Энтони Гилберт - Профессиональное убийство. Не входи в эту дверь! (сборник)
Эти слова не могли удивить Фэнни больше, чем меня самого. Их не было у меня ни на уме, ни в воображении. Ничто не могло быть дальше от того типа жены, какую я хотел бы иметь, если только женюсь, чем эта будоражащая, ненадежная, недосягаемая Фэнни. Мужчинам в сорок восемь лет нужно немного покоя; женитьба на ней походила бы на бурю в обнесенном стеной саду. Это все равно, что жениться на электрическом угре. Не успела Фэнни ответить, как я произнес:
– Разумеется, я шучу. Тебе хотелось бы этого не больше, чем мне.
Фэнни наклонилась, чтобы прикурить сигарету, и наши взгляды встретились.
– «Не следует играть с чужими душами. Важно спасать свою», – процитировала она. – А если б я сразу же ответила «да»?
– Я поймал бы тебя на слове, – улыбнулся я, – и по крайней мере заслужил бы сочувствие большинства людей в этом доме. А ты не поехала бы обратно в город вечером.
Фэнни засмеялась.
– Я не собираюсь замуж, – заявила она. – Я давно уже спланировала свою жизнь.
– И мне в этом плане места нет?
– Ни малейшего, дорогой Саймон. Сэмми заставляет себя ждать.
– Рубинштейн повезет тебя в город? – воскликнул я. – Он сломает себе шею. Видела, какая ночь?
– Он довезет меня только до Кингс-Бенион. В шесть двадцать восемь оттуда отходит поезд.
– На который тебе не успеть, – угрюмо предупредил я.
– Очевидно, ты ни разу не ездил с Сэмми. Для него умеренная скорость – около восьмидесяти миль в час. Однако если не поторопится, ему придется развивать девяносто.
– А что скажет Лал?
– Видимо, будет довольна мной впервые за время нашего знакомства.
Вернулся Паркинсон и сообщил:
– Лал спускается сюда. Ты уверена, что поступаешь разумно?
Он опасливо взглянул на Фэнни.
– Ничуть. Но у всякого игрока свои пределы риска.
Фэнни улыбнулась. Я восхищался тем, как она ухитряется не выдать нам совершенно ничего. Я не знал, дей-ствительно ли ей звонили или нет. Во всяком случае, желания вдаваться в подробные объяснения у нее не было.
Тут вошла Лал.
– Фэнни, что это значит? – спросила она. – Руперт говорит, сегодня вечером ты едешь в город?
– Мне позвонили по телефону, – ответила та равнодушно. – Нужно ехать.
Лицо Лал застыло.
– Мне очень жаль. Я не могла этого предвидеть и дала Уинтону на этот вечер выходной.
– Ничего. Сэмми отвезет меня в Кингс-Бенион. Он сказал, мы успеем к поезду, отходящему в шесть двадцать восемь.
– Только с риском для жизни. Вам на него никак не успеть.
– Тогда можно ехать медленно и успеть на восемь ноль три. Поезд этот неудобный, надо делать пересадку в Мидморе, но придется ехать на нем, раз нет выбора.
Фэнни была поистине несносной, но и Лал не лучше. Она стояла у стола, и глаза ее пылали яростью.
– Сэмми не повезет тебя, – заявила она. – В такую ночь я не позволю ему даже пойти в деревню. Рискованно отправлять человека в такую погоду. И он никогда не умел водить машину в темноте. Если тебе нужно ехать, то тебя отвезет Руперт.
Паркинсон сразу выразил согласие. В холл торопливо вошел Рубинштейн в двубортном пальто и кепке. Увидев Лал, он воскликнул:
– О, ты здесь! Я думал, ты у себя в комнате. Твоя горничная Рита сказала. Послушай, Лал, нужно срочно вернуться в город, и я отвезу Фэнни к поезду в шесть два-дцать восемь. Вернусь к ужину.
– Ты не поедешь, – сказала Лал. – Сам знаешь, что не можешь водить машину в темноте. Чего доброго, угробишь ее и себя. Если ей надо ехать, пусть ее везет Руперт.
Рубинштейн был все еще в хорошем настроении; он покачал головой и нагнулся за чемоданом Фэнни. При всех своих деньгах в душе он был простым человеком и даже решал те проблемы, для выполнения которых у него были наняты люди.
– Сэмми, поставь чемодан! – крикнула Лал, и мы все обернулись на ее голос. Она походила на женщину в маске: лицо было белым, как мел, глаза горели. Была непреклонна, как одна из троянок в театральных постановках. – Ты никуда не повезешь Фэнни.
Сделать худшего хода Лал не могла. Лицо Рубинштейна побледнело, во взгляде мелькнул гнев.
– Мы едем немедленно, – сказал он и поднял чемодан. – Иначе я наверняка опоздаю к ужину. Придется торчать в Кингс-Бенион до восьми часов.
– Фэнни будет этим довольна, – мягко промолвила Лал.
