Батья Гур - Убийство в кибуце
Авигайль не проронила ни слова, и излучаемая ею энергия стала передаваться ему. Пока они ждали начала собрания, он все думал, как бледный и потеющий Джоджо сидел в прохладном кабинете в Петах-Тикве и все повторял, что его разрешение на право пользования паратионом — это не больше чем совпадение, и что его выдали многие годы назад…
Молчание Авигайль мешало Михаэлю сосредоточиться. Он никак не мог понять, что произошло с ней между их последней встречей и задержанием Джоджо. Махлуф Леви сообщал ей все, что можно было узнать во время допросов. Махлуф смешно копировал Авигайль, повторяя ее слова: «У нас против него ничего нет». Но когда Михаэль захотел узнать, почему она так думает, то в ответ она лишь пожала плечами и сказала: «Не обращай внимания», — чем поставила его в тупик. Он понял, что больше не дождется от нее ни единого слова, пока она сама с ним не заговорит. Самая длинная речь, произнесенная ею с тех пор, состояла в том, что она зачитала повестку дня общего собрания, держа в руках листок бумаги. Самым нежным голосом, на который был способен, он спросил: «Что с тобой, Авигайль?» — уверенный, что его тон возымеет на нее действие.
Сначала она сказала:
— Тревога и напряжение оказались заразными. В понедельник заканчивается срок расследования, а сегодня уже вечер субботы.
Он понимающе кивнул головой:
— Тебе тяжело, Авигайль.
Глаза ее стали влажными, и ему показалось, что стены ее крепости рушатся. Он захотел прикоснуться к ней, но не мог оторвать взгляд от происходящего на экране: общее собрание должно было вот-вот начаться. Его кажущаяся победа оказалась настолько легкой, что он почувствовал угрызения совести. Он знал, что его слова всегда оказывают сильное воздействие на людей, попавших в сложную ситуацию, особенно если эти люди одиноки. Ему вспомнились слова Майи, которая говорила, что иногда голос Михаэля звучит так трогательно, что люди, которые его не знают, могут поверить в его искренность. Но что потом? Михаэль вздохнул. Он понял, что Авигайль вызывает в нем сильные чувства, которые долгое время дремали, причем больше всего его привлекало в ней то, как она страдала. Но выразить свои чувства словами он пока не мог.
Он спросил, есть ли у нее какие-нибудь новости. Она ответила, что если бы были, то она их не преминула уже давно рассказать.
— Что-нибудь произошло?
— Нет, если что и происходит, то в моей голове. Да еще сроки поджимают…
— Авигайль, — начальственно сказал Михаэль, — эти сроки не для тебя. Я их установил, мне их и соблюдать. Но никому не известно, что может произойти до понедельника. А произойти может все, что угодно.
— Это в книгах так бывает, — возразила Авигайль.
Он посмотрел на часы:
— Уже девять, а они не начинают.
— Наверное, ждут, когда побольше людей подойдет, — сказала Авигайль. — Всю неделю они боялись, что придет меньше двадцати человек. Я слышала, как Моше говорил кому-то, что если соберется тридцать пять человек, то это будет большое достижение.
— Это, конечно, низкий процент, — пустился в рассуждения Михаэль, — я читал в их газете, что в некоторых кибуцах для повышения явки на собрание пришедшим выдают подарки.
— Я это тоже читала, — сказала Авигайль. — В одном кибуце предложили даже делать небольшое застолье, чтобы привлечь людей.
— Я их не понимаю, — с недоумение произнес Михаэль, — как будто у них есть какой-то другой дом. Ведь это же их дом, в конце концов, и все вопросы нужно решать на общем собрании.
— Не знаю, бывал ли ты на собраниях в кибуцах, но мой опыт говорит, что это не самое приятное мероприятие.
Михаэль промолчал и стал глядеть на экран телевизора.
— Даже не столько неприятное, сколько отталкивающее, — поправилась Авигайль, добавив в последнее слово немного страсти.
— Не бери в голову.
— Вот подожди, сегодня мы всякого наглядимся. Всякого. Тут и сведение личных счетов будет, ведь людям надо самоутверждаться.
— Этот парень приходил к тебе? — спросил Михаэль, когда камера показала Боаза, рядом с которым сидели с одной стороны Това, а с другой Йошка. — Авигайль промолчала. — Он еще пристает к тебе? Стучится по ночам в дверь?
Она отрицательно покачала головой.
— Зато появился другой, — сказала она.
— Кто? — спросил Михаэль с кажущимся безразличием и закурил сигарету.
— Бухгалтер с фабрики, Ронни.
— Я его знаю, — враждебно произнес Михаэль. — Целый день с ним говорил вчера.
