Луиз Пенни - Что скрывал покойник

— Нет, мне осталось совсем немного. Но, наверное, это в последний раз. Я больше не могу бесконечно возиться с ним. — Габри с явным облегчением воспринял известие о том, что его помощь не требуется. Ему вполне хватало собственного огорода.

— У меня на шток-розе появилась целая куча отростков, — сообщила Джейн, пристраивая на место кусочек неба. — Как тебе понравились те желтые одиночки? Что-то я их не заметила.

— Я высадил их прошлой осенью, но, похоже, так и не стану для них матерью. Не дашь мне еще несколько штук? Взамен я готов поделиться с тобой лошадиной мятой.

— О Боже, только не это!

Лошадиная мята была кабачками цветочного мира. Она тоже занимала почетное место на осеннем рынке урожая и, соответственно, в праздничном костре на День Благодарения, от которого будет исходить запах сладкого бергамота, как будто в каждом коттедже в Трех Соснах заваривают чай марки «Седой граф».

— Мы не рассказывали, что случилось сегодня днем после того, как вы все ушли? — поинтересовался Габри хорошо поставленным, сценическим голосом, так что каждое его слово звучно падало в уши. — Мы как раз готовили горох для сегодняшнего… — Клара закатила глаза и пробормотала Джейн: «Наверное, потеряли консервный нож», — когда в дверь позвонили, и на пороге объявились Мэттью Крофт и Филипп.

— Не может быть! И что же дальше?

— Филипп промямлил: «Я сожалею о том, что произошло сегодня утром».

— И что ты ему ответил? — спросила Мирна.

— Угадай, — откликнулся Оливье. — Я сказал ему: «Докажи».

— В самом деле? — воскликнула Клара, приятно удивленная и пораженная одновременно.

— Именно так. В его извинении не хватало искренности. Он сожалел о том, что попался, и о том, что его выходка будет иметь последствия. Но я не поверил, что он сожалел о том, что натворил.

— Совесть и трусость… — промолвила Клара.

— Что ты имеешь в виду? — заинтересовался Бен.

— Оскар Уайльд говорил, что совесть и трусость — одно и то же. Совершать неприглядные поступки нам мешает не совесть, а страх быть пойманными.

— Интересно. В этом что-то есть, — согласилась Джейн.

— А ты? — обратилась Мирна с вопросом к Кларе.

— Стала бы я совершать неприглядные поступки, если бы знала, что это сойдет мне с рук?

— Изменить Питеру, например, — высказался Оливье. — Украсть деньги из банка. Или, того лучше, украсть работу другого художника?

— А, все это детские забавы, — резко бросила Руфь. — Давайте лучше возьмем убийство. Мог бы кто-нибудь из вас сбить другого человека своим авто? Или отравить, например, или утопить в речушке Белла-Белла во время весеннего половодья? Или, — она обвела взглядом лица окружающих, освещенные бликами теплого света от огня в камине, — поджечь дом, а потом забыть о нем и никого не спасать. Мы способны на это?

— Что ты имеешь в виду, говоря «мы», белая женщина? — вмешалась Мирна. Ей удалось разрядить напряжение, возникшее после того, как разговор принял столь опасный поворот.

— Честно? Да, наверное, я бы сделала что-либо ужасное. Только не убийство. — Клара оглянулась на Руфь, которая в ответ подмигнула ей с заговорщическим видом.

— Представьте себе мир, в котором можно делать все, что угодно. Что угодно. И чтобы это сходило с рук, — сказала Мирна, вновь возвращаясь к скользкой теме. — Какая власть! И что, разве кто-нибудь сумел бы избежать искушения?

— Джейн смогла бы, — уверенно заявила Руфь. — А вот остальные… — Она пожала плечами.

— А ты? — обратился Оливье к Руфи, не на шутку раздосадованный тем, что его причислили к когорте малодушных, где, впрочем, как он втайне сознавал, ему было самое место.

— Я? Но ты-то должен был уже узнать меня достаточно хорошо, Оливье. Я была бы хуже всех. Я бы обманывала, воровала и вообще превратила вашу жизнь в ад.

— Хуже даже, чем сейчас? — настаивал Оливье, по-прежнему не в силах скрыть досаду.

— Все, ты меня достал. Я тебе это припомню, — отозвалась Руфь.

И тут Оливье вспомнил, что вместо полицейского подразделения у них была лишь пожарная бригада, составленная из добровольцев, членом которой он, кстати говоря, являлся, но возглавляла которую как раз Руфь. Когда Руфь Зардо приказывала выступить на тушение пожара, ослушаться ее не осмеливался никто. Ее боялись как огня. Даже больше.

