покрыта мелкими морщинками, как старое, очень старое лицо. Вся её поверхность была расшита золотисто-алыми розами. Очень тонкая работа. Отворот отделан золотой тесьмой, теперь потемневшей и местами обтрёпанной. Перигрину не доводилось видеть ничего более трогательного, чем эта детская перчатка.

Под ней лежали два сложенных листка бумаги, тоже сильно выцветшие.

— Прочтите, — предложил мистер Кондукис и вернулся к камину.

На ощупь перчатка оказалась необычайно нежной. «Шевроновая, — решил Перигрин. — Только не стала ли она ломкой от древности?» Нет, не стала. Она подалась под кончиками его пальцев с почти сверхъестественной мягкостью, словно её только что сняли с руки. Перигрин осторожно вытянул из-под неё листки. Они были сломаны вдоль сгиба, сильно пожелтели и выцвели. Едва дыша, Перигрин развернул тот, что побольше. Он лежал перед ним в виде двух половинок. Перигрин собрался с духом и стал читать:

«Эта перчатка и приложенная к ней записка были переданы моей прапрабабушке её лучшей подругой миссис Дж. Харт. Моя дорогая бабушка всегда повторяла, что она принадлежала Поэту. Особого внимания заслуживает метка на изнаночной стороне отворота.

Приложенная записка оказалась всего лишь полоской бумаги. Строчки сильно выцвели и были настолько стёрты, что в первый момент Перигрин принял буквы за иероглифы, в которых ему никогда не разобраться. Затем ему почудилось в них что-то знакомое, и постепенно сложились слова. В комнате стояла полная тишина, нарушаемая лишь потрескиванием огня в камине. Кто-то прошёл через покой, расположенный над библиотекой. Перигрин слышал стук собственного сердца.

Он прочёл:

«Сделаны моим отцом для моего сына на его XI день рождения, но никогда не носились бедным мальчиком».

Перигрин, словно погруженный в транс, смотрел на перчатку и документы, затем взял нож, оставленный мистером Кондукисом на столе, аккуратно коснулся лезвием слоновой кости перчатки и чрезвычайно медленно приподнял отворот. Метка состояла из двух букв, написанных тем же корявым почерком: ГШ.

— Откуда… — услышал Перигрин собственный голос. — Откуда это? Чьё оно?

— Моё, конечно, — сказал мистер Кондукис. Голос прозвучал как бы издалека.

— Но… где вы нашли это? Долгое молчание.

— На море.

— На море?

— Во время круиза шесть лет назад. Я купил шкатулку.

Перигрин посмотрел на мистера Кондукиса. Как он бледен и как странно держится!

— Шкатулка, — пояснил он, — была чем-то вроде фамильного достояния. Прежний её владелец не знал о двойном дне, пока…

Мистер Кондукис замолчал.

— Пока? — повторил Перигрин.

— Он узнал об этом только перед самой смертью.

— Вы показывали эти вещи специалистам?

— Нет. Мне, безусловно, следовало бы спросить мнение какого-нибудь музея или аукциона Сотсби.

Он произнёс это так равнодушно, что в голове Перигрина мелькнула дикая мысль: вдруг мистер Кондукис не до конца понимает, о чем тут идёт речь. Он уже судорожно прикидывал, как бы повежливее выяснить это, когда мистер Кондукис продолжил:

— Я специально не вникал, но, насколько могу судить, возраст мальчика ко времени его смерти совпадает со свидетельствами, а дед его действительно был перчаточником.

— Да.

— Инициалы на изнаночной стороне также соответствуют инициалам ребёнка.

— Да. Гамнет Шекспир.

— Вот именно, — сказал мистер Кондукис.

Глава 2

МИСТЕР ГРИНСЛЭД

— Знаю, знаю, — сказал Перигрин. — Хватит об этом, Джер. Мне прекрасно известно, что подпольный бизнес на Шекспире существовал всегда, а за последние четверть века достиг просто небывалых масштабов. Я знаю о спекуляции на старых портретах с величественными лбами и поддельными подписями, об «украденных» и «неизвестных» копиях, «случайно обнаруженных» документах и прочих подобных вещах. Мне прекрасно известно, что подавляющее большинство непарных перчаток — самая обыкновенная фальшивка. Я прошу тебя только об одном: пойми наконец, что я был буквально нокаутирован увиденным.

— Ну, насколько я понял, не только им. Ты сперва наполовину утонул, затем наполовину напился, оделся, как миллионер, и никак не мог решить, издевается над тобой хозяин или нет.

