Кэрол Дуглас - Авантюристка
– И распущенный, – закончила я.
– Дерзкий, – парировала Ирен. В глазах ее горел вызов. – Что ты хотела бы посмотреть в Париже? Скажи, и сразу поедем.
– Точно не Монмартр.
– Ну конечно. Слишком уж он… богемный.
– Разумеется. И не бульвары, даже при свете дня!
– Естественно. Ведь они чересчур… бодлеровские.
– Нотр-Дам я и так видела.
– Ну его! Чрезмерно… романский.
– Знаешь, где я действительно хочу побывать?
– А разве что-то осталось? – проворковала Ирен гадкому попугаю, чмокнув его в гигантский желтый клюв.
– Птичка-птичка-птичка! – проскрипел Казанова.
– Bel oiseau, bel oiseau[8], – пропела Ирен.
Казанова задрал клюв и с возмутительным успехом повторил фразу.
– Я бы хотела прогуляться по левому берегу Сены, – призналась я.
– Неужели! Но, Нелл, он еще более богемен, чем Монмартр и бульвары, вместе взятые!
– Говорят, неподалеку от Нотр-Дама книготорговцы раскинули палатки. Я не прочь приобрести пару антикварных изданий.
– Разумеется, Библии, – подмигнула Ирен.
– Мне хорошо известно, что по-французски Библия созвучна с библиотекой. Очень уж хочется прочесть эту «библиотеку» от корки до корки!
– А «безделушка» по-французски «bibelot». Может, после похода за книгами прогуляемся по рю де-ля-Пэ[9]?
– Договорились! – согласилась я.
Что ж, придется пройтись с Ирен по модным магазинам, иначе она в жизни не станет копаться со мной в пыльных фолиантах, – благоразумно решила я, и мы отправились в путь.
В тот августовский день осень еще не спешила вступать в свои права. Над безмятежным Парижем раскинулось чистое бирюзово-голубое небо, многие парижане отдыхали за городом, а башни собора Парижской Богоматери отражались в Сене причудливыми изгибами, как если бы их вздумалось нарисовать кому-то из этих безумных импрессионистов.
Мы неспешно прогуливались вдоль левого берега Сены, попутно заглядывая к антикварам, торговавшим предметами книжной старины. Казалось, все без исключения покупатели носили длинные плащи, уродливые шляпы и чересчур короткие панталоны. Несмотря на сию малоприятную компанию, я вся погрузилась в книги. Мои жадные пальцы (которые, между прочим, были куда чище, чем у остальных библиофилов) вскоре покрылись позолотой, сыпавшейся со страниц роскошных фолиантов. Я будто снова превратилась в девчонку, что изучает в подвале сокровища, хранящиеся в сундуках шропширского приходского священника. Ирен следовала за мной по пятам, словно няня, во всем потакающая своему чаду. Порой и она останавливалась у палатки, заприметив мемуары какой-нибудь знаменитой актрисы.
Я, конечно, понимала, что Ирен затеяла эту прогулку лишь затем, чтобы меня подбодрить. Оторвавшись наконец от пристального изучения Библии Дуэ-Реймс[10] – несомненно, чересчур романской: строка из Евангелия от Матфея «блаженны кроткие» была переведена как «блаженны учтивые», – я оглянулась, чтобы отпустить Ирен на презренную «ярмарку тщеславия», и с удивлением обнаружила, что подруга исчезла.
Я тотчас вновь повернулась к книгам, чувствуя, что меня вот-вот охватит паника. Как же я узнаю у доисторических книготорговцев – да к тому же беззубых и наверняка шепелявых, – куда подевалась моя спутница?
– Господи! – простонала я, пытаясь успокоить себя английской речью, пусть даже из собственных уст.
Я беспомощно озиралась по сторонам. По дорожке, примыкающей к реке, шел какой-то странный тип, но нигде не было видно красной фетровой шляпы с малиновым страусовым пером.
Ох, как же мне описать наряд примадонны на ломаном французском? Я совсем растерялась. В голову приходило лишь «la plume de ma tante»[11], но чего добьешься столь невразумительным описанием?
Я заранее сняла лайковые перчатки, чтобы не испачкать их пыльными книгами, и теперь, обхватив лицо ладонями, почувствовала, как мои ледяные пальцы коснулись горячих щек. Развернувшись, я собралась было прокричать имя подруги, как вдруг – о чудо! – у реки замаячила до боли знакомая шляпка. Я тотчас кинулась искать спуск к воде.
Примадонна стояла на выложенной камнем набережной у раскатистых волн Сены.
– Ирен! – позвала я.
Она бросила на меня оживленный взгляд. В последнее время мне не часто доводилось видеть ее столь возбужденной – за исключением, пожалуй, тех минут, что она проводила с Годфри.