— Габри, а ты что скажешь? — спросила Клара.

— Знаете, у меня в жизни были моменты, когда я был настолько зол, что мог бы совершить убийство, если бы знал, что оно сойдет мне с рук.

— А отчего ты был зол? — поразилась Клара.

— Из-за предательства, всегда и только из-за предательства.

— И что ты сделал?

— Решил пройти курс лечения. Там я и встретился с этим малым. — Габри ласково похлопал Оливье по руке. — Мне кажется, потом мы оба ходили к этому терапевту еще целый год только для того, чтобы иметь удовольствие видеть друг друга в приемной.

— Разве это плохо? — поинтересовался Оливье, убирая с лица прядь безукоризненно подстриженных и ухоженных, хотя и редеющих, светлых волос. Они походили на шелк и постоянно лезли в глаза, какие бы парфюмерные средства он ни применял.

— Можете смеяться надо мной, если хотите, но я верю, что ничто не происходит без причины, — продолжал Габри. — Не было бы предательства, не было бы и злобы. Не было бы злобы, не было бы и лечения. Не было бы лечения, не было бы и Оливье. Не было бы Оливье…

— Хватит. — Оливье шутливо поднял вверх руки, признавая свое поражение.

— Мне всегда нравился Мэттью Крофт, — заметила вдруг Джейн.

— Ты преподавала у него? — спросила Клара.

— Очень давно. Он учился в старших классах в старой школе. До того как ее закрыли.

— Я по-прежнему считаю просто позором то, что ее закрыли, — заявил Бен.

— Ради Бога, Бен, школа закрылась двадцать лет назад. Пора забыть об этом. — Только Руфь могла сказать такое.

Когда она впервые появилась в Трех Соснах, Мирна предположила, что, наверное, у Руфи был инсульт. Иногда, как было известно Мирне из собственного опыта, жертвы инсульта вели себя очень импульсивно и не могли справиться с эмоциями. Когда она высказала свои соображения вслух, Клара заявила, что, если у Руфи и был инсульт, то это случилось с нею, должно быть, еще в материнской утробе. Сколько она себя помнила, Руфь всегда была такой.

— Тогда почему все ее любят? — спросила тогда Мирна.

Клара засмеялась и пожала плечами.

— Знаешь, иногда я задаю себе тот же вопрос. С этой женщиной временами бывает чертовски трудно. Но, могу тебя заверить, Руфь стоит потраченных на нее усилий.

— Во всяком случае, — вмешался в разговор Габри, обеспокоенный тем, что перестал быть центром внимания, — Филипп согласился отработать пятнадцать часов, помогая нам в бистро.

— Держу пари, он был не особенно счастлив от такого поворота дел, — обронил Питер, поднимаясь на ноги.

— Ты просто несокрушимо прав, — ухмыльнулся Оливье.

— Я хочу предложить тост, — заявил Габри. — За наших друзей, которые поддержали нас сегодня! За наших друзей, которые сегодня все утро приводили в порядок бистро!

Это был феномен, на который Мирна уже обращала внимание раньше, — способность некоторых людей превращать трагедию в триумф. Она раздумывала об этом нынче утром, выковыривая утиный навоз из-под ногтей, когда выпрямилась на минутку, чтобы взглянуть на жителей Трех Сосен, молодых и старых, которые помогали убирать следы варварского нападения. И она была одной из них. Она снова благословила тот день, когда приняла решение оставить город и переехать сюда, чтобы продавать книги. Наконец-то она попала домой! А потом перед ее мысленным взором возникла еще одна картина, которая как-то затерялась в утренней суматохе. Руфь, тяжело опирающаяся на палку-тросточку и отвернувшаяся от остальных, так что одна только Мирна заметила гримасу боли, исказившую ее лицо, когда пожилая женщина опустилась на колени и принялась молча оттирать грязь. И так все утро.

— Ужин готов, — послышался голос Питера.

— Замечательно. Очень по-домашнему, как у мамы. Le Sieur?[6] — поинтересовалась через несколько минут Джейн, поднося ко рту ложку с мягкими грушами в собственном соку.

— Bien sur[7]. От месье Беливо. — Оливье кивнул головой.

— Побойся Бога, — воскликнула с противоположного конца соснового стола Клара, и тот скрипнул в унисон, соглашаясь с ней. — Это же консервированные груши! Из универсального магазина. И ты еще называешь себя шеф-поваром!

— Le Sieur — это золотой стандарт для консервированных груш. Продолжайте в том же духе, мисси, и в следующем году вас будут кормить неизвестно чем. Никакой благодарности, — драматическим шепотом обратился Оливье к Джейн, — да еще и в День Благодарения. Стыд и позор!