Джорджетт Хейер - Так убивать нечестно! Рождественский кинжал (сборник)
– Ах вот оно что, – задумчиво протянул Хью. – А я, признаться, уже начал ломать голову, что заставило вас клюнуть.
– Это только я клюнула, – поправила его леди Диринг. – Конни Боутри здесь ни при чем.
– Тогда что за черт дернул ее принять приглашение этой вульгарной дамочки и ее недотепы мужа? – уязвленно спросил сэр Уильям.
– Не черт, а Бог, – ответила леди Диринг. – Не бойся, дорогой, – поспешно добавила она, заметив, как передернулось лицо сэра Уильяма, – я вовсе не кощунствую. Дело в том, что Конни преобразилась. На нее, по ее словам, снизошло озарение Господне! Она поняла, что для того чтобы обрести вечное спасение, нужно постичь абсолютную любовь. А преображенным людям все нипочем: и пошлость Эрминтруды, и неотесанность ее непутевого муженька.
– Свихнулась, значит? – пожал плечами Хью. – Бедняга Том!
– Возможно, ты прав, – кивнула леди Диринг. – Во всяком случае, она без конца прощает ему какие-то прегрешения, которых он, по его словам, никогда не совершал. Надеюсь, она придет в себя, ведь как-никак она президент Ассоциации консервативных женщин, не говоря уж о Больничном комитете, Деревенском клубе и Обществе матерей. К тому же, познав озарение, она совершенно перестала посещать наши благотворительные мероприятия. Не знаю отчего, но все эти преображенные люди перестают быть такими милыми и добрыми, как прежде.
– Чушь собачья! – убежденно провозгласил сэр Уильям. – Вот уж не думал, что она такая безмозглая!
– Это случилось вскоре после того, как Элизабет вышла замуж и уехала в Индию, – пояснила леди Диринг. – Должно быть, бедняжка решила, что утратила смысл жизни, вот у нее мозги набок и съехали. Я вас просто предупредить хотела, на всякий случай…
– О Господи! – Сэр Уильям закатил глаза. – Надеюсь, она не попытается преобразить меня! Или, еще того хлеще, предложить мне свою абсолютную любовь?
– Боюсь, что попытается, – вздохнула его жена. – Так что никуда тебе не деться!
– Как, прямо на званом ужине? – взвыл сэр Уильям.
– Где угодно.
– Нельзя же заниматься миссионерством за ужином! Это вредно для пищеварения. В конце концов, это же просто… богохульство!
– Возможно, – пожала плечами леди Диринг. – Впрочем, это не наша забота, дорогой.
– Я уже втройне жалею, что ты клюнула на удочку Эрминтруды и согласилась, – мрачно произнес сэр Уильям.
– А я – нет! – заявил Хью. – Я тоже предвкушаю удовольствие. Вы только представьте: ошеломляющая блондинка, русский медв… то есть князь, да еще и сбрендившая Конни Боутри! Редкостный коктейль! Мэри, правда, ничуть не обрадовалась, но она, должно быть, просто не понимает, какая потеха нам предстоит! Надеюсь, что князь оправдает наши ожидания. Кстати, он, должно быть, уже приехал.
Князь и в самом деле приехал, а в эту минуту как раз стремился поцеловать пухлую ручку Эрминтруды. Был он очень смуглый, неопределенных лет, необычайно красивый и стройный, с белоснежными зубами и безукоризненными манерами. Когда гость, склонившись над рукой миссис Картер, облобызал ее, Эрминтруда не смогла сдержать торжествующего взгляда, которым обвела своего мужа и Мэри.
– Дорогая моя! – воскликнул князь. – Вы, как всегда, обворожительны! Я восхищен! А вот и малышка Вики! Ах нет… Это не малышка Вики!
Повернувшись к Мэри, он протянул ей свою холеную руку с тонкими наманикюренными пальцами. Мэри, не зная, как в таких случаях положено поступать по этикету, робко пожала ее.
– Здравствуйте, – нерешительно произнесла она, теряясь в догадках, не сделать ли книксен.
Не выпуская ее руки, князь вопросительно посмотрел на Эрминтруду.
– Это мисс Клифф, воспитанница моего мужа, – сказала та. – А вот и сам мой муж. Уолли, позволь представить тебе князя Варасашвили.
– Я очень рад! – улыбнулся князь, выпуская ладошку Мэри и обмениваясь рукопожатием с Уолли. – Очень! Премного о вас наслышан!
Уолли встревоженно встрепенулся, но, прежде чем он успел спросить князя, о чем именно тот наслышан, Эрминтруда поспешила увести гостя в его комнату.
Невинная фразочка, оброненная князем, окончательно выбила бедного Уолли из колеи, поэтому не успел высокий гость скрыться из виду, как Уолли принялся изливать на окружающих накопившуюся желчь.
