Джон Бёкан - Тридцать девять ступенек. Маска Димитриоса
Г. посоветовал ему обратиться к „барону“, который всегда принимает близко к сердцу трудности своих друзей. Нет, взаймы „барон“ не дает (у него принцип: никогда не давать взаймы), но он дает своим друзьям возможность заработать значительные суммы денег. Почему бы Буличу не побеседовать с ним?
„Беседа“ состоялась в гостиной номера, который „барон“ занимал. Заказанный Буличем ужин на две персоны был подан прямо в номер. Г., запершись в ванной, подслушивал.
Преодолев некоторое смущение, Булич наконец взял быка за рога: что было бы, если бы он отказался платить Алессандро, чем это могло ему грозить?
Димитриос гневно осудил это предположение. Поскольку именно он рекомендовал Булича, и за него поручился, то он нес и ответственность. Но даже, если отбросить этот деликатный вопрос, то все равно могли возникнуть неприятности. Ведь у Алессандро остались долговые расписки, которые он мог предъявить полиции. Впрочем, он надеется, что до этого дело не дойдет.
Булич наконец понял, к чему это приведет: его тотчас выгонят из министерства. Наверняка всплывет и то, что он брал деньги у Г. Никто ведь не дает деньги за одни красивые глаза — значит, здесь что-то есть, а это уже грозило тюрьмой. Буличу оставалось только одно: выпросить деньги у „барона“.
Как ни умолял Булич „барона“, тот наотрез отказался: во-первых, потому что данная взаймы сумма превращает друга во врага, а во-вторых, он никогда не нарушал это правило. И несмотря на это, он все-таки хотел бы помочь. Есть один путь, но готов ли герр Булич пойти по нему — вот в чем вопрос? После долгих упрашиваний „барон“ наконец сдался и сказал, что кое-кого из его знакомых интересует информация, которую они не могут получить по обычным каналам. Эти люди могли бы заплатить за эту информацию тысяч пятьдесят, если бы все было сделано без шума.
Между прочим, Г. приписывал свой успех (это слово означает для него, как и для хирурга, выживет ли оперированный после операции) тщательно продуманному манипулированию с денежными суммами. Первая взятка в двадцать тысяч, затем долги Алессандро, который был агентом Г., и, наконец, предложенные Димитриосом пятьдесят тысяч были этапами психологической обработки Булича. Так, например, уплатив из последней суммы долг Алессандро, Булич получал двадцать пять тысяч, почти столько же, сколько у него было в самом начале. Действуя таким образом, Г. надеялся, что разбуженная алчность поможет одолеть страх.
Интересно, что сразу сломать Булича не удалось. Когда он понял, что от него требуется, он, конечно, сначала испугался, но потом впал в настоящее бешенство.
Видимо, у него наконец-то спала с глаз пелена, потому что он несколько раз выкрикнул: „Шпион! Подонок!“ Действительно, после этих слов „барон“ перестал изображать занятого филантропией аристократа и собственноручно подавил бунт. Удар ногой в живот согнул бедного Булича пополам и вызвал приступ рвоты. За ним последовал удар ногой в лицо, после чего, бросив Булича в кресло, Димитриос еще раз объяснил, что у того нет другого выхода.
Все было очень просто: Булич должен был принести карту после работы в отель и положить ее на место на следующее утро; он получал деньги сразу, как приносил карту, которую ему возвращали, сняв с нее фотокопию. Он был строго предупрежден о возможных последствиях визита с повинной в полицию, в то же время было еще раз подчеркнуто, что пятьдесят тысяч ждут его. На этом беседа была окончена.
На следующий день вечером Димитриос получил карту. Отнеся ее Г., который немедленно занялся фотографированием и проявлением пленки, Димитриос вернулся в гостиную и не спускал с Булича глаз до тех пор, пока Г. не дал знать, что карта больше не нужна ему. Затем Димитриос вручил Буличу карту и деньги, и тот, не вымолвив за все это время ни единого слова, удалился.
Г., находившийся все это время в спальне, говорит, что звук захлопнувшейся за Буличем двери был для него слаще музыки. В самом деле, негатив обошелся ему за весьма умеренную цену, притом он уложился в назначенный срок. Если Булич незаметно вернет карту — а в этом не было ничего исключительного, — то получалось, что и волки сыты, и овцы целы.
И в этот момент в спальню вошел Димитриос. Г. тотчас понял, какую ошибку он совершил.
— Позвольте получить то, что причитается мне за работу, — сказал Димитриос, протягивая руку.
Г. посмотрел ему прямо в глаза и согласно кивнул головой. Он очень сожалел о том, что пришел сюда безоружным.
