Рекс Стаут - Рассказы
Беспросветный пессимизм овладел им. Это чувство зародилось и окрепло в душе судового казначея совершенно самостоятельно и не основывалось ни на реальных чертах характера Мартина, ни на представлениях Росса о его честности. Ограниченный своими собственными привычками, он оказался не способен осознать весь ужас внезапно изменившихся обстоятельств.
Короче говоря, это было невероятно.
Но когда на утро третьего дня Гарвей Росс в сороковой раз переучел содержимое сейфа и убедился в несомненном наличии пропажи, он заставил себя посмотреть правде в глаза и приготовился к решительным действиям.
В соответствии с военно-морским уставом его проблема была весьма не простой, так как по правилам судовой казначей, доверивший шифр сейфа писарю, подлежит военному трибуналу и даже может лишиться своего места. Так гласил устав. Таким образом, Росс не мог обвинить во всем Мартина, не признавшись в собственном грехе.
Прежние симпатии казначея оказались сильно подкорректированы ошеломляющей действительностью — как он сам говорил себе, он не мог позволить любому делать из него дурака. Добрый час Гарвей Росс просидел в офисе на краешке стула, дымя огромной черной сигарой, перебирая в голове бесчисленные планы и отклоняя их один за другим.
Прямо пропорционально все возраставшей убежденности Росса в собственной беспомощности его ярость усиливалась, а способность к здравому рассуждению уменьшалась.
Счастлив был Джимми Мартин, что в тот момент, когда судовой казначей Росс выбрался из офиса и поднимался в свою каюту, он находился за многие мили от борта «Елены».
На следующее утро Росс навестил своего банковского клерка на Седар-стрит и в обмен на личный чек получил восемь тысяч десятидолларовыми банкнотами.
Доставив деньги на борт, он положил их в сейф вместо пропавших, после чего снова сверил счета. Затем вынул собственную чековую книжку, открыл ее на чистой странице и написал: «Джеймс Мартин».
На следующей строчке он пометил: «Поставлено — $8000».
Однако Гарвей Росс понятия не имел о том, как ведутся чековые книжки, и суть сделанной записи оставалась для него самого неясной. Вот почему после минутного размышления на середине страницы Росс дописал карандашом: «Счет не закрыт».
Одним жарким июньским днем американский пароход «Елена», сияя начищенными палубами, поприветствовал салютом коменданта и бросил якоря в бухте Сан-Хуана.
Менее чем через полчаса его шлюпки были спущены на воду, а еще через несколько минут подоспевший паровой катер уже направлялся к морскому причалу.
Его пассажирами были капитан, принявший приглашение коменданта; хирург, у которого имелись на берегу дела личного характера, и казначей Гарвей Росс, отправившийся на поиски свежего мяса. Интендант же расплачивался за небольшую неосмотрительность и потому остался в уединении на борту.
Два года и шесть месяцев минуло со времени исчезновения Джимми Мартина, и все это время «Елена» без устали бороздила моря, салютуя самым разным берегам.
Она сопровождала плавучий сухой док из Шербура в Норфолк, почтила своим присутствием Новый Орлеан, дважды посетила ежегодные маневры в Гуантанамо, и везде появлялась чрезвычайно кстати. В Сан-Хуан она прибыла на смену «Честеру».
Более двух лет прошло с тех пор, как новый корабельный писарь начал ставить в платежной ведомости экипажа большой красный ноль напротив фамилии Джимми Мартина, двухнедельный отпуск которого, самовольно растянутый им на тридцать месяцев, казалось, никогда уже не закончится.
Возможно, когда-нибудь представитель власти появится где-нибудь в Норфолке или Бруклине с Мартином в одной руке и списком его растрат в другой и, прикарманив вознаграждение за поимку дезертира, оставит бедолагу отбывать трехлетнее заключение на корабле-тюрьме в Портсмуте; но пока Мартин значился в списке разыскиваемых. Его место было занято, сумка и гамак[12] проданы, и статус его на борту американского парохода «Елена» был весьма неопределенен и никому не ясен.
За одним исключением.
Главный судовой казначей Гарвей Росс ничего не забывал и не прощал. Вероятно, было бы Не совсем правильно назвать его мстительным; но все же он страстно желал возмездия. Почти подсознательно он лелеял в себе гнев и жажду отмщения.
Это никогда не проявлялось в форме активного розыска или преследования, но постоянно присутствовало, тлея и дожидаясь своего часа. Согласно мнению ученых, в каждом из нас зреет зерно безумия, готовое в любой момент при некотором стечении обстоятельств разродиться плодами ужасных поступков.
