Джон Карр - Убийства павлиньим пером
– Благодарю вас, – рассеянно отозвался Г. М.
– Итак, разве вы не намерены кое-что рассказать или кое о чем спросить?
– О, ну хорошо. – Г. М. выудил из внутреннего кармана испачканный лист бумаги. – Давайте посмотрим. 28 июня этого года. Эта дата вам о чем-нибудь говорит?
– 28 июня? Нет.
– О-хо-хо! В таком случае перейдем к развитию этого дела. А как насчет 15 июля?
– В самом деле, все это непонятно. Почему вы думаете, что 28 июня должно что-то для меня значить?
На лице Г. М. появилась редкая и весьма пугающая улыбка.
– Нет, – сказал он. – Нет. Вы просто попались на удочку, девочка моя. Вам задали вопрос. Вы дали короткий ответ и толкнули меня в бок. Это так взволновало другого нашего подопечного, что он принялся метаться по всей комнате; так что вы можете понять, что у него на уме, и таким образом перебросить вопрос, как в футболе.
В ее глазах плясали чертики.
– Как вы умны, сэр Генри! Мы знаем, что вас так просто не проведешь.
– Это я и имею в виду, – признал Г. М. – Я даю вам в руки стопудовую улику, а вы уже выкрутились. Забыл, о чем это я говорил? О да. Итак, если 28 июня вас не интересует или даже последующее развитие темы 15 июля…
– Вы хотите, чтобы я признала, – проворковала миссис Дервент, – что 28 июня – это день, когда бедняжка Вэнс оставил мне все свое имущество? Будьте уверены, что мне не нужны его деньги. И теперь вы пытаетесь предположить, не говоря об этом прямо, что 15 июля Вэнс составил другое завещание. Я нахожусь в положении, при котором ничего не знаю о том, чтобы он сделал что-то в этом роде. Я могу только предположить то, о чем я уже говорила Хамфри: не дразните меня, пожалуйста. Вы пытаетесь напугать меня этим, не так ли?
– Хо-хо, – отреагировал Г. М. – А кто теперь начал метаться? Нет, это не то, что я пытаюсь предположить. Я никогда об этом даже не думал. Вы совершенно правы: Вэнс Китинг не менял завещания, которое он составил 28 июня, оставив вам все свои деньги; и это действительно превосходное завещание.
– Тогда, в самом деле? Я не понимаю, к чему вы клоните.
– Я только хочу узнать насчет 15 июля, – повторил Г. М. с исключительным терпением.
Мастерс решил вмешаться.
– Ну, что с этим 15 июля? – потребовал он объяснения. – Или с 28 июня? Откуда вы взяли все эти даты?
Дженет повернулась к нему так быстро, словно политик, почувствовавший перемену ветра, превращающего в возможного союзника бывшего врага. За прошедшие несколько минут в ней произошла легкая перемена. Она все еще была женщиной в полном цвету; но в эту минуту, глядя на нее, вы уже думали не столько о женщинах Рубенса или о мадемуазель Мапин, сколько о Боадиции. Было очевидно, что она испытала громадное облегчение, когда Г. М. признал юридическую действенность завещания Китинга.
– Даты? – прогромыхал Г. М., почесывая подбородок. – Я получил их, следуя моему нюху, сегодня после полудня, пока, как вы утверждаете, я спал. И знаете, мне всегда казалось чрезвычайно интересным в этом деле, Мастерс, поведение нашей подружки Франсис Гейл.
– Дорогая маленькая Франсис, – жеманно произнесла миссис Дервент и посмотрела на Соара, сидевшего без движения. – Мистер Соар виделся с ней во вторник вечером, и, я думаю, она нанесла ему ужасный удар…
– Да, – подтвердил Соар. – Так оно и было.
– Частично ее поведение можно объяснить, – продолжил Г. М., – учитывая то, что она, в конце концов, потеряла своего жениха довольно ужасным способом. Но это не объясняет всех ее прыжков и скачков, и всяких нервических штучек. Когда сегодня утром Гейл явилась с визитом в мой кабинет, она сказала кое-что, что открыло мне глаза. Посмотрим, сумеете ли вы вспомнить первые слова, которые она произнесла, когда вертелась на пороге. Она заявила, что убежала из дома, сбежала, чтобы избежать ругани своего отца с целой толпой адвокатов. Целая толпа адвокатов, Мастерс! Эта молодая леди выражается всегда очень буквально. Это можно понять так, что ее отец, узнав, что его дочка замешана в деле об убийстве, мог проконсультироваться с адвокатом, чтобы понять, на что она может рассчитывать. Но что такое делает старина Броки Гейл, который не богат, посреди целой толпы орущих адвокатов? И из-за чего ему с ними ругаться? И почему она предпочла сбежать, вместо того чтобы увидеться с ними? Во всяком случае, это дает пищу для предположений. Я довольно хорошо знаю старину Броки Гейла; так что я решил, что мне лучше будет прямо позвонить ему и спросить… Мастерс, знаешь ли ты, что делал Вэнс Китинг во второй половине дня 15 июля?
