Эллери Куин - Смерть в Голливуде
— Ну тогда, может быть, они враждовали?
— Да что вы привязались к этой Делии? — не выдержала Лаурел.
— А почему вы так старательно избегаете разговора о ней?
— Да прекрасно они ладили между собой, папа и Делия! Мой папа со всеми умел найти общий язык…
— Видимо, не со всеми… — печально покачал головой Эллери. Лаурел бросила на него удивленный взгляд. — То есть я имел в виду — в том случае, если справедливы ваши предположения о преднамеренном убийстве. Или шантаже. Не вините полицию, Лаурел, что она оставила подобные предположения без внимания. Страх — опасное оружие, которое невозможно увидеть даже под микроскопом. Он не оставляет отпечатков пальцев или стреляных гильз и является самым неблагодарным объектом для судебной экспертизы или лабораторного анализа. Где, собственно, полиции было взять законные основания для официального открытия дела? Записка… вот если бы вы могли предъявить эту записку, был бы совсем другой разговор. Но у вас ее нет…
— И вы туда же, об этой записке! — обиженная Лаурел готова была вскочить с места.
— Лаурел, не волнуйтесь, я отношусь к вашему рассказу с полным доверием. Просто я хочу объяснить вам, что обычные случаи требуют обычного подхода, к которому и привыкла полиция. Я имел в виду только это. Но мне, наоборот, по душе как раз что-нибудь позамысловатее и посложнее. Такое, где есть возможность пораскинуть мозгами и покопаться… Вот, например, я уже и откопал кое-что: не все так просто с Делией и Роджером Приамами. Какие-то нюансы вы скрываете, Лаурел.
— Да с чего вы взяли?
— А с того, что вы так старательно обходите некоторые моменты.
— Вовсе нет. Просто не хочу тратить время на не относящуюся к делу болтовню. А обсуждать Делию и их супружеские отношения — и есть именно такая болтовня. Семейная жизнь Приамов и смерть моего отца — разные вещи.
Она закрыла глаза.
Эллери улыбнулся и задумчиво покачал головой.
— Да, у меня нет записки, — грустно кивнула девушка. — Вы в точности повторили сейчас слова, сказанные мне в полицейском управлении. Без записки или какой-либо другой улики они не могут начать следствия. Я просила Роджера обратиться в полицию и рассказать им хотя бы то, что ему известно. Но он расхохотался мне в лицо и посоветовал подлечить нервишки на приличном курорте Тихоокеанского побережья. В полиции мне предъявили результаты вскрытия и историю его болезни. То есть попросту вежливо послали подальше… Вы намерены сделать то же самое?
Эллери отвернулся к окну. Меньше всего на свете он был сейчас готов к тому, чтобы ввязаться в очередную историю с убийством человека. Но эта вот деталь — мертвая собака — казалась для его беспокойного ума слишком заманчивой. Почему именно мертвый пес в роли рокового посланца? Очень похоже, что в это вложен какой-то символический смысл… Ну а Эллери питал просто невероятную слабость к преступникам с богатой фантазией и метафорическим мышлением! Если, конечно, за всем этим действительно скрывается преступление. Ведь Голливуд — такое игривое местечко, поди, разберись: что тут в шутку, а что всерьез. А шуточки у местных обитателей порой превосходят все мыслимые рамки человеческого поведения. По сравнению с некоторыми из них мертвая собака в роли посыльного — просто детские игры. Один чудак, которого Эллери знавал лично, держал скаковую лошадь в ванной. Другой умудрился за два дня сделать семьдесят шесть экстренных выпусков газеты. Почему, собственно, какому-нибудь еще умнику сдуру не послать ювелирному торговцу с больным сердцем только что сдохшее животное с запиской якобы от имени мафиозной группировки? Их ведь тут пруд пруди. Потом, конечно, до этого идиота могло дойти, что иногда не вредно слегка подумать, прежде чем делать что-нибудь… Да уж поздно было: объект неудачной шутки стал жертвой инфаркта… Видя столь неожиданные плоды своего не в меру резвого остроумия, шутник, естественно, уже был не на шутку растерян… А бедная больная и потрясенная жертва пригласила партнера посоветоваться. Может быть, в записке угрожали зверской расправой, если какая-нибудь немыслимая диадема не окажется в положенный час — скажем, в полночь — в каком-нибудь премерзком гадком уголке на окраине города. И вот в течение трех часов партнеры обсуждают эти невероятные требования. Хилл, к примеру, мог испуганно утверждать, что разумнее пойти навстречу и удовлетворить бандитов. Приам же, естественно, лишь презрительно фыркал и уверял, что все это бред. В конце концов Приам удалился, а странное выражение, которое Лаурел истолковала как страх, было всего лишь гримасой досады на слабонервного Хилла. Легкомысленное отношение компаньона могло совсем подкосить Хилла, и его без того слабое сердце не выдержало… Вот и вся разгадка. Хотя все-таки кое над чем в этой истории стоит поломать голову. Но и полицию понять тоже можно. Ведь если особенно не вдаваться в подробности, то с первого взгляда заявления Лаурел смахивают на плод воспаленного воображения разбитой горем дочери. Конечно же, они отнесли все ее слова на счет расшатанных в результате несчастья нервов. Вот и все. А неврастения — еще не основание для начала следствия. Да, именно так полицейские и отнеслись к ней.