— Вам придется пройти со мной, — сказал он и шагнул к двери.
Димитриос отрицательно качнул головой.
— То, что мне причитается, у вас в кармане.
— То, что у меня в кармане, причитается мне, а не вам.
Ухмыльнувшись, Димитриос достал револьвер.
— Поднимите руки, mein Herr, и держите их на затылке.
Г. подчинился. Сделав два шага, Димитриос остановился. Г. говорит, что только тогда понял грозящую ему опасность.
— И, пожалуйста, без глупостей, mein Herr.
Улыбка вдруг исчезла с лица Димитриоса. Он сделал еще один, последний шаг, и, ткнув револьвер в живот Г., сунул свободную руку в карман его пиджака и вытащил пленку. Потом, отскочив в сторону, сказал:
— Теперь можете уходить.
Г. ушел. Но и Димитриос, в свою очередь, тоже совершил ошибку.
В ту ночь агенты Г. вместе с завербованными по этому случаю уголовниками прочесывали Белград, пытаясь схватить Димитриоса. Димитриос как в землю провалился — больше его Г. никогда не видел.
Вы спросите, что стало с негативом? Вот ответ Г.:
— Когда на следующий день утром стало ясно, что Димитриос ушел от нас, мне — как это ни горько, ведь вся моя работа пошла насмарку — ничего не оставалось, как рассказать о происшедшем одному работнику германского посольства, который был моим приятелем и кое-чем был мне обязан. Спустя два-три дня после этого памятного вечера мне стало известно, что Димитриоса видели вместе с человеком, который работал на французскую разведку, так что германскому посольству представилась прекрасная возможность оказать услугу правительству Югославии. Как вы думаете, могло оно упустить ее?
— Если я правильно понял, — сказал я, — вы поступили вполне сознательно, известив югославские власти о том, что карта побывала в чужих руках?
— К сожалению, у меня не было другого выхода. Будучи новичком в нашем деле, Димитриос совершил непростительную ошибку, выпустив меня живым. Он, наверное, думал, что я, шантажируя Булича, легко опять получу в свои руки карту. Но эта карта теперь не имела для меня никакой цены, во-первых, потому, что секретные сведения стали известны другой разведке, а во-вторых, потому, что, сообщая сведения, уже известные другой разведке, разведчик роняет свой престиж. Конечно, я был очень зол на самого себя. Единственным утешением было только то, что Димитриос получил от французов половину договорной цены за информацию, как будто они догадывались, что она уже устарела. Впрочем, она стала такой чуть позже, после предпринятого мной демарша.
— Что стало с Буличем?
Черты лица Г. вдруг исказила брезгливая усмешка.
— Жаль, конечно, что все так получилось. Я обычно беру на себя ответственность за судьбу тех, кто на меня работает. Его арестовали чуть ли не на другой день. Карты хранились свернутыми в металлических цилиндрах, а ему, чтобы вынести карту из министерства, пришлось сложить ее несколько раз. На ней одной были следы складок, ну и, конечно, на ней нашли отпечатки его пальцев. Булич рассказал властям все, что знал о Димитриосе. Это и спасло ему жизнь — он был приговорен к пожизненному заключению. Я уже приготовился к тому, что власти будут разыскивать и меня: в конце концов ведь это я познакомил его с Димитриосом. Но, как ни странно, меня не трогали. Подумав, я решил, что Булич, возможно, боится дополнительного обвинения в получении взятки либо сделал это из благодарности за те двести пятьдесят динаров, которые я ему дал в последний раз. Весьма вероятно, он так и не догадался, что за всем этим стоял я. Как бы там ни было, мне это очень пригодилось: ведь я еще не закончил свою работу в Белграде и, если бы за мной началась слежка, мне пришлось бы переменить паспорт и — что самое для меня неприятное — прибегнуть к гриму. Судите сами, насколько бы это усложнило мне жизнь.
Я задал ему свой последний вопрос, и вот что он мне ответил:
— Да, я сфотографировал новую карту. Правда, на этот раз я пошел совсем другим путем. Вернуться с пустыми руками я не мог хотя бы потому, что ухлопал на это предприятие кучу денег. Кстати, в нашем деле всегда так: хорошо, если огромные силы и средства тратятся хотя бы не впустую. Вы, наверное, думаете, что я просчитался, поставив на Димитриоса. Полагаю, это несправедливо. Ведь моя ошибка заключалась только в том, что Димитриос казался мне таким же жадным до денег дураком, каких миллионы. Каково же было мое удивление, когда он отнял у меня пленку, не дожидаясь своих сорока тысяч! Эта ошибка в прямом смысле этого слова стоила мне очень дорого.