– Ну?
– Он женился, – сообщил Г. М. – Он женился на Франсис Гейл.
На лице мистера Джереми Дервента, которое до этого дрожало, возникла совершенно очаровательная улыбка. Это не была сардоническая усмешка, которая являлась на его лице раньше. Это было облегчение, словно он выбрался из раковины, и улыбка ширилась, покуда Дервент не расхохотался сухим смехом. Его жена вспыхнула, обернувшись к нему через плечо, и потом подала голос.
– Но как это чрезвычайно, чрезвычайно очаровательно с их стороны! – тихо вскричала миссис Дервент. – Тайное бегство влюбленных в самом поэтическом стиле Вэнса. Как Гретна Грин, не так ли? Я только надеюсь, что это законно, потому что дорогой крошке еще нет двадцати одного. И в любом случае, сэр Генри, вы и сами знаете, что это нисколько не повлияет на мое положение, поскольку Вэнс не менял завещания.
– Нет, – отрезал Г. М. – Ему в этом не было нужды.
– Не было нужды?
– Что ж, почему бы вам не спросить вашего мужа, отчего он смеется? – сказал Г. М. – Миссис Джереми, я вынужден сообщить вам новость. Китинг не менял своего завещания: в противном случае ваш прирученный адвокат, который его писал, обязательно сообщил бы вам об этом. Это превосходный документ, не считая того, что теперь от него нет никакого толку. Согласно закону, когда какой-либо из завещателей женится, любые предыдущие завещания автоматически становятся недействительными. И это очень плохо. Если вы вовлечены в это дело, если ваше имя запачкано или вы помогали совершить одно из самых грязных преступлений, которое только мне встречалось, вы причинили себе мучения совершенно напрасно. Вы не получите ни пенни.
– Джереми, – после небольшой паузы спокойно произнесла миссис Дервент. – Это правда, то, что он говорит о законе?
– Совершеннейшая правда, моя дорогая.
– Вам также может быть интересно узнать, – продолжал Г. М., все еще не двигаясь и не отводя глаз от лица миссис Дервент, – как именно Китинг сыграл над вами эту искусную маленькую шутку. Потому что это и была шутка. Все это тяжеловесное завещание было шуткой. Вот почему гениальный мистер Китинг женился на Франсис Гейл втайне. Она не очень-то его любила. Она вышла за него в порыве злости, потому что показала Рональду Гарднеру свои чувства, и тут выяснилось, что Гарднер ее не любит. Надо отдать ему должное, Гарднер никогда бы не положил на нее глаз, будь она даже богата, как Екатерина Великая. Понимаете ли, ей едва исполнилось двадцать. Она не заботилась о деньгах, может быть, только потому, что еще недостаточно взрослая, чтобы испытывать в них нужду.
Теперь послушайте меня, миссис Дервент: это завещание и эта тайная женитьба должны были быть использованы против вас. У Китинга была в жизни одна честолюбивая страсть. Вы знаете, в чем она заключалась. Он намеревался сделать вас своей любовницей – только один раз, – даже если бы это стало последним, что он сделал бы в своей жизни. Вы завлекали его и кокетничали с ним, миссис Джереми; и черт меня побери, если Китинг этого не чувствовал. Он знал, что вы хотите его на себе женить. Но, поскольку Вэнс сделал то, что должен был сделать, он не собирался сообщать вам, что уже женат. Он хотел, чтобы долгие месяцы вы жили в опиумном раю обещаний, думая о завещании, которое все равно что сгорело, а потом – прощайте, моя дорогая, и черт бы вас побрал…
Тебе лучше зажать ей рот рукой, Мастерс, – добавил Г. М. безразличным тоном. – Я думаю, она собирается закричать.
Дженет Дервент не закричала, хотя уже открыла было рот. Она сидела на стуле очень прямо, и Полларда поразило, что никогда прежде она не выглядела такой красивой, потому что сейчас в ней появилось определенное достоинство. Его можно было назвать достоинством унижения. Меньше чем за пять минут Дженет пережила такое падение, каких, может быть, раньше не знала, и неожиданно даже вызвала этим к себе симпатию.
– Хочу сказать, Мерривейл, – вмешался Дервент. – Это зашло уже слишком далеко.
– О, я знаю, – печально откликнулся Г. М. – Я все сидел и думал и надумал вам большие неприятности, не так ли? Неожиданно все уголовные дела становятся слишком человеческими, разве не так? В самом деле, вокруг тебя собираются настоящие живые люди, ты не анализируешь мистера Икс и миссис Игрек, ты просто чувствуешь их, как чувствуешь на вечеринке, когда брызгаешь супом или даешь пощечину хозяйке. Не думаешь же ты, что мне это доставляет удовольствие?