– Скорее спускайся, Нелл! – бодро скомандовала подруга. – Осторожнее, не споткнись! Рыбаки что-то нашли в реке.
Мой пыл поугас.
– Наверное, дохлую рыбу?
Ирен вытянула шею, словно зевака из Ист-Энда:
– Что ты! Похоже, дело куда серьезнее, чем тебе кажется. Скорей же, Нелл, а не то все пропустим! Полагаю, это труп.
– Ирен, поднимайся ко мне! – взмолилась я. – Постой… Не смей ходить к этим грубиянам без меня!
Добежав до лестницы, я стремглав бросилась вниз, поскальзываясь на неровных ступенях, в направлении мужчин, столпившихся на длинной набережной.
Ближе к воде в нос мне ударил смрад, источаемый живописной Сеной. Я глубоко вдохнула и зажала нос пальцами.
– Ирен-н-н! Ирен-н-н! – гнусавила я на бегу, будто простуженный ребенок. – Я иду, иду! Подожди мен-н-ня!
Она не стала меня дожидаться, но, к счастью, вовремя остановилась – еще чуть-чуть, и ее кожаные сапоги коснулись бы лижущих камни волн.
Рыбаки склонились над неким предметом, напоминавшим спутанную рыболовную сеть. Дышалось мне уже легче, но ноздрей я не разжимала. Что же они там нашли? Наверное, какое-нибудь бревно, выброшенное волнами на берег. И вдруг рыбаки расступились, и моему взору предстало мертвенно-бледное тело, скрючившееся на мокрой мостовой.
Я выросла в доме священника, а потому в детстве не раз видела, как умерших готовят к погребению. Похороны случались не реже крестин – удивительно, сколь тесно в нашем маленьком приходе переплетались жизнь и смерть. Но смерть в воде парадоксальным образом напоминала обряд крещения: в последних мучительных минутах жизни утопленника, словно в кривом зеркале, отражались ласковые объятия волн, которые Церковь раскрывает каждой новой душе, готовящейся войти в мир. Подобное финальное смертоносное «крещение» всегда казалось мне невероятным кощунством.
Рыбаки что-то гундосили на своем гортанном французском – вот вам и «язык любви». Мужчина, одетый в темно-синюю куртку и рыбацкий свитер, поднялся, закончив осматривать труп, и смерил нас подозрительным взглядом. Жестом столь же резким, сколь его говор, он велел нам уйти. Я покорно развернулась, обрадовавшись возможности поскорее сбежать, но не тут-то было: Ирен подбоченилась, ее аристократическое обаяние вмиг улетучилось, а в голосе зазвучали горловые французские нотки. На моих глазах примадонна превратилась в дерзкую субретку, заговорив с несвойственной ей фамильярностью, всегда поражавшей меня в парижанах.
– Ах, месье! – защебетала она по-французски. Последовала тирада, полная увещеваний, угроз и даже заигрываний. Сам римский рыбак[12] едва ли отказал бы очаровательной шалунье, представшей передо мной во всей красе. Свою речь Ирен сопровождала столь же энергичными жестами: указывала на покойника и противоположный берег, возводила руки к муаровым небесам и даже захлопала в ладоши, когда один из ответов особенно пришелся ей по душе.
Рыбаки могли с тем же успехом попытаться отмолчаться в День Страшного суда: Ирен беспощадно выпытала у них все интересующие ее подробности. Под конец двое мужчин даже вызвались составить нам компанию и, придерживая нас под локоток грубыми руками, от которых несло рыбой, проводили до дороги в город.
– М-м-мерси, м-м-месье, – прогнусавила я, когда наши компаньоны откланялись.
Ирен радостно вдохнула свежий воздух и потерла костяшки пальцев, словно готовилась сесть за рояль. Жаль, что столь приятное и безобидное занятие не входило в ее планы.
– Я должна поехать в парижский морг, – заявила подруга.
– В морг! Тебе что, одного покойника мало?
– Знаешь, Нелл, с зажатым носом ты говоришь по-французски гораздо лучше. Я это заметила, когда ты благодарила рыбаков. Попрактикуйся – подобные упражнения делают певцы. И все-таки, как же нам попасть в морг? Парижские власти едва ли позволят английским леди разглядывать чьи-то останки.
– Ты – американ-н-нка, – рассердилась я, забыв разжать нос. – А я – англичанка, и ни за что туда не пойду.
– Но ты просто обязана! Кто же еще поможет мне в опознании? Хотя, боюсь, ты стояла слишком далеко от места преступления: вряд ли кто-то поверит твоим показаниям.
– Какое опознание, какие показания? Я все видела. На набережной лежало тело фран-н-нцузского рыбака.
– Нет-нет. Тело-то было, но точно не француза. И вряд ли рыбака, хотя одет он был прескверно.