Александр Трапезников - Мышеловка
Признаться, эта пропажа меня мало расстроила. Толку от дедовых рецептов все равно не было. Они представляли ценность разве что как память о нем. Но, значит, ночью здесь действительно кто-то был. Об этом говорили и отпечатавшиеся в пыльном подвале следы — тупоносые башмаки размера этак сорок четыре-сорок пять. Собственно говоря, и у меня такой же размер, но ношу я кроссовки. Но в большей степени меня волновало то, как я поведу свое расследование об убийстве деда? Опыта у меня в этой области никакого не было. Можно было бы, конечно, дождаться одного из моих гостей — капитана московской налоговой полиции Маркова, моего старого друга (тот хоть соображает в этих делах побольше моего), но он и остальные приедут лишь через пять дней. А мне не терпелось поскорее заняться поисками преступника (или преступников?), и, кроме того, тешила какая-то дурацкая мысль, что и один в поле воин. А возможно, я просто насмотрелся фильмов про одиноких сыщиков-любителей, всегда побеждающих при любых обстоятельствах и хватающих в финале картины виновного за хвост. Я был уверен, что подобный триумф непременно ждет и меня. Но с чего же начать? Поселок Полынья мне был совершенно незнаком. Я был здесь чужаком, изгоем, и ко мне наверняка все относились с подозрением. Исключая разве что тетушку Краб. И первым делом я отправился прямо к ней.
Она сидела на крылечке и вязала чулок, а увидев меня, суетливо стала собирать на стол.
— Наливочки больше не дам, и не проси! — строго сказала она, будто я именно за этим и явился. — Ты вчера был оч-чень хорош! Слышала, как ты шел и горланил что-то про Девушку-Ночь. Не накликал на свою голову?
— Мы с ней провели славно времечко, — уклончиво отозвался я и напрямик спросил: — Тетушка, были ли здесь у моего деда враги? Ну, такие, которые желали бы его смерти?
Она призадумалась. Я в это время прихлебывал чай с молоком.
— Да нет вроде, — сказала она наконец. — Он, почитай, всех тут лечил. Климат-то у нас такой, что у кого — то ревматизм, то радикулит, то этот… ос… остеохандра…
— А что же доктор ваш, Мендлев кажется? Он что же, больными не занимался?
— Вот они-то, пожалуй, были друг дружке конкурентами, — согласилась тетушка. — Но чтобы до смертоубийства дошло — нет.
— Ладно. Оставим пока доктора в покое. Займемся другими персонами.
— А ты что задумал, Вадимка? — шепотом спросила тетушка. — Неужто думаешь, что Арсения… — Она даже побоялась выговорить это слово, приложив обе ладони к груди.
— Есть такая догадка, тетушка, — угрюмо сказал я. — Дело в том, что дед не умел плавать, а выловили его из озера. С какой стати он туда полез?
— Он мне никогда не говорил, что плавать не умеет. Ты точно знаешь?
— Точно, и прошу вас, тетушка, помочь мне.
— Так всегда, охотно. — Она снова засуетилась, будто бы именно сейчас надо было куда-то бежать, хватать убийцу и тащить его на Гревскую площадь, где уже приготовлена виселица.
— Вот что, тетушка, — остановил я ее порывы. — С этого часа назначаю вас своим помощником, Ватсоном. Основную работу буду делать я, а вы, как местный житель, разбирающийся в хитросплетениях и интригах местной жизни, знающий все тайны Мадридского двора, походите по знакомым, поспрашивайте, поинтересуйтесь, не знает ли кто чего, не слышал ли, не имел ли на деда зуб. Задание ясно?
— Вадим! — взмолилась тетушка Краб. — Да говори ты простым языком. А то: ватман какой-то, Мадрид… Испанцев здесь сроду не было.
— Ладно. Ваша задача: походить по домам, покалякать и, будто бы вспоминая деда, перевести разговор на него. Узнать: кто радуется его смерти, а кто искренне опечален. Так мы сузим круг подозреваемых.
Тетушка смотрела на меня, округлив от удивления глаза.
— Ясно? — рявкнул я довольно решительно.
— Ой! — Она даже подскочила. — Все поняла, все. Сейчас же и пойду.
— Можно не торопиться, — сказал я более мягким тоном. — Главное, действуйте с предельной осторожностью. Хитро. Чтобы не выдать себя. Вы можете наткнуться на главного преступника, и он обо всем догадается. И тогда, вполне возможно, и вы и я окажемся на дне того же самого озера.
