Давай поговорим! - Михаил Михайлович Попов
Мне оставалось только кивнуть. Даже невооруженным глазом было видно, что в нарисованной схеме именно моя роль выглядит наименее убедительной. С Барсукова, по всей видимости, подозрение снято, а я, убогий, пытаюсь своими рассказами про план спасения СССР все свалить на американца, неизвестно куда подевавшегося. Черт побери, да я ведь с первой минуты знакомства не понравился этому майору. По горячим следам он меня не застукал, так хочет дожать логикой. Я не знал, какой способ защиты применить и надо ли вообще мне сейчас показывать, что я понимаю, будто атакован.
В момент сильнейшего смятения мне пришли на помощь с той стороны, откуда я не ждал. Вдруг как резаный завопил Валерий Борисович. Так неожиданно и так громко, что даже Барсуков выпал из состояния мертвой прострации, отнял ладони от лица и открыл красные безумные глаза.
Вероника, наоборот, схватилась за свое лицо.
Младший брат горестно и грустно усмехнулся.
– Да, это я продал кортик Модеске! Вчера вечером. Не могу знать, для чего ему надобились все эти погоны, пуговицы, планшеты, фуражки, может, Модеска и правда хотел сделать дом-музей, мне до этого дела не было. Я продал, и все, но больше его не видел и ничего больше не знаю. И пойду сейчас спать.
На майора эта истерика не произвела особого впечатления. Он сказал:
– Вы должны будете еще остаться на некоторое время. У меня есть еще к вам вопросы.
Валерий Борисович сник так же мгновенно, как и вспыхнул. Повалился в кресло и начал тихо хныкать, две большие торопливые слезы прокатились по небритым щекам и разбились на грязных отворотах пиджака.
Я тихо злорадствовал. Майор, уже начинавший гордиться тем, как ловко он сплел против меня сеть косвенных доказательств, вынужден теперь разбираться с пьяными истериками и новыми фактами.
– Первый вопрос будет такой. Модест Анатольевич, получив от вас кортик, запер его в сейф?
Валерий Борисович прохрюкал что-то в подтверждение.
Майор, почувствовав слабину в собеседнике, перешел к самому обыкновенному напору.
– По-моему, вы не все нам говорите.
Валерий Борисович рыдал не хуже Барсукова. Брат и племянница смотрели на него с выражением, которое даже и омерзением назвать нельзя. И тут в голове у меня что-то провернулось. Ну конечно же, сговор был! В сговоре этом состояли члены замечательной семейки. Как просто! Академик им мешал по многим причинам, и решено было его на тайном семейном совете ликвидировать. Только господа хитрые в одном явно просчитались: умышляя что-то серьезное, никогда не привлекай алкоголика.
Майор соображал не хуже меня, он тоже учуял, где находится слабое место, и продолжил наносить в него свои прямолинейные, но, кажется, не бесполезные удары.
– Не в ваших интересах запираться. Рассказывайте! Ведь все равно придется! Так или иначе!
Поэт всхлипывал, пускал сопливые пузыри, чувствовалось – вот-вот рухнет.
– Давайте я помогу Валерию Борисовичу.
Это снова белорусский сторож. Спрыгнул с перил, оправляет слишком плотный брючный пояс.
– Не думаю, что вам следует вмешиваться!
– Извините, товарищ майор, но вы и сами бы попросили меня вмешаться, если бы знали, о чем идет речь.
Аникеев ничего не сказал. А Леонид широко и самодовольно улыбнулся. Так улыбаются в предвкушении успеха. Поглядим.
– Я сейчас, как мне кажется, смогу привести сюда человека, который подтвердит вам, что в самом плохом Валерия Борисовича подозревать не надо. Он человек со слабостями…
– Хватит лекций! – грубо оборвал его майор.
Леонид приложил руку к сердцу, мол, понял вас, и быстренько направился в дом.
Ах ты гадина!
Вот он кого имел в виду.
Вычислил!
Я вскочил, сел, опять вскочил. Майор смотрел на меня с нескрываемым интересом. Но мне было все равно, какое я теперь уже произвожу впечатление.
Теперь уж точно все равно.
Пусть он попробует сначала разбудить Марусю.
Из коридора раздался звук шагов.
Голоса.
Разбудил?!
Нечего и говорить, что все взгляды были обращены к двери и все рты открыты в ожидании чуда.
И чудо произошло.
Из коридорной тьмы появились двое.
Леонид и Фил.
Американец щурился, вид имел предельно помятый, на ногах стоял с трудом. Я находился от него на расстоянии четырех метров, но даже до меня доходила волна тяжелейшего, кисло-мерзкого перегара.
Белорус сиял. Очень был доволен собой и развитием событий. Впрочем, меня устраивал результат его усилий. Но я молчал, по спине продолжал бежать пот предыдущих ужасов.
Молчали и другие, появление Фила все же было слишком неожиданным. Молчание разрядил сам арканзасский издатель:
– Алкоголизмус – ноу!
Валерий Борисович смотрел на него, как мог бы смотреть на отпрыска-урода. Сквозь слезы, но с любовью.
Следующим заговорившим был, что удивило меня не меньше, чем явление американца, младший брат.
– Как вы догадались, что он на веранде?!
Сторож продолжал сиять.
– По вашим штанам.
– Штанам?
– И рукам. Я всего лишь полчаса назад видел, как вы мыли руки после того, как застирали брюки, испачканные на коленях. Сказать по правде, я должен был бы сообразить пораньше, но, видимо, озарения являются, когда захотят.
Виталий Борисович поглядел на свои брюки, на свои руки, теперь-то они были чистыми и сухими.
– Кстати, благодаря вам я набрел и на главную разгадку.
Журналист усмехнулся, вряд ли полыценно:
– Что вы говорите?
В этот момент очнулся наконец майор. Вид у него был отнюдь не победоносный. Он категорически не понимал, что происходит.
– Так, – сказал он. – Посадите товарища.
Вероника бросилась помогать Леониду. Ее кипучая натура требовала деятельности, она не могла сидеть и молчать весь вечер.
Фил усаживался долго, потому что по дороге хотел объяснить, что он не является «товарищем», но желал бы, чтобы его считали «другом».
– Он что, так и провалялся там, на той веранде, все это время, и мы его просто не заметили? – сам себе задал вопрос майор, потому что спрашивать о чем-либо американца было пока бесполезно.
Усевшись наконец за стол, Фил сразу же забыл свою выстраданную мысль о вреде беспробудного пьянства и потянул руки к бутылке.
– Алкоголизмус – ноу! – напомнила ему Вероника.
Он согласился и даже развил тему:
– Алкоголизмус анд наркоманиэн.
– Дурак! – обиделась Вероника.
– Так, – повторил майор Аникеев, и тон его теперь был самым решительным. – Я хотел бы как-то подразобраться в том, что тут происходит.
– И начинания, вознесшиеся гордо, сворачивая в сторону свой ход, теряют имя действия, – страдальчески заявил Валерий
