Стейн Ривертон - Хамелеон. Смерть явилась в отель. Дама не прочь потанцевать
Ведь день новые гости спокойно провели в отеле. После завтрака доктор захотел отдохнуть у себя в комнате — его утомила долгая и нелегкая поездка. Инженер же, напротив, бродил из гостиной в гостиную, как часто делают приезжие, знакомясь с новым местом. Он немного поиграл на бильярде, снял с полок в библиотеке несколько книг, подвигал фигуры в головоломке, лежавшей в гостиной, написал два письма в читальне и наконец устроился в кресле на террасе рядом с большим порталом, откуда мог наблюдать сразу за несколькими гостиными и за входящими и выходящими гостями. Но вообще-то он не проявлял ни к чему чрезмерного любопытства, у него была с собой пачка английских журналов, которую он положил на пол у своих ног. Он брал журнал за журналом и с большим интересом читал их, дымя толстой сигарой, которую достал из изящной сигарницы красного дерева.
Вечером того же дня портье снова напомнили о вчерашнем событии. Он поднялся в частные апартаменты господина Гордера, чтобы отдать ему счета и письма. В первой комнате, которой господин Гордер пользовался как кабинетом, никого не было. Но из следующей комнаты портье окликнула фру Александра. Она увидала его в приоткрытую дверь. Он вошел и поклонился, держа бумаги в руке, фру Александра сидела в большом кресле, обмотав голову мокрым полотенцем. Она была похожа на раненную в бою амазонку, красота и благородство уступили в ней место раздраженной нервозности. Она протянула руку за бумагами, и даже не ответила, когда портье выразил ей сочувствие по поводу ее головной боли.
— Вы можете идти, Петтерсон, — сказала она.
Проходя обратно через кабинет, портье не мог удержаться и бросил взгляд на большой письменный стол, покрытый сукном. Это был роскошный письменный стол с серебряной чернильницей, шкатулками из красного дерева и другими безделушками, расставленными в образцовом порядке. В элегантности стол не уступал костюмам господина Гордера, сшитым у лучших портных.
На зеленом сукне стола лежала бумага, на которой карандашом было что-то написано. Портье с ходу разобрал лишь одно слово: «собака», и оно так заинтересовало его, что он невольно схватил бумагу, чтобы прочитать все. К его удивлению на бумаге был набросан план, грубый, неточный, но, безусловно, имевший отношение к событиям этой ночи. На нем было изображено южное крыло отеля. Вокруг — тропинки и лужайки, одна из лужаек была помечена крестиком. Слово «собака» было написано рукой господина Гордера. На южном крыле были проведены две параллельные литии, стоял еще один крестик и рядом с ним тем же почерком было написано «коридор Д». У портье загорелись уши и задрожали руки. Он был так поглощен этим рисунком, что не заметил, как в кабинет вошел господин Гордер. Увидев портье с планом в руках, он замер на пороге и лицо его побагровело от гнева. Он бросился к портье и вырвал бумагу у него из рук.
— Это вас не касается, ясно? — возмущенно закричал он. — Не касается!
И разорвал лист на мелкие кусочки.
— Убирайтесь отсюда! — крикнул он.
Вся корректность и вежливость мигом слетели с него, осталась лишь грубость гостиничного слуги, который гоняет рассыльных по лестницам и швыряет тарелки в нерадивых поварят. Пристыженный и смущенный, портье поклонился хозяину и ушел.
Как раз в это время гости начали собираться к чаю, было пять часов пополудни. Доктор Бенедиктссон, зевая вышел из своей комнаты, и устроился рядом с инженером Халлером возле камина в большом зале. Гости приходили группами и поодиночке, они улыбались и болтали. Струнный оркестр исполнял «Мечту летней ночи». Дама в черном, прибывшая в отель одновременно с загадочным господином Эрроном, как всегда пришла одна.
8
Большой зал наполнялся людьми. Они рассаживались за столиками и заводили беседы. Теплая погода настроила всех на более веселый лад. Многие вернулись с прогулок по лесу или вдоль берега, насладившись сладостью лета, которое неожиданно и непобедимо заявило о своих правах. За большими полукруглыми окнами, словно расстеленная сверкающая скатерть, синело небо. Этот очаровательный день гости провели, предаваясь легкому флирту. Общество вдруг охватило легкомысленное, хотя и зыбкое умиротворение, неотделимое от этого времени года.