— Я почти уверен, что нет.

— Однако, судя по твоему отчёту, его поведение казалось по меньшей мере странным.

— Более чем странным, но, по-моему, ничего подозрительного в нем не было.

— Что же, тебе виднее, — пожав плечами, Джереми Джонс склонился над своим рабочим столом и осторожно отрезал кусочек тонкого картона. Он делал миниатюрный макет декораций к пьесе «Хранимый Венерой» по заказу клуба театралов. Спустя минуту Джер отложил бритву и поднял глаза на Перигрина.

— Ты можешь её нарисовать?

— Постараюсь.

И Перигрин постарался. Он помнил перчатку до мельчайших подробностей и сделал вполне приличный набросок.

— На вид, — подчеркнул Джер, — все как надо. Тесьма, вышивка, сужение к запястью. В общем, конец шестнадцатого века. А кожа?

— Тонкая-претонкая, жёлтая, мягкая, морщинистая и старая, как сама древность.

— Тогда перчатка и в самом деле может относиться к периоду Елизаветы или Иакова, а вот записка — наверняка подделка.

— С чего ты решил? Ведь никто не пытался заработать на этом.

— Ты этого не знаешь. Ты вообще ничего не знаешь. Кем именно был тот приятель, у которого Кондукис купил её?

— Он не сказал.

— А кто такая М.Э., бабушка которой всегда повторяла, что перчатка принадлежала Поэту?

— Ну чего ты ко мне пристал? Важно то, что её прапрабабушке перчатка досталась от миссис Дж. Харт, каковая Джоан Харт…

— Урождённая Шекспир и вполне могла получить этот предмет одежды от своего брата. Да. Ни одна подделка не обходится без таких вот «косвенных доказательств». Впрочем, разбираться — это дело специалистов.

— Я именно так и сказал ему. Я спросил, не хочет ли он показать эти вещи экспертам, и даже предложил, куда обратиться, а он кинул на меня один из своих странных взглядов — не то вороватых, не то испуганных или вовсе пустых… Я просто не знаю, как тебе их описать. Так вот зыркнул на меня и тут же захлопнул створки, как устрица.

— Что уже само по себе подозрительно, — улыбнулся Джер и добавил:

— «Жаль, что я не был там»[2].

— В таком случае «он ужаснул бы вас»[3].

— «Весьма возможно»[4]. Что нам с тобой вообще известно о Кондукисе?

— Не могу вспомнить ничего определённого. Не так давно в каком-то воскресном приложении появился очередной опус о нем. Он-де ненавидит рекламу, зато любит яхты и так проскочил мимо мистера Гульбенкяна, что тот до сих пор не может прийти в себя. А ещё он враг всяческих развлечений, баснословно щедрый, но всегда анонимный филантроп. Что-то в этом роде. Говорят, что его мать — русская, а отец — англо-румын.

— А откуда у него презренный металл?

— Не знаю. Наверное, как всегда, нефть. Статья была озаглавлена «Тайна Мидаса» и сопровождалась фотографией, где он, мертвенно-бледный, пытается увернуться на ступеньках банка от объектива, а также заметкой о том, как фотографу все-таки удалось его снять. Я тогда сидел у дантиста, потому и прочёл.

— Холост?

— Кажется, да.

— Как же вы с ним расстались?

— Он просто вышел из комнаты. Потом появился дворецкий и сообщил, что машина ждёт. Заодно он вернул мне мой мерзкий, вонючий бумажник и доложил, что одежда отправлена в чистку, где данный случай признан безнадёжным. Я пробормотал что-то по поводу мистера Кондукиса, однако слуга почтительно довёл до моего сведения, что мистеру Кондукису позвонили из Нью-Йорка и он «вполне поймёт». Получив столь откровенный намёк, я ускользнул. Как тебе сюжет?

— Блеск. Стало быть, он владеет «Дельфином» и собирается снести его, чтобы соорудить на Южном берегу ещё одну вафлю из стекла и бетона?

— Он «обдумывает это предложение».

— Чтоб у него шарики за ролики заехали.

— Джер, ты просто обязан пойти и взглянуть на театр. Ты умрёшь от одного вида. Ажурные решётки, херувимы, кариатиды — этакое попурри на тему ранне — и средневикторианского периода, а общий план придумал ангел, не иначе. Господи, стоит мне только подумать, что можно сделать с этаким шедевром…

— А ужасный старый Крез…

— Знаю, знаю.

Друзья уставились друг на друга с возмущением и отчаянием молодости, загоревшейся невыполнимой идеей.