Эмиль Габорио - Преступление в Орсивале
— Она доказывает все, что угодно, и ничего не доказывает, — произнес он.
И Соврези перечитал еще раз:
«Не ездите завтра в Пти-Бур…»
Ну ладно! Но разве он со своей дурацкой доверчивостью не говорил множество раз графу де Треморелю: «Меня завтра не будет, составьте Берте компанию»? Нет, эти слова ничего не означают. Но почему тогда дальше написано:
«…или, верней, возвращайтесь до обеда»?
Вот что подтверждает его опасения, а верней, их вину. Уехать и сразу же вернуться — это значит принять предосторожности, выйти из-под подозрений.
И потом почему «он», а не Клеман? Это слово звучит очень выразительно. «Он» — это либо близкий человек, которого любят, либо хозяин, которого ненавидят. Либо муж, либо любовник — середины нет. Муж перестает существовать для жены, когда, говоря про него, она произносит «он».
Но когда Берта написала эту записку? Вне всяких сомнений вечером, после того как они ушли к себе в спальню. Он ей сообщил: «Завтра я еду в Мелен», — и она мгновенно, тут же нацарапала несколько строчек, сунула в книгу и передала своему любовнику.
Своему любовнику! Соврези выкрикнул эти два слова, как бы осваиваясь с ними, как бы убеждаясь, что это правда, а не выдумка. И повторил:
— У моей жены, у Берты, — любовник…
Его счастье, эта прочнейшая, как ему казалось, крепость, способная выдержать любые жизненные бури, рухнула, и вот он растерянно стоит среди развалин. Не осталось ничего — ни счастья, ни радости, ни надежд. С Бертой были связаны все его планы на будущее, она была во всех его мечтах или, верней, была и будущим, и мечтами. Он так любил ее, что она стала для него всем, и теперь он уже не мог представить себя без нее. Потеряв ее, он лишился цели, утратил смысл жизни.
Он чувствовал, что все в нем сломано, и подумал: а не покончить ли разом со всем? Ружье есть, пули есть; его смерть сочтут несчастным случаем на охоте…
Да, но они!
Разумеется, продолжая свою бесчестную комедию, они станут притворяться, что убиты горем, а на самом деле в душе будут ликовать. Мужа больше нет, помеха исчезла, конец притворству и страхам. По завещанию он оставляет все свое состояние Берте, так что они будут богаты. Они все распродадут и, довольные, уедут предаваться любви, к примеру, в Италию — во Флоренцию или Венецию. А о нем, бедном доверчивом муже, будут вспоминать как о нелепом, презренном глупце, которого так просто было обвести вокруг пальца, обмануть.
— Нет, ни за что! — в бешенстве выкрикнул Соврези. — Я умру, но сперва отомщу им!
Но он не мог найти, как ни искал, достаточно жестокой кары, достойной их. Какие пытки способны искупить ту муку, которую терпит он?
Он решил: чтобы подготовить месть, придется повременить, и поклялся терпеливо ждать. Поклялся соблюдать неизменную осторожность и сдерживаться, не выдавать себя, что бы ни пришлось ему увидеть или услышать.
«Буду коварен, как они», — сказал он себе.
Да, ему придется все время притворяться. Берта чудовищно хитра, и к тому же она женщина; почувствовав, что муж что-то заподозрил, она может сбежать с любовником. А ведь благодаря ему, ее мужу, у Эктора есть почти четыреста тысяч франков.
При мысли, что они могут ускользнуть от мести, к Соврези вернулась вся его энергия, вся ясность ума. И только тогда он подумал, что прошло уже много времени, что дождь льет как из ведра, что его одежда насквозь промокла.
«Ладно, — решил он. — Посмотрю, что они скажут, и что-нибудь сочиню».
До дома было не больше лье, но, чтобы одолеть это расстояние, Соврези, великолепному ходоку, понадобилось более полутора часов. Он был разбит, подавлен и промерз до мозга костей.
Однако, придя домой, он заставил себя принять обычный веселый вид ничего не подозревающего человека. Его ждали, но вопреки своему решению Соврези не смог заставить себя сесть за стол с этим мужчиной и этой женщиной, своими смертельными врагами. Он сказал, что замерз, что ему немножко нездоровится, и поднялся к себе. Тщетно Берта настаивала, чтобы он выпил чашку горячего бульона и бокал бордо.
— Мне вправду ничего не хочется, — отвечал Соврези.
Едва он ушел, Берта спросила у Тремореля:
— Эктор, вы заметили?
— Что?
— Он какой-то необычный.
— Это вполне естественно: он весь день гулял под дождем.
— Нет. Я никогда не видела у него такого выражения глаз.
— А мне он показался, как всегда, веселым.
