Адольф Бело - Любовники-убийцы

— Так это его я любила! — молвила Марго.

Фурбис продолжал машинально двигаться вперед, не поднимая головы. Он прошел бы мимо Марго, не заметив ее.

— Ах, какая хорошенькая! — вскрикнул вдруг преступник, шагавший рядом с Фурбисом.

Эти слова вывели бывшего перекупщика из задумчивости. Он поднял голову и увидел свою бывшую любовницу. Но глаза его оставались по-прежнему безжизненны, и выражение лица не изменилось. Тем не менее он, кажется, хотел остановиться, но следовавший за ним каторжник толкнул его, и без малейшего сопротивления тот пошел дальше. Марго провожала его взглядом до тех пор, пока он не скрылся из виду. Тогда, обращаясь к Мулине, она проговорила, грустно улыбаясь:

— Теперь я полностью избавилась от моей страсти.

Ни одного слова сочувствия не нашлось у него в ответ. Когда женщина разлюбит, она становится неумолима, а Марго не могла больше любить Фурбиса. Когда-то ее привлекали его молодость, мужество, его красота и смелость. Теперь она видела его слабым и хилым, он шел с отчаянием на лице, и ей не нужен был более этот отставной служитель любви. Она простила бы ему измену, его подлость по отношению к ней, но не могла простить измены самому себе. Если в любовных отношениях не существует душевной симпатии, то достаточно одного взгляда, чтобы разрушить их.

К назначенному часу Марго вернулась в исправительный дом. Ее лихорадочное настроение, в котором она находилась со вчерашнего вечера, по-видимому, рассеялось. Прощаясь с Мулине, она сказала:

— Я знала, что Фурбис приедет сюда, — вот почему я откладывала нашу свадьбу. Теперь вы можете быть спокойны за меня: я согласна быть вашей женой, как только вы этого пожелаете.

На следующее утро Мулине, посвятивший весь предыдущий вечер приготовлениям к свадьбе, около трех часов пополудни явился в исправительный дом и попросил позволения видеть Марго. Несколько минут спустя дверь в приемную отворилась, но вместо Марго к нему вышла сестра Мария. Подойдя к нему, она сказала растроганным голосом:

— Ваша подруга не может выйти к вам сегодня, она больна.

— Боже, что с ней?

— Она очень больна, — продолжала сестра, избегая подробностей. — Еще со вчерашнего дня ее перевели в лазарет.

— В таком случае отведите меня туда. Мне наверняка позволят видеться с ней.

— Нет, это невозможно. Начальница дала строгое указание относительно этого. Городские жители не имеют права общаться с больными.

— Да разве она больна заразной болезнью? Быть может, у нее желтая лихорадка? — вдруг вскрикнул он, припоминая мучившие его накануне опасения.

Сестра Мария молчала. Тогда Мулине, не говоря ни слова, вышел из приемной и направился к двери, на которой висела дощечка с надписью: «Контора старшей сестры милосердия». Отворив ее, он увидел сестру лет пятидесяти и, опустившись перед ней на колени, в то время как две крупные слезы скатились по его щекам, проговорил с мольбой:

— Сестра! Женщина, которую я обожаю, на которой я собирался жениться, умирает в вашем доме. Молю вас, позвольте мне увидеться с ней. Я согласен не выходить отсюда, пока она не поправится. Я буду вашим лазаретным слугой, работником. Я не буду общаться с остальными жителями города. Ради бога, сжальтесь, я буду очень несчастен, находясь далеко от нее.

— Ступайте за мной, сын мой, — проговорила она, вставая с места.

Прежде чем войти в комнату, где лежала Марго, она сказала Мулине:

— Главное — старайтесь, чтобы она не заметила вашего огорчения, которое вы почувствуете, увидев ее.

Несмотря на это предупреждение, Мулине не смог удержаться от крика ужаса, когда подошел к постели Марго. Ужасная болезнь, называемая местными жителями желтой лихорадкой и известная, кроме того, под названием vomito negro («черная рвота»), внезапно поразила женщину. Ее лицо безобразно опухло, на щеках выступили багровые пятна. Из ее некогда блестящих глаз выступала кровь, и сквозь полураскрытые запекшиеся губы видны были уже пожелтевшие зубы.

— Я не надеялась увидеться с вами, — проговорила Марго ослабевшим голосом, обращаясь к Мулине.

Он не мог отвечать ей — рыдания душили его.

— Я еще вчера просила, чтобы вас привели ко мне, — продолжала она, — как только почувствовала себя столь опасно больной. Но мне ответили, что никому не будет позволено приходить сюда. Вероятно, боятся, чтобы я не заразила вас своей болезнью.