Мне не хотелось понапрасну запугивать старушку, но она должна была ясно представлять себе всю степень опасности. Было бы весьма печально, если бы в Полынье появилась еще одна жертва. Сам же я решил действовать следующим образом: вызвать огонь на себя, показать всем, что я подозреваю, что дед умер не своей смертью, и с этой целью я и приехал в Полынью — найти преступника. Это был единственный способ заставить его занервничать, как-то проявить себя, привлечь его внимание к моей персоне. Это был рискованный ход, но иного выбора у меня не было. И рано или поздно мы обязательно должны были бы сойтись лицом к лицу.
Сбегав домой и взяв соломенную сумку, я отправился в магазин за продуктами, посчитав, что в этом центре народного парламентаризма я засвечусь быстрее всего.
На перекресток я вышел одновременно с пятидесятилетним мужчиной, сухощавым, с короткой бородкой, в круглых очках и панамке. Некоторое время мы шли рядом, делая вид, что не замечаем друг друга. Он также держал в руке соломенную сумку — изделие местных умельцев. Наконец мужчина повернул голову в мою сторону, приподнял панамку и сказал:
— Разрешите представиться — доктор Мендлев. А вы, насколько я понимаю, племянник покойного Арсения Прохоровича?
«Ну вот, — подумал я. — На ловца и зверь бежит. Будем считать его номером первым».
— Нет. Я его внук. Вадим Евгеньевич Свиридов.
— Густав Иванович. Поселок наш маленький, и о вас уже прошел некоторый слух. Очень рад, что в Полынье появился еще один интеллигентный человек. А то, знаете ли, живем мы довольно дико… Ну-с, вы ведь тоже собрались в магазин?
— Вне всякого сомнения. Наши соломенные сумки выдают конечную цель.
— Да-с, это продукция одного здешнего мастера. Разрешите прежде всего принести вам свои глубокие соболезнования…
— Полноте, прошло столько времени. Скажите лучше, что это на нас надвигается столь устрашающим образом?
Из-за поворота вышла группа женщин, числом около пятнадцати, и, размахивая соломенными сумками, направилась в нашу сторону. Шедшие впереди несли транспарантик, на котором было написано: «Движение свободных матерей Полыньи — ДСМП». Сопровождал группу раскачивающийся словно на шарнирах милиционер с багрово-красным лицом и в сдвинутой на затылок фуражке.
— Ах, это! Это у нас такая женская организация. Не то феминистки, не то… — Доктор Мендлев не окончил фразу, мы посторонились, пропуская демонстрацию, причем милиционер (очевидно, это и был Петр Громыхайлов, нанятый местным нуворишем) чуть не отдавил мне ногу своим сапогом. — Бациллы демократии, — равнодушно добавил Густав Иванович.
— Все как у людей?
— Ну что вы! Цивилизация добралась и до наших Богом забытых мест.
— А милиция на что? Чтобы не произошло столкновения с «Движением свободных отцов Полыньи»?
— Нет. Очевидно, блюститель идет по своей надобности.
— Этой «надобности», мне кажется, ему уже хватит.
— Вы наблюдательны, Вадим Евгеньевич. Да-с, господин Громыхайлов страдает этой извечной русской болезнью.
— Ну отчего же она только «русская», Густав Иванович? Вы нам льстите.
— Так ведь пьют-с. И страшно. Уверяю вас как врач.
— Да и пусть пьют, коли жизнь такая.
— А какая, Вадим Евгеньевич?
— Да хреновая, мать ее за ногу, Густав Иванович, в кочерыжку.
Вот так, мило и светски беседуя, мы подошли к продуктовому магазинчику, который представлял собой одноэтажное, хотя и чрезвычайно длинное и широкое здание. Внутри помещение было разделено на несколько отсеков, где были и съестные припасы, и хозяйственные принадлежности, и кое-что из одежды, обуви, и даже некоторые ювелирные изделия. У прилавка глазели человек пять-шесть покупателей, а продавщица (она же и хозяйка магазина) сидела за кассой. На ее одутловатом, крутобровом лице глаза полнились какой-то невыплаканной тоской.
— Зинаида Алексеевна! — обратился к ней доктор Мендлев. Я заметил, что у него несколько необычная, осторожная манера общения с людьми, словно он каждого считал своим постоянным пациентом, который передвигается на своих двоих лишь по странному недоразумению. — Не привозили ли еще лекарства по моему списочку?
— Только обзидан и сомапакс, — механически ответила продавщица, заглянув в бумажку.
— Что ж! Давайте хоть это, — вздохнул доктор. — И пять банок шпрот.
Я побросал в сумку различные консервы, выбрал для Милены симпатичное янтарное колечко, расплатился и вышел из магазина вслед за доктором Мендлевым.
— Героическая женщина, знаете ли, — произнес он. — Сына приговорили к расстрелу, а она держится.
— Так ведь он, насколько мне ведомо, бежал?