Эллери обернулся. Она сидела, закинув голову, и дым от сигареты в бессильно повисшей руке вился под потолком бесконечным знаком вопроса.
Эллери спросил:
— Вероятно, у вашего отца была масса заклятых врагов?
— Насколько я знаю — ни одного.
Такой ответ его удивил. И заинтересовал. Если бы это был бред, то он должен был быть красочно и убедительно оформлен. Она обрушила бы сейчас на него шквал имен, дат, мелких подробностей. Но она сказала — «ни одного»…
— Мой отец был очень располагающим к себе человеком. Мог поладить с любым. Он был добр к людям, а они — к нему. Можно даже считать, что фирма «Хилл и Приам» своим успехом была обязана именно характеру моего отца. Конечно, и у него случались срывы, как у любого нормального человека. Но я не помню, чтобы он хоть раз вызвал у кого-нибудь вспышку настоящего гнева. Даже у Роджера.
— Значит у вас нет ни малейших предположений — кому могла понадобиться эта нелепая… смерть от испуга? — спросил Эллери.
— По-моему, я напрасно пришла сюда, если вы считаете мой рассказ нелепостью… — Лаурел Хилл резко вскочила на ноги, швырнула сигарету прямо в пепельницу и сказала:
— Простите. Я понапрасну отняла у вас время.
— Лаурел, понимаете, я рад был бы сам, но… Вы могли бы поискать заслуживающего доверия частного сыскного агента…
Она с улыбкой прервала его:
— Я сама займусь этим. Лично. И спасибо за авокадо…
— Лаурел, подождите!
Но она уже быстро шла к выходу.
Высокая стройная женщина загородила ей путь в дверях.
— Привет, Делия! — небрежно бросила Лаурел.
ГЛАВА II
Основываясь на скудных замечаниях, брошенных Лаурел по поводу Делии Приам, Эллери ожидал увидеть совершенно иную женщину. Он даже нарисовал себе ее портрет, пользуясь очень бедной палитрой — единственно доступной ему палитрой взглядов неопытной в психологии человеческих отношений юной Лаурел. Выходило, что муж Делии — старый хрыч и тиран, свирепый калека, под железную дудку которого пляшет весь дом. И что из этого следовало? Что его жена должна была быть этакой бесцветной тихоней, вечно испуганно жмущейся в уголок потемнее… унылой, ссохшейся раньше времени женщиной.
Однако особа, стоящая в дверях, была явно не из тех, на кого можно не глядя наступить, раздавить и забыть. Над этой женщиной явно нелегко было взять верх, а уж забыть — просто невозможно.
Она выглядела настолько моложе портрета, мысленно рисовавшегося Эллери, что только спустя много-много дней он понял, что ее юность — всего лишь кажущаяся. Один из ее обычных, однако волшебных трюков, при помощи которых она производила впечатление на людей так же легко и естественно, как дышала. С течением времени он узнал, что ей сорок шесть лет, но даже тогда он понимал это только умом — физически ощущая ее возраст совсем иначе. Как если бы, он смотрел на прекрасное юное тело, а ему бы говорили, что этой античной статуе две тысячи лет…
И она действительно напоминала античную статую — сама воплощенная полунагая молодость, так что Эллери не мог не восхититься ею. Однако роскошь ее облика была сродни цветку, раскрывшему свой последний и самый прекрасный бутон незадолго до наступления холодов. Одна видимость юности, с которой ему уже не раз приходилось сталкиваться, особенно в Голливуде.
Одного взгляда оказалось достаточно Эллери, чтобы понять — Делия Приам была женщиной незаурядной. Она предстала перед ним в дверном проеме, словно на картине, и Эллери впервые мог созерцать совершенные пропорции. Она была одета в рыжевато-коричневую деревенскую блузу из какой-то легкой ткани и типичную для Калифорнии яркую, цветастую юбку. Ее густые черные волосы гладко зачесаны на один бок, на полинезийский манер. Ровные широкие золотые кольца блестели в ушах. Голова, плечи, грудь, бедра — Эллери никак не мог решить, что больше восхищает его. Она все еще стояла в дверях, будто окутанная загадочным облаком. В воздухе вокруг нее ощущалась одновременно и расслабленность, и напряженность. Волнующая смесь осторожности и безрассудства.