— Эктор, он что-то заподозрил.
— Он? Ну что вы! Мой бедный друг так верит нам, что ему никогда не придет в голову ревновать.
— Вы заблуждаетесь, Эктор. Впервые после свадьбы, вернувшись, он не поцеловал меня.
Да, с самого начала Соврези допустил ошибку. Он понимал это, но сейчас поцеловать Берту было выше его сил.
Оказалось, заболел он куда серьезнее, чем сказал и даже думал. Когда после ужина его жена и друг поднялись к нему в спальню, он лежал под несколькими одеялами, и его колотил озноб; лицо у него было красное, лоб горячий, глаза лихорадочно блестели. Вскоре у него началась страшная горячка, сопровождающаяся сильным жаром. Немедленно послали за врачом, и он сразу же заявил, что не может поручиться за исход болезни. На другой день Соврези стало еще хуже.
С этой минуты граф де Треморель и госпожа Соврези являли собой образец поразительной преданности. Надеялись ли они этим хоть сколько-нибудь искупить свое злодеяние? Вряд ли. Скорей всего, просто хотели выиграть в глазах общественного мнения, поскольку все вокруг интересовались состоянием здоровья Соврези. Они не покидали его ни на миг, поочередно дежуря по ночам у его постели.
Разумеется, ухаживать за ним было тяжело. У него был чудовищный жар, беспамятство. Трижды пришлось силой удерживать его в постели: он хотел выброситься из окна. На третий день у него появилась странная прихоть. Он ни за что не желал оставаться у себя в спальне и кричал, как сумасшедший:
— Перенесите меня отсюда! Перенесите меня отсюда!
По совету врача его желание исполнили: Соврези постелили на первом этаже, в небольшой гостиной, выходящей в сад.
Но даже в бреду он ни словом не выдал своих подозрений. Видимо, Бита[12] был прав, когда утверждал, что сильная воля способна возобладать даже над горячкой.
Наконец на девятый день после полудня жар спал. Хриплое дыхание Соврези стало спокойнее, и он уснул. А проснулся в полном сознании.
Это был страшный миг. Нужно было заново привыкать к несчастью. Сначала Соврези казалось, что ему вспоминается кошмарный сон. Но нет, то был не сон. Он помнил и гостиницу «Бель имаж», и мисс Фэнси, и лес Мопревуар, и записку. Кстати, куда она подевалась?
Потом всплыло смутное воспоминание о болезни. Уж не проговорился ли он, когда бредил? От страха, что так оно и было, Соврези не смел шелохнуться, но наконец с тысячей предосторожностей рискнул чуть приоткрыть глаза.
Было уже одиннадцать вечера, вся прислуга спала. Бодрствовали только Эктор и Берта. Он читал газету, она вязала. По их спокойным лицам Соврези понял, что ничего такого не говорил. Но почему он лежит в этой комнате?
Чуть Соврези шевельнулся, Берта поднялась и подошла к нему.
Ну как ты себя чувствуешь, Клеман? — спросила она, ласково положив ему ладонь на лоб.
— Хорошо.
— Вот видишь, каковы последствия твоего безрассудного поведения.
— Сколько дней я проболел?
— Восемь.
— Почему меня перенесли сюда?
— Ты сам так захотел.
К постели подошел Треморель.
— Да, ты был изрядно буен, — сообщил он, — наотрез отказывался оставаться наверху и вообще бесновался, точно в тебя дьявол вселился. Однако тебе сейчас нельзя переутомляться. Постарайся уснуть и завтра встанешь здоровым. Спокойной ночи. Я иду спать, а в четыре утра приду сменить твою жену.
Эктор ушел, а Берта, дав Соврези попить, снова вернулась на свое место и при этом вскользь заметила:
— Господин де Треморель такой преданный друг!
Соврези никак не отозвался на эти кощунственные слова. Он закрыл глаза, притворяясь спящим, а сам думал про записку. Куда он ее дел? Он прекрасно помнил, как сложил ее и сунул в правый карман жилета. Она позарез необходима ему. Если записка попадет в руки жены, а это может произойти в любой момент, та тотчас догадается, что он задумал месть. Счастье еще, что камердинер не выложил этот клочок бумаги на каминную полку, как это он делает со всеми предметами, которые обнаруживает в его карманах. Соврези придумывал, как добыть записку, как пробраться в спальню, где, вероятно, находится его жилет, но тут Берта осторожно встала со стула. Она подошла к постели и тихонько позвала:
— Клеман! Клеман!
Соврези не открывал глаз, и она, решив, что он спит, неслышно, стараясь не дышать, на цыпочках выскользну ла из комнаты.
«А, подлая! — подумал Соврези. — Пошла на свидание к любовнику».
