Дональд Томас - Казнь Шерлока Холмса

— Не беспокойтесь, я не забыл о судьбе юной мисс Эффи. Но чтобы помочь ей, я должен получить от наших друзей-полицейских кое-какие важные сведения. Лучше вспомним о загадочном мистере Эдмунде Герни, которого наша клиентка якобы пыталась соблазнить. Его разум занимают не голоса мертвых, а призраки живых, и, похоже, он весьма неординарный субъект. Как нам сообщили, Герни пристрастился к хлороформу — спиритуалист либо вдыхает его, либо принимает внутрь. Девушку уволили за попытку войти к нему в номер в ночной час. Требуется узнать, почему было выдвинуто подобное обвинение, и, полагаю, ответ на наш вопрос находится в комнате мистера Герни. Следовательно, мы должны осмотреть помещение и все находящиеся там вещи самым тщательным образом, но так, чтобы постоялец ничего не заподозрил. К делу необходимо приступить как можно скорее.

— Это совершенно немыслимо! — воскликнул я в четвертый или пятый раз. — У нас нет оснований предполагать, будто мистер Герни совершил что-то предосудительное, тем более преступное. Вы не можете просто так обшарить комнату гостя респектабельной гостиницы! Если горничная входила к нему ночью, это дело всецело находится в ведении управляющих, и, уволив ее, они, очевидно, сочли вопрос исчерпанным. В номер мистера Герни вас ни в коем случае не допустят. Не хотите же вы совершить берглэри?[37]— Что ночью берглэри, то в светлое время суток всего лишь незаконное проникновение в помещение с преодолением физического препятствия, — проговорил Холмс, нахмурив брови и явно сосредоточенно размышляя. — Именно так расценят мое деяние, если я решусь на столь дерзкий шаг. Только, мой дорогой Ватсон, возиться в комнате мистера Герни придется не мне, а вам.

Читатель, вероятно, догадывается, в какой ужас повергло меня это предложение!

— Я не стану делать ничего подобного! Что бы он у себя ни хранил, по-вашему…

— Довольно смутно представляю, что он может у себя хранить, — перебил детектив. — Однако давайте оставим вопрос о краже со взломом и обсудим характерное наркотическое пристрастие Эдмунда Герни.

Я выдержал паузу, но вопрос этот, судя по всему, не давал Холмсу покоя.

— Подобные вещи, Ватсон, должны быть интересны медику, — заговорил он снова. — Предполагаю, у мистера Герни выработалась привычка к употреблению хлороформа. Вероятно, она уже приобрела характер зависимости. Но так и быть, выразимся мягче: скажем, что джентльмен страдает невралгией. Анестезирующее средство притупляет боль, которая иначе лишила бы его ночного отдыха.

— Так в чем же дело?

— В том, что употребление хлороформа может привести к смерти, — настойчиво заявил Холмс.

— Увлекаться анестетиками крайне глупо, но едва ли мы сможем помочь мистеру Герни. Если больной привык засыпать с помощью хлороформа, то с этой опасной привычкой он, скорее всего, уже не расстанется.

— Именно так. Насколько я помню, вдохнув или проглотив свыше двух жидкостных унций, человек может перейти в мир иной. Грань между допустимой и смертельной дозой чрезвычайно тонка, как и между жизнью и смертью. Хлороформ представляет собой серьезнейшую угрозу в руках того, кто не имеет медицинского образования. — Холмс откинулся на спинку кресла. Кажется, я начинал понимать, чего он от меня хочет. — Если, Ватсон, вам скажут, что из чьей-то спальни доносится сильный запах хлороформа, вы, думаю, пойдете выяснять причину — как в случае, когда из жилой комнаты тянет газом или дымом. {13}

— Допустим. Но кто мне это сообщит?

— Служащий гостиницы, с которым я заранее переговорю. Не сомневайтесь: он не захочет, чтобы наутро постояльца нашли в номере мертвым. Управляющий ведь не владелец отеля, а наемный работник, и после столь трагического происшествия его непременно уволят. Ближайшим вечером мистер Герни наверняка будет лежать в забытьи под действием паров хлороформа. На несколько часов он станет вашим пациентом, для правдоподобия. А я составлю вам компанию и изучу обстановку.

Признаюсь, я начинал испытывать любопытство и предложение Холмса уже не слишком меня пугало. Каждый врач обязан запрещать больному самостоятельно принимать анестетики, как бы сильно того ни мучила невралгия. Подобные эксперименты могут привести к зависимости, от которой крайне трудно избавиться. Затея моего друга по-прежнему представлялась мне рискованной, но таким образом я получил бы шанс объяснить Герни, что нельзя неосмотрительно увлекаться обезболивающими. Возможно, я убедил бы его лечиться правильно. К этому меня обязывала клятва Гиппократа. Кроме того, намерение Холмса просто осмотреть помещение казалось относительно невинным и имело мало общего с ночным ограблением.