— Думаю, о Джоджо? — спросила Авигайль. — Когда ты мне расскажешь, что происходит?
— Когда это закончится, — сказал Михаэль, показывая на телевизионный экран.
— Он отслеживает все мои телефонные звонки. Ты знаешь, что они фиксируют все телефонные разговоры? — Михаэль кивнул. — Он хотел знать, есть ли у меня друг в городе, ну и все такое. — Михаэль подвинул к себе пепельницу и загасил сигарету. — Они во все суются. У них ни стыда, ни совести. С одной стороны, они не зовут меня к себе, если не считать приглашений на разные кружки, а с другой, Йохевед, например, спрашивает, какие у меня проблемы — такая красивая девушка, ну и так далее… Единственный человек, который пригласил меня к себе, да и то только раз, был Моше. Да, еще Дейв.
— Ты же здесь всего неделю, — напомнил ей Михаэль.
Авигайль стала подсчитывать в уме.
— Да, — сказала она, — но мне показалось, что я здесь уже давно, да и сроки поджимают. Хоть бы что-нибудь узнать — не могу же я отсюда уехать с пустыми руками. Мне все кажется, что я смотрю фильм-ужастик — ожидается нечто страшное, а я не знаю, откуда оно явится.
Михаэль посмотрел на экран и уже не в первый раз подумал, что лучше бы полиция сама взяла все под наблюдение, а не оставляла эту работу офицеру безопасности Балалти — бесцветному человеку, который пока был совершенно бесполезен, если не считать его связи с брокером на фондовой бирже.
Дейв расположился в первом ряду, недалеко от Товы и Боаза. Рядом с ним сидел Янкеле, а в следующем ряду Михаэль увидел Дворку, Йохевед и Зива а-Коэна. Было много пожилых людей, на лицах которых читались напряжение и беспокойство. Зив мерно качал ногой в библейской сандалии. В президиуме сидели Моше и члены комитета кибуца. Моше что-то прошептал Шуле, и она объявила о начале собрания.
— Добрый вечер всем! — Она сказала, что рада видеть в зале сорок три человека, что само по себе уже «значительное достижение» и что это лишь начало, а в будущем собрания станут еще многолюднее. Она вопросительно посмотрела на Моше и снова заговорила: — Несмотря на все произошедшее, мы должны продолжать нашу жизнь… — тут она запнулась, подыскивая нужное слово, — как обычно. Джоджо сегодня отсутствует, поэтому все финансовые вопросы мы будет рассматривать в другой раз. — После этого прозвучала повестка дня, включая мобилизацию на сбор персиков, и Шула заключила свою речь такими словами: — Товарищи, персики должны быть собраны. Вы хотите, чтобы мы привлекали людей со стороны? Мы уже пользуемся услугами молодежного трудового лагеря, поэтому прошу проявить сознательность — ситуация довольно трудная.
Михаэль посмотрел на Моше, который жевал кончик карандаша и покусывал губы всякий раз, когда ему нужно было использовать карандаш, чтобы что-нибудь написать в лежавшем перед ним блокнотике. Шула перешла к следующему вопросу: можно ли освободить Илана Т. от работы три дня в неделю, чтобы он мог рисовать?
— Точнее, — сказала она, — два дня в неделю, чтобы он рисовал в студии, которую мы ему предоставили рядом с коровником, а один день — для поездки в Тель-Авив, чтобы он смог учиться.
— Теперь ты узнаешь, что такое кибуц… — произнесла Авигайль.
В зале послышался шум, возникло движение, и несколько человек поменяли свои места.
— Комитет по образованию отказал ему в этом, поэтому мы решили вынести вопрос на общее собрание.
Авигайль подошла к экрану и показала на молодого человека, сидевшего в конце второго ряда, — на нем были шорты, он был длинноволос, в руке дымилась сигарета, он все время оглядывался и тряс головой.
Выступили пять человек. Матильда была последней, она сказала:
— У нас не хватает рабочих рук, и мы не хотим нанимать людей со стороны, а он уже брал отпуск в прошлом году. Ну что тут можно еще сказать?
Сидевшая рядом с ней Гута в знак согласия стала трясти головой.
— Если здесь каждый возомнит, что он художник… — закричала Йохевед.
Молодой человек покраснел от негодования.
— Это просто смешно. У меня уже были выставки картин в городе, и весь мир знает, что я — художник, только вы не хотите этого видеть. Это единственное место, где человек должен стыдиться того, что он художник. — В поднявшемся шуме он снова закричал: — Это единственное место в государстве Израиль, где нужно стыдиться того, что ты художник, потому что искусство — это не производительный труд. Мне вообще не нужно спрашивать у вас разрешения ни на что.
