Убийца в толпе. Шиллинг на свечи. Дело о похищении Бетти Кейн - Джозефина Тэй
В пятницу сообщили, что должно состояться предварительное слушание, а Берта по-прежнему никто не опознал. В какой-то момент я совсем было решился пойти в полицию – мысль о Берте придала мне смелости, но потом опять представил, насколько неправдоподобным вам покажется мой рассказ. Вместо того чтобы явиться самому, я послал деньги на похороны Берта. Мне хотелось сообщить его имя, но тогда полиция сразу вышла бы на меня, а на следующий день газеты уже опубликовали полное мое описание. Меня уже начали искать.
Но и тогда я, может, явился бы сам. Однако, помимо всего прочего, в газете сообщалось о шраме на большом пальце. Это меня доконало. Потому что я устроил себе этот вот шрам, – Ламонт вытянул руку, – когда вносил наверх сундук. Защемил палец, пока его опускал. Это положило конец моим колебаниям. Теперь уж точно мне никто не поверит, решил я, подождал до вечера и отправился к миссис Эверет. Она осталась единственным моим другом; она меня хорошо знала, но даже она согласилась, что посторонний ни за что не поверит в мою историю. Она не церемонилась со мной, почти прямо назвала меня идиотом за то, что я сразу не явился в полицию. Такой уж у нее характер – она нас обоих держала в ежовых рукавицах. Берт недаром называл ее леди Макбет. Она ведь родом из Шотландии и, случись нам проявить малодушие, всегда наставляла нас на путь истинный. Она велела мне затаиться и переждать: всегда оставался шанс, что тем временем отыщут настоящего убийцу, а потом она одолжит мне деньги, чтобы я смог уехать из страны. Я вышел от нее и отправился пешком в центр. Сидеть в пустой квартире и прислушиваться к шагам на лестнице? Это казалось невыносимым. Я решил, что самое безопасное – зайти в кино, где-нибудь в районе Хеймаркета. И вдруг на Стренде я оглядываюсь и вижу позади себя вас! Остальное вам известно. Я вернулся к себе и не выходил из дому до понедельника, когда пришла миссис Эверет и сообщила, что вы были у нее. Она проводила меня на Кингс-Кросс и дала рекомендательное письмо к своим родным. Дальше вы все знаете. Пробыв день в Карниннише, я подумал, у меня еще есть шанс на спасение, но тут вы явились к чаю.
Ламонт замолчал. Грант заметил, как у него дрожат руки.
– Откуда вы знали, что сумма, которую, по вашим словам, вам дал Соррел, составляла все, что у него есть?
– Потому что она совпадала с той, что была на его счете в банке. Я сам снял для него эти деньги за неделю до его предполагаемого отплытия. На счете оставался один фунт.
– Вы всегда брали для него деньги из банка?
– Нет, почти никогда. Но на той неделе он был страшно занят – улаживал оставшиеся дела.
– Отчего он снял со счета деньги за целую неделю до отъезда? Ведь за билет он уже уплатил наличными.
– Не знаю. Может, опасался, что ему не хватит конторских денег для оплаты всех деловых расходов? Хотя тех денег хватило: он рассчитался с деловыми партнерами до последнего пенни.
– А вообще как шли дела в агентстве?
– Для зимнего периода – вполне прилично. В охотничий сезон мы мало ставок принимаем… принимали, я хотел сказать. С началом летних скачек дела у нас обычно шли хорошо.
– Но конец зимы для Соррела – мертвый сезон, не так ли?
– Так.
– И вы передали деньги Соррелу? Когда именно?
– Сразу по возвращении из банка.
– Вы сказали, что поссорились с Соррелом из-за револьвера. Можете доказать, что он – ваша собственность?
– Нет. Каким образом? Никто не знал, что он у меня есть, – кроме Берта; револьвер был всегда заперт в ящике. Как был, заряженный, с того дня, когда заключили мир. Такую вещь не оставляют на виду.
– Ну и зачем, вы полагаете, он понадобился Соррелу?
– Не знаю. Ни малейшего представления не имею. Я думал про самоубийство – может, для этого? Но у Соррела не было никаких причин кончать с собой.
– Когда в Карниннише вы предположили, что Соррела могла убить женщина, конкретно – что вы имели в виду?
– Понимаете, из мужчин я знал всех его приятелей, а из женщин – никого. Я имею в виду – никого, с кем у него были бы более чем дружеские отношения. Но мне всегда почему-то казалось, что в его жизни была женщина – еще до того, как мы с ним познакомились. Он был очень скрытным, никогда не делился своими секретами. Если у него и была какая-то женщина, он не стал бы мне об этом рассказывать. Иногда, уже при мне, на его имя приходили письма, явно надписанные женским почерком, но Берт сам ничего не говорил, а он был не из тех, над кем можно подшучивать по этому поводу.
– Не получал ли он такого письма в последнее время, скажем в последние полтора месяца?
Немного подумав, Ламонт ответил, что да, получал.
– А что за почерк?
– Размашистый, с округлыми буквами.
– Вы знакомы, разумеется, с описанием кинжала, которым закололи Соррела. Вы когда-нибудь держали в руках подобный кинжал?
– Не только не держал, но и в жизни не видел.
– Есть ли у вас какие-нибудь предположения, кто эта женщина, если таковая вообще имелась?
– Нет.
– Вы хотите сказать, что, будучи ближайшим другом Соррела, прожив с ним бок о бок четыре года, вы ничего не знаете о его прошлом?
– Знаю достаточно много, но не эту сторону его жизни. Вы не были знакомы с Бертом, иначе не стали бы задавать такого вопроса. В обыденной жизни он ничего не скрывал, но тут – иное дело.
– Почему он решил ехать в Америку?
– Не знаю. Я вам говорил, что в последнее время он казался расстроенным и сделался особенно молчалив. Болтливостью он никогда не отличался, но в последние дни… Понимаете, его состояние даже трудно определить словами. Просто у
