Жорж Сименон - Нотариус из Шатонефа
Я не пытаюсь ни усыпить вашу бдительность, ни превратить вас в своего союзника. Я хочу лишь, чтобы с этим было покончено, потому что обстановка невыносима…
Мегрэ воспользовался перерывом в его речи, чтобы раскурить новую трубку и налить себе пива. Не забыть бы спросить у Жерара, откуда он его берет, потому что оно такого качества, которое редко встречается в винодельческих районах.
– По вашему мнению, это Жан Видье?
Почему же Жерар снова смутился?
– Нет, господин комиссар… Я не хочу, чтобы у вас сложилось такое впечатление… Постойте! Я буду откровенным до конца… Перед своим приездом я задавал себе вопрос: а может, у Видье были шансы?.. Я говорю не о большой любви… Но Арманда слишком живая, слишком жадна до удовольствий, если позволительно так выразиться, чтобы долго оставаться незамужем… Возможно, через несколько лет она бы согласилась принять спокойную любовь без приключений…
– А не мог бы этот клерк остановить свой выбор на Клотильде?
– Нет! Клотильда более надменна, чем ее сестра, ее возмутила бы сама мысль выйти замуж за служащего своего отца… Впрочем, только она демонстрирует некоторую холодность ко мне, потому что в конечном итоге я не кто иной, как мазила без гроша в кармане…
– Знает ли она, кто вы на самом деле?
– Нет!
– Кто в доме знает об этом?
– Господин Мотт и Арманда. Не думаю, чтобы господин Мотт рассказал об этом своей жене, он вообще очень редко посвящает ее в свои дела…
– А Жан Видье?
– Вам тоже это пришло в голову. Я долго себя спрашивал, знает ли он. Теперь же я уверен, что да. В самом деле, нотариус, который очень педантичен, после моего признания потрудился составить досье, куда включил все вырезки из газет, касающиеся моего отца. И вот однажды утром, когда Жан Видье был в кабинете один, я заметил это досье на письменном столе нотариуса…
– И по-вашему, это объясняет дело?
И Мегрэ был удивлен, когда в ответ услышал решительное:
– Нет!
Он с удивлением оглядел молодого человека и увидел, что тот смущен своим собственным порывом.
– Что вы хотите этим сказать?
– Послушайте, господин Мегрэ… Как никто другой, я интересуюсь полицейскими историями, и вы понимаете почему… Поэтому я следил по газетам за делами, которые вы вели… Я смог узнать, что – возможно, вас заденет это слово – вы всегда были лояльны, даже если речь шла о таких людях, как…
– Как ваш отец!
– Да… И поэтому я подумал, что и со мной вы будете лояльны… Я бы мог предоставить вам одному вести ваше расследование, но когда я вас узнал, тотчас же заявил Арманде, что хочу с вами поговорить… Понимаете, я нетерпелив… Вроде бы я женюсь через двадцать девять дней… Но на деле я нахожусь во власти каких-то событий, хитрости моего врага, потому что у меня есть враг, которого я не могу назвать с уверенностью… Я сказал вам то, что хотел сказать о Жане Видье… А теперь я хочу добавить столь же откровенно: хотя я настроен против него, моя интуиция подсказывает мне, что он невиновен…
Между ними сновала большая муха. За окном была видна четверка гребцов в гоночной лодке, которая промчалась как стрела по глади Луары. В густом воздухе угадывались слова рулевого, наклонившегося вперед:
«Один… два».
– Я повторяю, что мысленно перебрал по нескольку раз все вообразимые объяснения. Я даже спросил себя, а может быть, госпожа Мотт… Но нет! Это слишком глупо… Вы ее видели… Можно подумать, что господин Мотт выбрал ее под стать своему дому, тихую и приветливую.
Неспособную к сложностям… Видите ли, этот человек с высокими идеями счастья всю жизнь с ожесточением создает и проповедует счастье своей семьи, своего клана… У меня еще не слишком много опыта, господин комиссар… Я молод… Но мне приходилось бывать в разных кругах, и я нигде не встречал такого стремления к гармонии в мельчайших деталях…
Мегрэ был тем более взволнован, что это отвечало его собственным мыслям.
– Если бы я знал, что сказанное мною выйдет за стены этого дома, я откусил бы себе язык… Я опять же доверяю вашей лояльности… Речь идет о защите любви, которая, клянусь вам, чиста и искренна. В моем возрасте с трудом верят в людское коварство, и поэтому мне стыдно от того, что я говорил сейчас о Жане Видье… Я искал другое объяснение… Оно еще более ужасно…
Предположите, что господин Мотт…
Мегрэ вздрогнул, но постарался не выдать себя ни движением, ни выражением лица.
