Джайлс Блант - Нежная буря
— Может быть, потому что он играл жестко. Он не любил осторожничать.
— И что это означает? Что Гренель был не просто информатором? Он был провокатором, так? Как Симона Руо. Совершал больше преступлений, чем предотвращал.
— А если и так, то что из этого?
— Если подружка Фогера помогала грабить нефтяные компании и закладывала бомбы, то, полагаю, человек Майлза Шекли был способен на большее. В частности, на убийство Рауля Дюкетта.
Совэ пожал плечами.
— Может, и так.
— Вряд ли такова была политика ЦРУ. Не в их интересах было вмешиваться в дела дружественного соседнего государства.
— Еще бы. ЦРУ в жизни бы на такое не пошло. Это вам скажет любой чилиец. Или кто-нибудь из благодарных гватемальцев.
— Иными словами, они проводили такую политику?
— Бог ты мой. Видно, у вас в Онтарио не очень-то смышленые полицейские. Заявляю для протокола: нет, я не думаю, что ЦРУ вмешивалось во внутренние дела Канады. Официально их политика была другой.
— Но?..
— Никаких «но». Все, точка.
— Как вы думаете, ваша кассета неплохо будет смотреться в шестичасовых новостях? Надо бы проверить, вы не находите?
— Ладно, будьте вы прокляты! Вы спрашиваете меня про то, что я не обязан знать! Теневая политика ЦРУ? Сверхсекретные операции? Ну откуда мне про это знать? В конце концов, я простой лошадник. Если вы хотите узнать, что я думаю, — пожалуйста. Но это все догадки, слухи и домыслы, имейте в виду. Я рассказываю вам об этом только потому, что мы с Шекли были близкими друзьями. Потому что мы с ним оба были как паршивые овцы в стаде и нам обоим нравилось хорошо делать свое дело.
— Отлично. Мы вас слушаем.
Совэ глубоко вздохнул и начал монотонно вещать, словно эту лекцию он читал уже много раз:
— Канада вызывала большое раздражение США во времена Никсона. Во-первых, мы предложили им отменить эмбарго Кубы. А янки просто бесятся, когда им напоминают о Кубе. Во-вторых, мы укрывали у себя целые самолеты уклонистов, не желавших воевать во Вьетнаме: вряд ли это могло понравиться в Вашингтоне. В-третьих, в самый разгар холодной войны премьер Трюдо объявил Канаду безъядерной зоной. Безъядерной! То есть мы перестали содержать серьезную армию. Штаты тратят миллиарды на оборону, а мы норовим въехать в рай на чужом горбу. И в-четвертых, у Трюдо были слишком длинные волосы. Я не шучу. Мы же говорим о Ричарде Милхаусе Никсоне, а он был настоящий параноик.
Никсону и его приспешникам нужно было немедленно изменить позицию своего северного соседа. Им надо было, чтобы у власти оказались консерваторы — кто-то, кто будет придерживаться той же точки зрения на Вьетнам, холодную войну и ядерное оружие, что и американцы. И Никсоново министерство реальной политики решило, что лучше всего для достижения этой цели поступить так: до смерти запугать население Канады, чтобы народ проголосовал за другую партию. Но имелась одна большая проблема.
— Пьер Трюдо.
— Пьер Трюдо. Это были времена трюдомании. Как им заставить канадцев узреть истину? И они придумали. Квебек тогда бурлил. Может, подогреть его до кипения? Пусть остальная Канада всполошится. А когда народ поймет, что Пьер Трюдо слишком мягкотел, его сметут и выберут на его место сурового консерватора. Это была даже не политика. Это было просто — «а что, если…». Сценарий.
А Шекли должен был оценивать выполнимость этих задач. Спецслужбы всегда этим занимаются — проводят учения, обкатывают теории. Поэтому Шекли внедрил своего человека в ФОК. И внедрил он его очень удачно. И вот, когда Шекли уже готов пуститься во все тяжкие, ребята из Лэнгли вдруг отыгрывают назад. И говорят ему: мол, спасибо, не надо. Но Шекли продолжает вести игру. Он продолжает опекать Гренеля. Вот почему он исчез. И вот почему после похищения Готорна и Дюкетта вся полиция Монреаля разыскивала не только Даниэля Лемойна и Бернара Теру, но и Майлза Шекли.
— Вы думаете, он приказал Гренелю убить Дюкетта?
— Какая разница? — Совэ плюнул на газовую плиту, вызвав шипение, похожее на помехи в приемнике. — Рауль Дюкетт уже тридцать лет как покойник.
23
Кардинал с Делорм остановились позавтракать в маленькой придорожной закусочной под названием «У Маргариты». Кардинал успел мысленно отрепетировать заказ по-французски, но когда Маргарита, необъятная женщина в очках с толстыми, как пепельницы, стеклами, выслушала его, она рассмеялась.
— Почему она смеется? По-моему, я все правильно сказал.
