Чарльз Сноу - Смерть под парусом
— К вашему сведению, Кристофер сам всё время сторонился меня после убийства Реджера вплоть до поездки в Горнинг, — тихо заметила Эвис.
— Вот оно! — воскликнул Финбоу удовлетворённо. — Так я и думал. Одно время я полагал, что Эвис принадлежит к типу людей, которые глухи к чужому горю, — такие не располагают к откровенности. Но потом я увидел, что ошибался. Словом, в трудную минуту молодой человек, влюблённый в Тони или Эвис, несомненно, кинулся бы к любимой девушке за поддержкой. Но он с каждой из них вёл бы себя по-разному. С Тони он бы попытался найти забвение в любовных утехах. А с Эвис стал бы говорить о чём угодно, только не о том, что его тревожит, он постарался бы успокоить её, будто это она нуждается в поддержке, а не он сам.
Эвис вспыхнула, а Тони рассмеялась.
— Просто в Эвис трудно искать опору, — продолжал Финбоу. — Но суть всё-таки в том, что молодой человек в горе пришёл бы к ней, а вот Кристофер, наоборот, отдалился. Тогда я попытался подойти к вопросу с другой стороны, и случай с опрокинутой лодкой помог мне. Это была хитроумная уловка Кристофера, он хотел смыть с себя все следы.
Мы притихли. Уильям закурил. Когда он чиркнул спичкой, было такое впечатление, что кто-то вскрикнул.
— До этого я не думал, что можно убить человека, кое-как сполоснуться и появиться в лучшем виде в обществе — и всё это в течение каких-нибудь трёх минут. Но если представить, что убийца не имел возможности вымыться после преступления вообще, всё выглядит гораздо проще. И в то время как вы сидели и обсуждали ваше положение в каюте, Кристофер нуждался в хорошей бане — он не мылся уже целые сутки.
— Мы просто не придавали значения подобным вещам, — возразил Уильям. — Мы все находились рядом с ним после убийства, и никто ничего не заметил.
— Справедливое замечание, — согласился Финбоу, — Я долго ломал голову, почему вы ничего не заметили. А потом вспомнил один или два эпизода, о которых мне рассказал Иен. Во-первых, когда вы всей компанией собрались в каюте, Кристофер швырнул Тони коробок со спичками, вместо того чтобы зажечь спичку и дать ей закурить. Меня это насторожило: ведь он очень воспитанный человек, кроме того, и труд-то невелик — подняться и сделать два шага. Это могло быть просто случайностью… но тем не менее натолкнуло меня на мысль: не было ли у Кристофера причины не желать, чтобы Тони видела вблизи его руки?
А потом эта ссора Уильяма с Кристофером из-за того, кому сесть на вёсла, когда они поехали в Горнинг. Почему Кристофер заупрямился и не хотел грести? И почему, если он отказывался грести, когда вы шли в Горнинг, ему вдруг захотелось сесть на вёсла на обратном пути?
Как известно, убийце, чтобы яхта не врезалась в берег, нужно было как-то закрепить румпель между рукой жертвы и телом. Последовательность его действий была, очевидно, такова: во-первых, убить Роджера; во-вторых, связать вместе пистолет, вымпел и судовой журнал и выкинуть их за борт, предварительно оставив на поручнях след от шнура; в-третьих, закрепить румпель, чтобы яхта шла более или менее прямым курсом. К этому времени на груди у Роджера должна была уже выступить кровь из раны…
Кристофер во время возни с румпелем не мог не испачкать руки в крови, он заметил это сразу, как только вернулся в каюту, — тогда все его, казалось бы, непоследовательные поступки стали вполне объяснимы. Он не мог допустить, чтобы Тони видела его руки на близком расстоянии. Он не хотел дотрагиваться до вёсел из опасения, что от трения и тепла на них останутся следы крови. А когда он оказался в безвыходном положении и ему пришлось всё-таки грести, он не хотел, чтобы кто-либо увидел вёсла, пока они не будут вымыты. И вот на обратном пути из Горнинга он должен был изловчиться и во что бы то ни стало отмыть вёсла… и, что ещё важнее, свои руки. Он не дал Уильяму сесть на вёсла. Таким образом, ни одна живая душа не могла увидеть испачканные кровью вёсла и, кроме того, сидя на вёслах, легче перевернуть лодку и искупаться самому. Он уже тогда решил перевернуть её при первой же возможности, а тут очень кстати подвернулся Беррелл, и Кристофер легко осуществил свой замысел.
Когда я нарисовал себе картину преступления, мне даже стало лестно, что такой человек, как Кристофер — умный и, бесспорно, талантливый в своём деле, — мыслит и поступает именно так, как я себе и представлял. Итак, первый шаг был мной сделан. Это было равносильно тому, как если бы я сам себе сказал: если допустить, что Кристофер убийца, то все его поступки после совершения им преступления вполне логичны и легко поддаются объяснению.