– Предположите, что этот человек, который с такой изобретательностью, вкусом и решимостью цепляется за счастье, как он его себе представляет, вдруг испугался, что незнакомец, человек, пришедший извне, проникнет к нему, как червь в плод…
И представьте себе, что он ни в коем случае не хочет поступать вразрез со своими принципами, стремится сохранить в глазах окружающих репутацию великодушного и открытого человека… Вот что я в конце концов подумал… Мне нечего добавить… Не вижу другого объяснения этой настолько абсурдной ситуации, что порой себя спрашиваю, не сошел ли я с ума…
При этих словах он встал и принялся ходить по мастерской. Машинально выдвинул ящик письменного стола.
И вдруг вынул оттуда что-то, предмет не больше грецкого ореха, и небрежно бросил его в сторону Мегрэ.
– Ну вот! Что я вам говорил?
По всей видимости, это была редкая вещица, о которой говорил нотариус из Шатонефа, маленький кусочек слоновой кости, в котором художник из Азии сумел тонко вырезать целую сцену с шестью персонажами.
Мегрэ подержал ее на ладони, с удовольствием ощущая гладкость, отполированную десятью или двенадцатью веками.
– Теперь легко установить, кто к вам приходил.
– Вы думаете? – засмеялся молодой человек.
– Господин Мотт приходил к вам в последнее время?
– Еще вчера вечером он был здесь с тремя своими дочерьми.
– А Жан Видье?
Жерар заколебался. Казалось, последнее признание ему было тяжело сделать.
– У меня нет служанки, – вздохнул он наконец. – Каждое утро на два часа приходит женщина, чтобы убраться. Ем я в гостинице…
– Я не понимаю…
– Женщина, которая у меня убирает, Матильда, тетка Видье… Он из очень простой семьи… Даже удивительно, что он не стал слишком желчным. Мне нечего добавить… Я вас отвезу назад…
– Если позволите, я вернусь пешком…
– Как хотите… Мне все равно придется отвести их машину…
И Мегрэ оказался один на улицах Шатонефа, которые солнце в этот час разрезало на две почти равные части: с одной стороны свет и зной, и можно встретить лишь кошку или разомлевшую собаку, а с другой – тень и прохлада, и торговцы, сидящие у своих порогов.
«Что же он хотел сказать?» – спрашивал себя Мегрэ.
Намеревался ли Жерар Донаван в конце концов направить его по следу нотариуса или Жана Видье?
– В этом случае, – проворчал он, обходя крытый рынок, который был пустынен, как каток, – молодой человек еще более ловок, чем его отец…
Настолько ловок, что…
В этом деле нет ни одного трупа. Ничья жизнь, по всей видимости, не находится под угрозой. Речь идет о счастливых людях, которые яростно защищают друг от друга свое счастье, такое, как они его понимают. Однако эта борьба за радость приняла форму преступления, кражи нелепых предметов, привезенных из Китая торговцами и купленных одержимым коллекционером за большие деньги.
Что же он все-таки хотел в самом деле сказать?
И тут Мегрэ заметил, что машинально положил в карман маленький кусочек слоновой кости, который для любителей стоил несколько десятков тысяч франков.
Он остановился перед дверью между двумя каменными уличными тумбами, обильно орошенными всеми собаками квартала, и с удовольствием позвонил в колокольчик с торжественным и бархатистым звоном. Маленькая служанка открыла ему лакированную дверь, отступила, давая пройти, закрыла ее за ним и объявила:
– Все в саду…
Тем не менее Мегрэ прошел в гостиную, где, как он знал, собираются только после обеда. Он положил вещицу из слоновой кости на стол, стоящий посредине комнаты, со столешницей из зеленого мрамора с нежными прожилками.
Затем он подумал, не пойти ли в контору и не завязать ли знакомство с Жаном Видье.
3
Мегрэ был разочарован вдвойне. Он бы не смог в точности сказать, каким себе представлял Видье, но во всяком случае действительность не имела ничего общего с тем образом, который мог у него сложиться.
Несмотря на зеленые витражи, которые занимали треть окон, контора была такой же светлой, как и весь дом; стены сплошь увешаны объявлениями о продаже ферм, зданий, сельскохозяйственных орудий, инвентаря и скота. Лишь мебель пришла из другой эпохи, – высокая конторка из черного дерева, рядом с которой стоял табурет с немыслимыми ножками.
Одного взгляда, брошенного на того, кто занимал этот табурет, было достаточно, чтобы понять, что второй клерк конторы, седоватый старик в шелковой черной ермолке, даже если бы на нем не было люстриновых нарукавников, сам будто бы сошел с офорта прошлого века…