Сцена эта была прямо-таки фантастичной; мы просто не верили своим глазам и ушам. Однажды я видел, как пламя поднялось в кустарнике с неожиданностью фокусов Маскелайна и Деванта. Несколько минут я стоял и смотрел на него, потом до меня дошло, что эта реальность – трагичная. И тем вечером я стоял, переводя взгляд с одной женщины на другую, воспринимая происходящее не всерьез, скорее, как человек, смотрящий мело-драму из партера и ждущий развязки. Она не заставила себя долго ждать и оказалась до нелепости неожиданной. Казалось, даже Рубинштейн не сразу ее понял.
– Сэмми, если повезешь Фэнни на станцию, можешь не возвращаться. Возможно, ты и не собираешься. О, я знаю, у тебя нет багажа, но в данных обстоятельствах тебе это не помешает.
Фэнни стояла в холодном молчании. Казалось, она играла роль театрального зрителя, как и я. Мне вспомнилось, что однажды сказал один американский торговец: «В бизнесе ни в коем случае не позволяй себе оскорбляться. Пусть другой говорит все, что хочет, а когда выплеснет свою злобу, принимайся за дело. Тебе нужны не комплименты из его уст, а деньги из его кармана».
Рубинштейн бросил взгляд через плечо:
– Руперт, машина готова? Отлично. Тогда мы едем.
Он взял Фэнни за локоть. Лал бросилась вперед и схватила Фэнни за руку. Несколько секунд длилась борьба, потом, впервые в жизни применив силу против жены, Рубинштейн оттолкнул ее и вышел вместе с Фэнни.
Я мельком увидел лицо Лал и начал подниматься по лестнице. Эта сцена сама по себе была скверной; по-следствия будут невыносимыми. Обогнув поворот лестницы, я наклонился, чтобы поднять недокуренную сигарету, может, ту, что Фэнни курила, когда разговаривала с Брайди, и услышал, как Лал произнесла:
– Он уехал, уехал насовсем.
– Он вернется до ужина, – сказал Паркинсон. – Принести таблицы для бриджа?
И занялся поиском карт и таблиц для подсчета очков.
Глава четвертая
В общем, погода очень скверная,
И весьма неприятная ночь.
Т. Инголдсби
Тот вечер стал для меня одним из самых тревожных и беспокойных. К игрокам в бридж я не присоединился, сказал, что мне нужно писать письма. Услышал, что Грэм произнес ту же отговорку. Около семи часов я спустился вниз и увидел Паркинсона, Брайди и Роуз Пейджет, играющих в бридж. Атмосфера оставалась все такой же напряженной, и когда я появился в холле, они положили карты.
– Который час? – спросил Брайди.
– Семь часов, – ответил я. – Рубинштейн должен скоро вернуться.
От Плендерс было всего полчаса езды до Кингс-Бенион, это означало, что если Фэнни села на поезд в шесть двадцать восемь, а Рубинштейн и она, судя по выражению их лиц, ставили себе такую цель, то он должен был появиться с минуты на минуту. С любым другим водителем нужно было бы сделать поправки на погоду, но Рубинштейн в таком состоянии забывал об осторожности и здравом смысле. Игроки, положив карты, встали с облегченным видом.
– Наверное, почти пора одеваться к ужину, – сказала Роуз. – Где миссис Рубинштейн?
– У себя в комнате, – резко ответил Паркинсон. – Вместе с горничной. Горничная живет ради подобных сцен. Для нее они не только хлеб, но и мед. Она испанка и презирает Рубинштейна за то, что он не только неверующий, но еще и еврей. – Он глубоко вздохнул. – Ох уж эти две женщины, – пробормотал Паркинсон, кивнул нам и вышел.
– Думаю, – спокойно произнес Брайди, – если Рубинштейн в здравом уме, то не попытается вернуться этим вечером.
– Из-за того, что Лал сказала ему? – спросил я.
– Нет, из-за погоды.
Он подошел к окну и отдернул штору. С моря пришел туман и затянул небо, на котором уже не было звезд. Мы сошлись во мнении, что водительских навыков Рубин-штейна недостаточно для лавирования на скользких от грязи дорогах и опасных поворотах. Я очень надеялся, что он догадается не ехать по дороге над обрывом; эта дорога считалась кратчайшим путем, но из-за оползней во время недавних штормов представляла собой кратчайший путь на тот свет даже для хорошего водителя. А назвать Рубинштейна хорошим было нельзя.
Я оставил Брайди у окна и поднялся наверх; услышал звук, похожий на кошачьи шаги, и мельком увидел Грэма, входящего в один из коридоров. У себя в комнате я распахнул окно и выглянул из него. Почти ничего не было видно. Послышался шум машины, но она проехала мимо в темноте. Вскоре я услышал треск мотоцикла. Спустился я за несколько минут до восьми часов и увидел Паркинсона, сбивающего коктейли. Волосы его были взъерошены, на плече лежал палый лист.