Сделав над собой усилие, Мулине ответил:

— Вы видите, что этого не опасаются больше, так как я здесь.

— Да, но ведь вы употребили для этого всевозможные усилия. Я знаю вас… Итак, мой бедный, единственный друг, я вас покидаю.

— Покидаете меня? Почему?

— Потому что я умираю.

— Умираете? Полно! — вскрикнул он.

Пожимая плечами, Мулине силился улыбнуться, но слезы полились из его глаз.

— Вы сами хорошо понимаете это — вы уже оплакиваете меня.

Быстрым движением он наклонился над постелью Марго и, взяв ее за плечи и глядя прямо в глаза, горячо проговорил:

— Я буду оплакивать вас, если вы умрете? Вы шутите! Я не проживу и минуты после вашей смерти.

— Нет, — заметила она, — достаточно будет только вспомнить мое безобразное лицо в последние мгновения жизни. Да, я, должно быть, ужасна. Еще вчера, увидав себя в зеркале, я испугалась саму себя. Сегодня я должна казаться еще ужаснее… От любви к таким обезображенным женщинам не умирают.

— Когда любишь, — тихо ответил Мулине, — то все это ничего не значит.

После минутного размышления Марго проговорила:

— Так, значит, я никогда не любила Фурбиса… В таком случае это возможно.

Она закрыла глаза. Веки ее опухли, ей трудно было выносить дневной свет. Водворилось долгое молчание. Сидя у постели, Мулине следил за болезненными изменениями на лице умирающей женщины. Багровые пятна, замеченные им уже ранее на лице Марго, мало-помалу увеличивались и делались еще ужаснее. Из глаз и рта каплями выступала кровь. В эти минуты он забыл как о своей судьбе, так и о судьбе Марго. Он словно окаменел от душераздирающего зрелища, свидетелем которого оказался. Тело Марго разлагалось заживо, подобно тому как разлагаются трупы.

Вдруг начальница, удалившаяся после того, как ввела Мулине, вошла в сопровождении доктора. Тот подошел к больной, поглядел ей в лицо, приподнял одеяло и, осмотрев ее тело, сказал:

— Все обстоит благополучно, организм и лекарства восторжествовали над болезнью. Я доволен результатом.

— Что же нужно делать теперь? — спросила сестра.

— Больше ничего. Ей необходимо лишь спокойствие.

Он вышел. Мулине бросился за ним:

— Вы уверены в том, что только что сказали?

— Нет, — ответил доктор, — вам, как мужчине, я скажу правду: она не проживет более двух часов.

— Но разве выздоровление невозможно?

— Если это и бывает, то так же редко, как и при холере. Здесь она свирепствует особенно ужасно, и наука бессильна в этом случае.

Мулине вернулся и снова сел у постели Марго.

— Ну, — сказала она ему, — теперь вам известно все? Он, наверное, сказал вам правду? Мое положение безнадежно… О, не ободряйте меня — это бесполезно. Вы знали меня ребенком, и вам известно, что я никогда не теряла присутствия духа. Быть может, это было моим единственным хорошим качеством, и я сохраню его в эту минуту.

Марго с трудом переводила дыхание, голос ее становился хриплым, она едва могла выговаривать слова. Фразы выходили у нее отрывочными, тем не менее рассудок оставался ясным. По-видимому, больше всего в эти минуты Марго беспокоила мысль о ее обезображенной внешности.

— Это небесное правосудие, — молвила она, — наказывает меня, поражая так жестоко мою красоту, которой я прельщала… Она была причиной моих проступков… моих преступлений… Я обезображена… Я ужасна… Но я заслужила это… Паскуаль, Мулине — вы отомщены… Мулине, который так любил меня и которого я так много заставляла страдать!.. Где ты, Мулине? Ты здесь?.. Да, я вижу еще тебя… Ты потерял свою последнюю надежду, мой бедный друг!.. Я умираю, когда решилась наконец сделать тебя счастливым… Вот тебе моя рука, это все, что я могу тебе дать… Возьми ее, если она не пугает тебя.

Она замолчала. Через несколько минут Мулине услышал, как она проговорила со злой усмешкой:

— И меня называли гордской Венерой! Ах, если бы меня видели в эту минуту!

Началась предсмертная агония, однако сознание не оставляло ее и в этот последний час. Она крепко поцеловала поданное ей священником исправительного дома распятие и, даже задыхаясь, не переставала повторять следующие слова:

— Паскуаль, Мулине, Бригитта, все вы, простите меня! Простите!

Она скончалась. Мулине не проронил ни одной слезы. Он, казалось, оставался совершенно спокойным. Подойдя к сестре Марии, он спросил ее:

— Сестра, когда состоятся похороны?