Под грузом улик. Неестественная смерть - Дороти Ли Сэйерс
— Удивительная позиция для юриста, — заметил Питер.
— «Правда» — это газета, — уголки губ Мерблса дернулись вверх. — Она выступает против тех, кто утверждает, что одним лекарством можно лечить пятьдесят девять болезней. «Квангл и Хампер» привели в суд больных, чтобы те свидетельствовали, как им помогло лечение. А слышать, как с ними обошелся сэр Импи, — интеллектуальное наслаждение. Полюбезничав с пожилыми дамами, он попросил одну из них показать присяжным ногу. Вот это была сенсация!
— Показала? — спросил лорд Питер.
— Очень хотела, дорогой мой.
— Удивительно, как у них хватило наглости ее вызвать.
— Наглости? Что касается наглости, у «Квангл и Хампер», выражаясь языком великого Шекспира, нет собратьев во вселенной. Но с сэром Импи не пофамильярничаешь. Нам очень повезло, что мы заручились его помощью. А вот и он!
Торопливые шаги на лестнице возвестили приход ученого мужа, который был все еще в парике и мантии и рассыпался в извинениях.
— Нижайше прошу прощения. Должен с сожалением сказать, что под конец все стало чрезвычайно скучным. Я сделал все возможное, но милейший старый Доусон стал глух как столб и совсем неуклюж в движениях. Как вы, Уимзи? У вас такой вид, как будто вы только что с войны. Можно выдвигать обвинение за нападение на человека?
— Куда серьезнее, — вставил Мерблс. — За попытку убийства.
— Прекрасно, прекрасно, — обрадовался сэр Импи.
— Хотя мы приняли решение отказаться от преследования, — покачал головой солиситор.
— Вот как? О, дорогой мой Уимзи, это неправильно. Юристам надо жить. Ваша сестра? Не имел удовольствия повстречаться с вами в Риддлсдейле, леди Мэри. Надеюсь, вы совершенно поправились?
— Абсолютно. Спасибо, — с напором проговорила молодая дама.
— Здравствуйте, мистер Паркер. Разумеется, ваше имя весьма известно. Уимзи без вас никуда. Мерблс, эти джентльмены обладают ценной информацией? Я чрезвычайно заинтересован в этом деле.
— Только не сейчас, — предупредил солиситор.
— Конечно, не сейчас, — согласился сэр Импи. — Сейчас меня не интересует ничего, кроме этого замечательного седла барашка. Извините за мой аппетит.
— Тогда начнем, — предложил Мерблс. — Боюсь, молодые люди, я слишком старомоден, чтобы принять новую манеру предварять еду коктейлем.
— И правильно! — похвалил с чувством лорд Питер. — Портит нёбо и нарушает пищеварение. Не английская традиция — кощунство. Пришло из Америки, результат сухого закона. Вот что происходит с людьми, которые не умеют пить. Господи, вы выставили на стол знаменитый кларет. Грех в его присутствии упоминать какой-то коктейль.
— Да, это «Лафит» семьдесят пятого года, очень редкий сорт. Я его редко достаю для людей моложе пятидесяти лет. Но вы, лорд Питер, исключение, окажете честь тому, кто вдвое старше вас.
— Спасибо, сэр, я очень ценю ваши слова. Можно начать разливать?
— Пожалуйста. Благодарю, Симпсон, мы обслужим себя сами. А после ланча я попрошу вас попробовать нечто совершенно удивительное. Мой бывший клиент недавно умер и оставил мне дюжину бутылок портвейна сорок седьмого года.
— Вот это да! — воскликнул Уимзи. — Неужели его можно пить, сэр?
— Боюсь, что нет, — ответил Мерблс. — К великому сожалению. Но я уверен, что к подобной благородной древности нужно проявить уважение.
— Будет о чем рассказать, — кивнул лорд Питер. — «Я пробовал портвейн сорок седьмого года!» Все равно что увидеть божественную Сару[55]. Голоса не осталось, блеска не осталось, изюминки не осталось, но тем не менее классика.
— Помню Сару в ее великие дни, — сказал солиситор. — У нас, стариков, есть привилегия прекрасных воспоминаний.
— Справедливо, сэр, — согласился Уимзи. — Вы еще много успеете таких накопить.
— Но почему тот покойный джентльмен позволил замечательному вину пропустить свой срок?
— Мистер Фетерстоун был очень одиноким человеком, — ответил Мерблс. — Доподлинно сказать не могу. Возможно, был очень мудр. Слыл большим скупердяем. Никогда не покупал себе новой одежды, не веселился на праздники, не женился, жил в тех же тесных темных комнатах, которые снял, когда был не имевшим практики адвокатом. Унаследовал от отца большой доход, но весь пускал в накопления. Портвейн приобрел его отец, умерший в 1860 году, когда моему клиенту было тридцать четыре. Он, то есть сын, скончался в девяносто четыре. Он говорил, что нет ничего приятнее предвосхищения, поэтому ничего не делал, жил отшельником и только представлял, что бы мог совершить. Вел подробный дневник, день за днем отражавший выдуманную действительность, которую автор так и не решился воплотить в реальность. Скрупулезно описывал семейную жизнь с женщиной своей мечты. Каждое Рождество и Пасху торжественно выставлял на стол бутылку сорок седьмого года и так же торжественно по окончании скромной трапезы убирал неоткупоренной. Истинный христианин, он ждал счастья после смерти, но, как видите, земные удовольствия откладывал насколько возможно. Он умер со словами: «Все обещанное да исполнится» — даже в эту минуту нуждаясь в гарантиях. Очень одинокий человек, совсем непохожий на современное поколение с его безрассудным духом.
— Какая необычная и трогательная история, — проговорила Мэри.
— Возможно, он настраивал сердце на недостижимое, — предположил Паркер.
— Кто знает, — ответил Мерблс. — Поговаривали, что дама его мечты не всегда была лишь мечтой. Просто он не мог принудить себя сделать предложение.