– Типичный фанфарон, вот он кто! – сказал он Мэри. – Фанфарон и дамский прихвостень. Альфонс разодетый! Хотел бы я знать, откуда он берет деньги на свои костюмы! А, что скажешь?
Говорить Мэри было нечего, к тому же, не получив от Эрминтруды подтверждения способности князя тем или иным путем зарабатывать на жизнь, она и сама склонялась к тому, что в словах Уолли таилась изрядная доля истины.
Тем временем Эрминтруда проводила знатного гостя наверх, где ему была отведена самая лучшая спальня, и взволнованно высказала надежду, что ему там будет удобно. Просторная комната, обставленная с вызывающей роскошью, не давала повода в том усомниться, однако Эрминтруда с чисто женским кокетством желала услышать соответствующие заверения из уст самого князя. И он ее не разочаровал.
Рассыпавшись в безудержных похвалах по поводу ее вкуса, князь вновь облобызал ее ручку и, не выпуская мягкую ладонь Эрминтруды из своей руки, пылко заговорил:
– Наконец-то мне выпало счастье созерцать вас посреди милой вашему сердцу обстановки! Позвольте сказать вам, что здесь просто очаровательно. И вы, мое чудо! Боже, до чего вы обворожительны!
Никто прежде не изъяснялся с Эрминтрудой столь изысканно, даже Джеффри Фэншоу в пору самых ранних ухаживаний. Эрминтруда куда больше привыкла выслушивать упреки по поводу своего низкого происхождения и, будучи по натуре женщиной мягкой и покладистой, воспринимала высокомерное и снисходительное отношение соседей как должное. Вот почему она совершенно таяла от медоточивых слов, лившихся рекой, и вдобавок из уст не кого-нибудь, а настоящего князя. Эрминтруда даже не пыталась отнять руку, а уж тем более приостановить безудержный поток лести. Она лишь по-девичьи зарделась и неуклюже спросила велеречивого гостя, хороший ли у нее вкус.
Князь Варасашвили, оказавшись в родной стихии, развернулся вовсю.
– У вас поразительный вкус, дорогая моя! Вы самую нищую лачугу в хоромы превратите! Вы необыкновенная женщина! – распинался он. – Едва увидев вас, я сразу подумал, что эту женщину недооценивают. Да, воистину вас никогда никто не понимал! Внешне вы так веселы и беззаботны, что окружающие наверняка считают: «Все у нее есть для счастья, у нашей хорошенькой миссис Картер, – муж, прелестная дочурка, состояние, красота!» Должно быть, лишь мне удалось рассмотреть в самой глубине ваших глаз ту неуловимую тоску, что выдает страдающую душу, грусть одиночества – того одиночества, от которого так часто томятся добрые люди. Ведь их не понимают и недооценивают окружающие, даже самые близкие.
Слова его лились бальзамом на израненную душу Эрминтруды, которая до этой минуты ни разу в жизни даже не заподозрила, что ее недопонимают. Она томно вздохнула и устремила на князя растроганные глаза, полные восторга и признательности.
– Удивительно, – выдохнула она. – Мне ведь еще при нашей первой встрече показалось, что вы необыкновенно чуткий человек.
Князь нежно пожал ее руку.
– Мы с вами связаны незримыми душевными узами. И вы тоже чувствуете это, ведь вы так не похожи на всех своих соотечественниц.
Эрминтруда была твердо убеждена, что лучше Англии страны в мире нет, и считала англичан господствующей расой, однако слова князя восприняла как комплимент, начав тут же перечислять качества, которые и впрямь, в ее разумении, выделяли ее среди гордых англичанок. А качеств таковых оказалось хоть пруд пруди: от неприятия твида и грубой обуви до чувствительной натуры, скрывавшейся (как удивительно точно подметил Алексис) за напускной веселостью.
– Вы – необыкновенная женщина! – охотно подтвердил князь.
Эрминтруда могла бы продолжать приятную беседу бесконечно, но в эту минуту доставили княжеские чемоданы и ей пришлось скрепя сердце удалиться.
К Уолли и Мэри она вернулась в приподнятом настроении. Величавая поступь супруги сразу привлекла внимание Уолли, который не преминул осведомиться, с какой стати она тут вышагивает, как умирающий лебедь. В ответ Эрминтруда предложила ему хамить среди тех, кому это нравится, ведь, будучи одинокой, страдающей и непонятой, она тем не менее обладала достаточным чувством собственного достоинства, чтобы не мириться с проявлениями грубости со стороны супруга или кого бы то ни было еще. Затем, все еще под воздействием пламенных речей красавца мужчины, она рассеянно погрузилась в кресло, даже не заметив Князя, свернувшегося калачиком под стулом Уолли. Это неприятное открытие, к несчастью для миссис Картер, совпало с приходом всамделишного князя. Увидев статного незнакомца, кокер-спаниель помчался к нему засвидетельствовать свое почтение и принялся с радостным визгом напрыгивать, норовя лизнуть в лицо.
