Елена Муравьева - Требуются герои, оплата договорная
Борис присвистнул, Катя ахнула. Странный день, богатый сюрпризами, завершился полной неожиданностью.
— Мама!
Ирина Сергеевна смущаясь, торопливо подошла. До этого она приводила в чувство семью девочки. Радостное возбуждение завершилось неизбежной разрядкой. Дедушку отправили в госпиталь, внучку в больницу, мать и отец, держались лучше, но и им требовалась стационарная помощь.
— Мама, ты собралась замуж? — Устинов не знал, как реагировать на новости. Радоваться? Протестовать?
— Когда свадьба? — испортила Катька допрос, бросилась к Ирине Сергеевне, прижалась к плечу, обняла.
— Скоро, — уверил Олейник и порадовал, — можно возвращаться домой, машина ждет.
— Петр Алексеевич, — на правах будущего родственника Устинов слегка обнаглел. — Можно вас на минуту?
Три шага отделили их от женщин.
— Я хотел бы кое-что спросить у Богунского, — сказал Борис.
Полковник помялся, но позволил.
— Только в моем присутствии, — подстраховался на всякий случай.
Степан при помощи двух конвоиров ковылял к фургону. Капли пота блестели на лбу. Каждое движение доставляло страдание.
— Зачем вы уничтожили столько людей? — спросил Устинов.
Богунский пожал плечами. Операцию провели аккуратно, зачистку тоже. Какие могут быть претензии?
Сегодняшние события планировались следующим образом: по дороге на работу на Катю нападают хулиганы. Он вмешивается, спасает милую и тут же узнает по телефону про взрыв. В поисках объяснений они бросаются к директору Кати — Антону и становятся свидетелями его убийства. Визиты к Валечке и Ире приводят к смерти девушек. Как следствие, возникает закономерный вывод о необходимости скоропостижного отъезда и во избежание контактов с милицией — 50-граммовая порция героина. Далее поездка за границу по фальшивому паспорт, благодаря чему Катерина превращается в нелегалку, брак, недомогание, диагноз, чепуховая операция и через 9 месяцев Катя, уверенная, что беременна от Степана, производит на свет желанного младенца.
Однако, жизнь — любительница корректировать идеальные планы, распорядилась по своему. Первую оплошность совершила Юлия. Она должна была отвлечь Бориса от Кати. С утра размякшего от ночного эротического марафона, Устинова требовалось загнать в пригородный коттедж и удерживать как можно дольше. Для этого разыгрывался фарс с математическим лицеем и белобрысой шавкой. Но Борис от всего отказался и, как полоумный помчался домой. Опережая Степана, наблюдавшего за «похищением», он ввязался в драку и испортил всю обедню.
Второй прокол был за Богунским. Катя сбежала, и он вынужден был направить Устинова по маршруту, предназначенному Катерине. Должного эффекта убийства Антона, Вали, Ирины не произвели. Не помог и взрыв машины Петрука. Борис не испугался, не пустился в бега. Напротив, нашел помощников, вывел из игры Юлию и затеял настоящее сопротивление.
В-третьих, четвертых …ошибки и оплошности сменяли одна другую. Самое страшное, Катерине взбрело в голову нарисовать старуху на стене особняка. В августе, обнаружив листок с портретом, намалеванный Катериной, шефиня лишь уронила холодно:
— Выявить до одного и уничтожить! Отвечаешь головой.
За картину на стене старуха перегрызла бы горло. Во избежание сюрпризов Богунский велел Сытину взорвать здание. Удалось это сделать или нет, Степан не знал. Старик не вышел на связь. Впрочем, мелочи уже не имели значения.
— Зачем вы уничтожили столько людей?
Богунский пожал плечами. Старуха его учила: люди — материал, средство для достижения цели, сырье. Сентиментальное любопытство Устинова было нелепым.
— Пошел ты… — Степан точно указал адрес и рухнул.
Кулак Бориса врезался ему в челюсть. Хрустнула кость, рот наполнился кровью. Затем удар стопы припечатал голень покалеченной ноги. Потом Богунский не разбирал, кто и куда его бьет. К Устинову присоединился Любецкий.
Бориса и Яниного отца с трудом утихомирили. Степана уволокли, бросили на пол машины. Борис, тяжело дыша, вернулся к своим.
— Пора домой, — сказал глухо.
Действительно, пора.
Около коттеджа, в котором Катя провела несколько часов, автомобиль притормозил.
— Не положено, — мужчина в штатском с военной выправкой загородил дорогу.
— Пожалуйста… — взмолилась Катя. В унисон ее голосу из-под крыльца раздался жалобный визг. Дуреха, белявочка, нашла на свою беду, дыру и провалилась в подпол. Не вернись Катерина за ней, погибла бы, глупая.