Рыская в поисках свежего мяса, казначей сунул нос в пару-тройку маленьких прибрежных магазинчиков, после чего добрел до крупного заведения «Эрнандес и Эрманос». И там-то нашел все, что ему было нужно.
Сам Эрнандес, учтиво улыбаясь, выписал распоряжение относительно десяти задних полутуш и стольких же передних, пообещав немедленную доставку из самых свежих запасов. Потом он повернулся и резко подозвал клерка:
— Эй! Мендес! Поезжай на склад и привези все. — Эрнандес передал ему записку. — Счета отправишь в гостиницу.
— Но здесь еще банки для сеньора Мартина…
— Иди, кретин! — возбужденно вскричал Эрнандес. — А сеньор Мартин может и подождать.
Словно электрический разряд, неопределенный, неуловимый, проскочил в голове казначея. Он решил проигнорировать это, но разряд повторился. И он повернулся к Эрнандесу.
— Сеньор Мартин? — безразличным тоном поинтересовался он. — Кто этот Мартин?
Эрнандес был рад услужить клиенту.
— Американец, — ответил он. — Выращивает кофе с этой стороны Кагуаса. Очень хороший человек. Да, но небольшой. Платит очень хорошо.
— Думаю, я знаю его, — проговорил казначей. — Как он выглядит? — Слово «небольшой», как он решил, относилось к судьбе, а не к внешности.
— Я никогда не видел его, сеньор, — последовал ответ. — Он никогда не приезжал в Сан-Хуан. Он присылает человека с деньгами и запиской. Каждый месяц, иногда — два.
— Вы сохранили его заказы? Могу я видеть их?
— Конечно, сеньор.
Эрнандес бросился в офис за стеной и через несколько минут возвратился со старой папкой. Достав из нее несколько бумаг, он протянул их казначею.
Тот был уже порядком заинтригован. Подействовало ли на него упоминание фамилии Мартин, или ему вдруг примерещилось, что тот, кажется, говорил когда-то что-то о Пуэрто-Рико, или это была просто интуиция, уже неизвестно; но он действительно сгорал от нетерпения, словно в предчувствии огромной радости.
Первая же бумага показала Гарвею Россу, что он ошибся. В ней были распоряжения относительно трех стульев и нескольких стеклянных банок и стояла подпись «С. Мартин». Огонек во взгляде казначея тут же исчез.
— Простите, сеньор, — учтиво пояснил Эрнандес, — но это писала сеньора. Многие месяцы она пишет сама.
Но вот несколько…
Порывшись в кипе бумаг и выдернув одну, он подал ее казначею.
Лицо Гарвея Росса побледнело, а глаза превратились в узкие щелочки. В конце концов, наверное, он все-таки был мстительным. Тот самый почерк! Отчетные книги на «Елене» просто пестрели им.
На следующее утро можно было видеть, как казначей, вскарабкавшись на стриженого местного пони, неторопливо ехал по белой, гладкой дороге, ведущей из Сан-Хуана к подножию Сьерра-де-Луквильо. Чуя свою добычу, он не спешил. Он не стал расспрашивать проводника, побоявшись, что таким образом сеньора Мартина могут предупредить о готовящемся визите; но услужливый Эрнандес обладал полной информацией насчет того, где именно следует искать Мартиновы плантации.
Намерения казначея были исключительно туманны.
Прикрепленная к ремню, на его поясе покоилась пара уродливых морских револьверов; однако Росс не был корсиканцем. Сказав себе, что они предназначены для самообороны, он даже и не думал об убийстве. Просто они были там.
Он не собирался сдавать Мартина, не собирался его и арестовывать — все это могло сыграть против него самого. Не думал он и о материальной компенсации.
Потеря денег была для Росса не более чем легкой, временной неприятностью; да и, в конце концов, вряд ли стоило надеяться на то, что Мартин в состоянии теперь выплатить ему хоть малую толику. Таким образом, поездка казначея была вполне бесцельна.
Но сердце его сгорало от злобы; неясной, а значит, и неоправданной. Росс не был предан юстиции; ни ярым сторонником закона, ни рыцарем права он также не был.
Его душило простое негодование.
Пони, в отличие от седока, не особенно нравились слепящая дорога и жаркое тропическое солнце. Долгие четыре часа он неутомимо брел все дальше и дальше, останавливаясь то тут то там, чтобы передохнуть в тени пальмовой рощи или напиться из одного из быстрых ручейков, сбегавших к подножию холмов.
В одиннадцать он свернул с дороги на тропинку, кружившую у известняковых утесов. В трехстах ярдах впереди виднелся низкий, заросший диким виноградом домик, стоявший посреди маленькой лужайки.