Миловидные молодые женщины в белых кружевных наколках подавали чай. Халлер взял чашку, пригубил темный напиток, скривился, словно он ему не понравился, и закурил новую сигару. В этом зале курить разрешалось, поэтому мужчины предпочитали его. Легче флиртовать, когда ты прикрыт кольцами ароматного синеватого дыма, который волнами поднимается к люстрам, а оттуда синими потоками устремляется в открытые окна. Бенедиктссон молча, с отсутствующим видом, пил чай, как будто еще не совсем проснувшись после дневного сна. Он зевал, прикрывшись полной, белой рукой, и равнодушно, устало поглядывал по сторонам — так человек, недавно вошедший в купе поезда, лениво рассматривает своих спутников. Мало по малу сознание вернулось к нему, и он начал внимательно разглядывать гостей. В углу зала стояли два стола для бриджа, покрытые зеленым сукном, и доктор сосредоточил на них свое внимание. Он, как игрок, пытался оценить своих возможных противников. Потом взгляд его равнодушно скользнул в сторону — за столиками собралось обычное общество, которое можно встретить на любом курорте. Старая вдовствующая баронесса в пенсне, отводившая для бриджа определенное время и никогда не ставившая больше десяти эре, сопровождавшие ее послушные родственники, среди которых был галантный ротмистр в строгом костюме, ждавший от нее наследства… Все они собрались там и превратили эту благородную игру в пытку. Именно эта мысль мелькнула у Бенедиктссона, когда он, бессильно вздохнув, начал слушать музыку. Заметив, что Халлер не без любопытства сбоку наблюдает за ним, он решил вопросом перебить его интерес к своей особе.
— Еще одна сигара? — спросил он. — Это уже какая?
— Двенадцатая, судя по тому, сколько осталось в сигарнице, — ответил Халлер.
— Так нельзя, дорогой друг. Уже двенадцатая, а ведь мы еще не обедали. Вы испортите себе сердце.
Халлер надменно улыбнулся и ласково повертел сигару в пальцах.
— Замечательный табак, — сказал он. — Вы хорошо отдохнули?
— Прекрасно.
— Значит, без труда выдержите бессонную ночь?
Бенедиктссон широко раскрыл глаза.
— А разве уже что-то случилось? — спросил он.
— Пока что нет.
— Сейчас еще слишком рано, но, похоже, ночь будет светлая и теплая, и я с нетерпением жну ее наступления.
За этим последовал разговор, по которому можно было заключить, что в лице этих господ «Эксцельсиор» приобрел весьма необычных гостей.
— Она давно здесь сидит? — спросил Бенедиктссон.
— Примерно, полчаса. В руках у нее журнал «Графика», но она ни разу не перелистнула страницу. Между прочим, она выбрала очень удобный уголок у камина…
— Откуда ей видны все гости, в то время как она сама остается в тени, — подхватил Бенедиктссон. — Посмотрите, как ей идет это платье, и она знает об этом.
Друзья говорили о даме, словно о неодушевленном предмете, который, рассмотрев, можно равнодушно отложить в сторону. Инженера, по-видимому, интересовал только белый пепел его сигары, он все время осторожно поворачивал сигару так, чтобы пепел не упал как можно дольше. Доктор же без конца дышал на стекла своего пенсне и протирал их, пенсне было в золотой оправе и крепилось к лацкану пиджака черным шелковым шнурком. Они ни разу не взглянули на даму, о которой говорили. Это была та самая дама в черном, которая всегда ходила одна. Она действительно сидела в затененном углу возле камина и делала вид, что изучает английский журнал.
— Она меня удивляет, — сказал инженер. — Темное платье, сдержанность, она хочет выглядеть скромницей, но только привлекает к себе внимание. А я полагаю, что быть на виду вовсе не входит в ее планы, она определенно что-то задумала. Смотрите, она ни с кем не разговаривает и никто к ней не обращается. Что, интересно, думают о ней другие гости? Небось, принимают ее за молодую вдову, которая на этом курорте пытается забыть о своем горе, однако предпочитает, чтобы никто не нарушал ее одиночества. Я уверен, что о ней думают именно так.
— Но ведь она этого и хочет, — заметил Бенедиктссон.
— Несомненно, — согласился его друг. — Смотрите, она уходит.
Дама в черном положила журнал на столик и вышла из зала. Она прошла рядом с друзьями как раз в то мгновение, когда пепел с сигары инженера Халлера упал на ковер, что дало его другу повод достаточно громко высказаться о неудобстве курения. Дама в черном привлекала к себе внимание не только своей красотой и траурным платьем, но, может быть, прежде всего тем, что весь ее облик был необъяснимо загадочным и что ее бледное, мечтательное и задумчивое лицо выражало нечто непередаваемое, она словно не совсем сознавала, что происходит вокруг, словно как лунатик была поглощена другой жизнью.