— Вторую собаку я не выдержу — возмутилась Ирина Сергеевна.
Рекса блаженно потянулась. Для полного счастья не хватало только кутенка. Она вобрала носом чудесный аромат младенчества, лизнула благодарно Кате руку и закрыла глаза. Сучонка устроилась поудобнее и начала грызть Рексину лапу.
— Она записает все ковры, — не очень убедительно вела партию Ирина Сергеевна, — опять вздуется паркет… табуретки на кухне… она их обгрызет… какая хорошенькая… как на Рексу похожа.
За окном мелькали улицы и пешеходы, тучки наползали на вечернее небо, желтые листья ветер гонял по пыльному асфальту. Жизнь возвращалась на круги своя? Без выстрелов, крови, убийств? Борис попробовал улыбнуться. Катя, почуяв слабину, тот час полезла с вопросами.
— Мы честно завтра поженимся?
— Посмотрим на твое поведение, — буркнул жених.
— Тетя Ира, вы слышите? Он издевается! Обещал повести в ЗАГС, теперь отказывается, скажите ему…
Тетю Иру волновало другое:
— Я сейчас в управление, — Петр погладил ее ладонь, — освобожусь, не знаю когда. Давай встретимся завтра и все обсудим. Или… — он выдержал паузу и рубанул с плеча, — давай начнем прямо сегодня, сейчас. Я приеду с работы к тебе, ты накормишь меня ужином, мы ляжем спать.
— Неудобно, — Ирина Сергеевна отчаянно лицемерила, — так сразу. Что ребята подумают? Но …я не против, — поспешила добавить и, осмелев вдруг, призналась, — я согласна на сегодня и сейчас. Я на все согласна.
…
— Ты меня, правда, за миллион долларов не отдал бы Богунскому? — уже засыпая, спросила Катя.
— Не отдал бы, — прижав ее к груди, ответил Борис.
— А за два?
— И за два.
— А за три?
— И за три. За четыре тоже. И за пять.
— Все равно, я тебя люблю сильнее, чем ты меня, — вымеряла в итоге Катерина.
— Ну и люби, — разрешил Устинов, — никто не мешает, на здоровье.
В это время на кухне Ирина Сергеевна кормила уставшего Олейника. Он приехал около одиннадцати, у порога заявил:
— Есть хочу — умираю. — И проглотил, не глядя, все, что она старательно приготовила.
— На завтрак я только кофе пью, — сообщил, между прочим.
— Хорошо, — Ирина Сергеевна смутилась, даже покраснела. Завтрак подразумевал, проведенную вместе ночь.
— Хорошо, — подтвердил Олейник, — очень хорошо. Просто прекрасно.
Эпилог
Спустя три месяца, в одной из европейских столиц, в дорогом маленьком ресторане, к пожилой, эффектной даме, обратился почтенного вида господин:
— Прошу прощения.
Метрдотель тревожно повернул голову в сторону пары. В ресторане не принято приставать к клиентам.
— Мы не встречались раньше?
Дама подняла глаза на мужчину. Вгляделась, щурясь близоруко, всплеснула руками:
— Боже! Какая встреча!
Возник официант. Администрация желала знать все ли в порядке.
— Два кофе, — успокоил хорошо одетый старик. Костюм, манеры выдавали в нем человека любящего жить в свое удовольствие. Возраст таким не помеха. Взамен ушедшим радостям бытия, они непременно изобретают новые. Заколка в галстуке — золото и аккуратный черный бриллиант; ухоженные руки — творение профессиональной маникюрши; белоснежная улыбка — шедевр дантиста. Не стоит волноваться, официант незаметно кивнул метрдотелю; дедуган нашего поля ягода, не залетный скандалист.
— Да, пожалуйста, два кофе, — дама едва заметно улыбнулась. Мальчик в белой куртке с цепким взглядом, распорядитель в нарядном костюме, посетители, охранники, повара, никто не мог ей теперь помочь. Встреча с респектабельным господином, сидящим напротив, означала конец ее жизни. И судя по сиянию его глаз, конец мучительный и долгий.
— Татьяна, милая, неужели ты? Не верю глазам! — за притворным воодушевлением скользила неподдельная ирония. — Не чаял встретиться! Вот так удача!
Из всех людей на земле, единственного, она боялась только его. И ждала долгие годы, как избавления, известия о его смерти. Увы!
— Ничего личного, ты же понимаешь, — старик перегнулся через стол, заглянул ей в глаза, отпрянул довольно. В глазах стоял страх, откровенный, неприкрытый, чистый как бриллиант в галстучной заколке. И такой же черный. — Работа есть работа. Впрочем, в данном случае, я ее выполню с особым удовольствием.