Делорм покачала головой:
— Это все твой акцент. Тебе кажется, что франкоканадцы говорят по-английски очень забавно, но, поверь мне, они и в подметки не годятся англосаксам, которые пытаются говорить по-французски.
— Хватит. Больше никогда ни слова не произнесу по-французски.
— Не глупи. У тебя очень хорошо получилось.
— Чертовы французы. И они еще удивляются, почему остальное население страны их терпеть не может.
— Прекрати. Ты заговорил, как Маклеод.
— Шучу.
Делорм выглянула в окно. По обе стороны шоссе тянулись поля. Солнце еще не успело подняться высоко и бросало на ее волосы рыжие блики.
— Думаешь, Совэ сказал нам правду? — спросила она.
— От правды он выигрывал больше. К тому же все, что он сказал, вписывается в то, что мы слышали от других. Думаю, больше нам из телефонных контактов Шекли ничего не извлечь.
Хозяйка заведения принесла еду: для Кардинала — гамбургер, а для Делорм — тарелку poutine — франкоканадской мешанины, состоящей из жареной картошки, соуса и расплавленного сыра.
— Господи, Делорм. Как ты можешь это есть?
— Отстань. Я это ем только в Квебеке.
— Ну конечно. Изысканный, утонченный французский вкус.
Делорм взглянула на него своими серьезными карими глазами.
— Когда заказываешь еду, ты должен говорить «prendre», — строго сказала она. — «Je vais prendre…»[20]
Они уже выехали на Десятое шоссе и собирались возвращаться в город, когда у Кардинала зазвонил телефон. В трубке раздался очень вежливый, очень британский голос:
— Добрый день. Могу ли я поговорить с детективом Джоном Кардиналом?
— Вы уже с ним говорите.
— Вот как. Насколько я понимаю, вы хотели меня найти. Меня зовут Готорн. Стюарт Готорн.
Стюарту Готорну явно перевалило за шестьдесят, но он был подтянут, бодр и энергичен. Пышные волосы, седые на темени, ближе к шее сохранили следы былого пшеничного оттенка. Они были зачесаны так, что образовывали два крыла над ушами. Кардинал ожидал, что он будет одет в строгий костюм в тонкую полоску, но Готорн, конечно, давно вышел в отставку, а значит, причин для такой парадности не было. Он явился в свободной белой рубашке, защитного цвета брюках без отворотов и туристских ботинках. В общем, в таком наряде он бы отлично смотрелся на сафари, в телевизионной студии или занимаясь какими-нибудь работами у себя в саду.
— Вы знаете, детектив, мне звонили из Канадской разведслужбы, — сказал он, когда Кардинал и Делорм заехали за ним в Вестмаунт. — Они очень беспокоятся, что я стану с вами разговаривать.
— С нами они больше разговаривать не хотят, — ответил Кардинал. — В нашем расследовании всплыли обстоятельства, которые не очень-то хорошо характеризуют их старую гвардию.
— В любом случае меня это совершенно не волнует. Насколько я могу судить, они форменным образом провалились во время Октябрьского кризиса. Если бы они действовали иначе, Рауль Дюкетт, возможно, остался бы в живых.
— Человек, который звонил, назвал вам свое имя?
— Нет, он не представился. Вследствие чего я сразу же заподозрил, какие у него могут быть мотивы. Это пожилой человек, что немудрено, если он из старой гвардии. По-видимому, франкоканадец. Так или иначе, я не намерен чинить препятствия расследованию убийства из-за какого-то анонимного звонка.
Некоторое время они ехали молча. Потом Готорн произнес:
— Вы знаете, меня много раз просили о подобных вещах, но я прекратил общаться с журналистами больше десяти лет назад. В последний раз они обратились ко мне в октябре двухтысячного — как раз в тридцатую годовщину событий. И я ответил: нет, нет, нет. Вычеркните меня из списка. Я пытаюсь забыть семидесятый год — во всяком случае, свое собственное участие в этих делах. А с другой стороны, не проходило дня, чтобы я не вспоминал о Рауле Дюкетте, который похоронен на горе Монт-Ройал.
Делорм вела машину, а Кардинал сидел сзади: они заранее об этом договорились, исходя из предположения, что Делорм — более доброжелательный, да и вообще во многих смыслах более привлекательный собеседник. И план сработал. Сидя в машине рядом с ней, Готорн без особых понуканий с их стороны начал свой рассказ.
— Проклятые журналисты, — проговорил он. — Видимо, люди с Си-би-си ожидали, что я выскажусь в отчаянно-христианском духе, прощу своих похитителей и так далее. Но, уж извините, простить их я не могу. Даже если забыть о том, каково пришлось мне самому, следует подумать и о том, что пережила моя семья. Один раз СМИ даже сообщили о моей смерти — в тот день, когда убили Дюкетта. Можете себе представить, что перенесла моя жена? Господи, да моему сыну было тогда четыре года. Простить их? Черта с два. Моя жена так с тех пор и не оправилась от удара. Ей пришлось тяжелее, чем мне. И этого я им не прощу.