Итак, следующим вечером, едва минуло одиннадцать, мой друг подошел к стойке управляющего и с тревогой сообщил ему, что в коридоре, возле комнаты Герни, сильно пахнет хлороформом. Холмс высказал свои опасения относительно последствий интоксикации и упомянул об опытном враче, приехавшем вместе с ним. Видимо, ресторатор-итальянец, которому хозяева поручили управление гостиницей, не был круглым дураком и сразу понял, что постоялец, вероятно, самовольно принял наркотическое средство. Через пять минут мы втроем стояли у номера, и меня, можно сказать, уговорили войти туда, чтобы по силе тошнотворно-сладковатого запаха определить, является ли концентрация вещества в воздухе опасной для жизни человека.

Управляющий осторожно постучал в дверь. Прежде чем поднять тревогу, Холмс убедился в том, что Герни, отужинав, направился к себе. Теперь этот джентльмен пребывал в объятиях Морфея. Конечно, вряд ли он находился в столь же глубоком забытьи, как пациент, которому сделали хирургическую операцию, но маловероятно, что мы потревожим его сон в ближайшие два часа. Как и следовало ожидать, на стук никто не ответил. Холмс и я многозначительно посмотрели на управляющего, худощавого, изможденного миланца, словно намекая, что, если случится непоправимое, ему придется за это отвечать. Теперь бедняга и вовсе стал похож на унылую хищную птицу. Жестом отстранив нас, он просунул в скважину свой ключ и отомкнул замок. Мы оказались на пороге гостиной. По правде говоря, то, что я ощутил, скорее напоминало запах операционного театра, нежели одного хлороформа. В темноте мы не могли ничего рассмотреть. Но, как, наверное, известно многим из моих читателей, Брайтон стал одним из первых городов Великобритании, получивших электрическое освещение в соответствии с законом 1882 года. Поэтому управляющему стоило лишь щелкнуть выключателем, и в комнате зажегся яркий свет. Мы увидели пару кресел, стол с двумя стульями и бюро. Гостиная сообщалась с маленьким холлом. Дверь, ведущая туда, была прикрыта, но не заперта. Дальше находились спальня и ванная.

Сделав несколько шагов вперед, мы почувствовали отчетливый и сильный запах хлороформа. Я испугался, что не застану Герни в живых. Приняв такую дозу обезболивающего, он, скорее всего, погрузился в сон, не успев выключить лампу. Несмотря на худшие предположения, меня потрясло гротескное зрелище, которое нам открылось. Электрическая люстра в самом деле ярко горела. Мужчина в ночной сорочке полулежал в кровати, прислонившись к ее спинке. Тело его обмякло, лицо почти полностью покрывала маска. Очевидно, Герни имел обыкновение пропитывать ее в хлороформе, а затем, улегшись в постель, прикладывать к носу и рту. Он поступал в высшей степени неразумно и опасно, поскольку не мог контролировать количество вдыхаемого вещества. Я бы не удивился, если бы не сегодня завтра газеты сообщили о «трагической смерти ипохондрика».

Первым делом я снял с больного маску. Он даже не пошевелился, и я стал молиться, чтобы его удалось спасти. Герни оказался человеком лет сорока, высоким, ширококостным и сухощавым. Щеки и лоб покрывала смертельная бледность, голубые глаза были приоткрыты, хотя, уверен, он ничего не видел. Кончики усов висели вниз, а волосы, расчесанные на пробор, походили на солому. Я взял спящего за запястье. К моему облегчению, его пульс был достаточно ровный и уверенный. Как нередко случается, привыкание ослабило воздействие наркотика на организм.

Тем временем Холмс распахнул окно, и в комнату ворвался свежий воздух. Я повернулся к управляющему, который словно завис над постелью постояльца. Лукавить не пришлось. То, что я сказал, было сущей правдой:

— Мне лучше остаться с этим джентльменом на час или два. Хлороформ сейчас не представляет для него смертельной опасности. При открытых окнах пары постепенно выветрятся и действие их ослабнет. Но иногда в подобных ситуациях у больных возникает рвота. Когда это происходит во время глубокого сна и человек не пробуждается, он может умереть от удушья.

Я не стал говорить, что такое бывает весьма нечасто. Ведь уйти я сейчас не мог, даже если бы захотел: в случае маловероятного, но возможного летального исхода у меня возникли бы серьезные неприятности при расследовании причин смерти.