Гораздо труднее оказалось разобраться, почему он убил Роджера. После разговора с Эвис я исключил его как возможного убийцу потому, что он был единственным, у кого, казалось, не было никакого резона убивать Роджера. Впрочем, я уже говорил Иену, что самое примечательное в данном деле — это то, что у Роджера было больше причин желать смерти любому из своих приятелей, чем наоборот. Было бы, например, странно, если бы Роджер не хотел убрать с дороги Кристофера, ведь тот был его счастливым соперником. А судя по тому, что я узнал о Роджере, он бы ни перед чем не остановился, чтобы разделаться с соперником. Исходя из этой посылки, я не исключал, что Кристофер мог убить Роджера и с целью самозащиты. Словом, я стал размышлять над возможностью и такого варианта.
Анализируя поведение Кристофера шаг за шагом, я вспомнил, что утром, собираясь на медицинское обследование, он был удивительно безмятежно настроен. Меня это удивило, но я тут же решил, что глупо в каждом поступке усматривать какую-то связь с преступлением. Он обязан был пройти медицинское обследование, и сделать это нужно было у ведомственного врача. По-видимому, он не сомневался, что обследование пройдёт благополучно, И оно действительно прошло хорошо, здоровье Кристофера признали первоклассным. И всё-таки меня насторожила такая его безмятежность. Он говорил, что никогда прежде не обследовался. Может ли здравомыслящий человек чувствовать себя абсолютно спокойно и уверенно, собираясь идти на своё первое в жизни обследование? Я ещё не встречал человека, который в подобных обстоятельствах не испытывал бы некоторого трепета. А правда ли, что он никогда прежде не обращался к врачам, заинтересовался я, а если обращался, то почему он это скрывает? Если он был у врача незадолго до этого и убедился, что со здоровьем у него всё благополучно, то естественно, что он не испытывает беспокойства перед предстоящим визитом. Но в таком случае зачем же делать из этого тайну?
И тогда я начал усматривать в этой таинственности некую связь с Роджером. А что, если у Кристофера есть тайна и о ней случайно знал Роджер? И не касается ли эта тайна состояния здоровья Кристофера? Располагая какими-то данными, Роджер мог свободно использовать этот козырь против Кристофера при первом удобном случае. И я понял, что этот случай, очевидно, и представился, когда Кристоферу предложили должность в Малайе.
Эвис сдавленно вскрикнула и посмотрела на Финбоу широко открытыми, потемневшими глазами. Финбоу продолжал:
— И тут у меня возникло одно предположение. Если когда-то в прошлом, когда Роджер и Кристофер были в дружеских отношениях и между ними ещё не стояла Эвис, Кристофер обращался к Роджеру по поводу какой-то своей болезни — достаточно серьёзной, чтобы из-за неё могли возникнуть осложнения, — тогда в этом деле нет загадок. Позднее здоровье Кристофера могло поправиться настолько, что лишь посвящённый в тайну его недуга врач знал истинное положение вещей… возможно, это было что-нибудь вроде диабета, при котором любой медик признает пациента практически здоровым, если в момент осмотра нет обострения. Но лечащий врач знает о существовании болезни.
Любая такого рода болезнь, даже и залеченная, могла быть причиной для отказа в должности: ведь Кристоферу предстояло работать в Малайе. Возможно, это и несправедливо, но ничего не поделаешь. Аргументов для отказа нашлось бы немало: отсутствие медицинской помощи, возможный рецидив болезни и прочее и прочее. Нетрудно представить себе Роджера, у которого внезапно «проснулось чувство гражданского долга» и он счёл своей святой обязанностью поставить правление компании в известность, что Кристофер болен и не может взяться за такую работу. Разве трудно представить Роджера, этого самодовольного краснощёкого здоровяка, который уговаривает себя, что сообщить о Кристофере — его святая обязанность?! Он ещё наверняка и упивался своей высокой нравственностью!
Эвис так закусила губу, что она у неё побелела.
— В уме вам не откажешь, мистер Финбоу, — сказала она.
— Я просто постарался составить себе ясное представление о каждом участнике драмы, — ответил он, — вот и вся моя заслуга. Итак, всё говорило за то, что версия, о которой идёт речь, вполне приемлема. Второй вопрос — почему убийца не воспользовался предложением Иена сохранить всё в тайне — объясняется просто, если считать, что убийцей был Кристофер. Он боялся признаться из страха потерять Эвис. Он был очень умён и прекрасно сознавал, что его счастье висит на волоске. Эвис достаточно малейшего повода, чтобы разорвать их помолвку. И я хорошо представляю себе, как он с присущей ему горькой иронией думал, что убийство — весьма серьёзный повод в глазах Эвис.
