Колин Декстер - Загадка третьей мили

Морс допил свой кофе и теперь держал в руке пластиковый стаканчик.

— Было очень вкусно, Льюис. На этот раз, если можно, немного больше сахара.

Пока Льюис ходил, позвонил Макс.

— Я слышал, ты большую часть времени провел в Сохо, это правда. Морс?

— Я открою тебе один секрет, Макс. Мои сексуальные потребности растут год от года. А твои?

— Да, так я о ноге. Льюис тебе сказал?

— Да.

— Ты помнишь свою статейку, которую поместили в газете? Так вот, ты неправильно указал цвет носков.

— А чего же ты, собственно, хочешь? У меня же не было в распоряжении ноги.

— Они были красные!

— Хороший цвет — красный.

— С зелеными замшевыми туфлями!

— Ты только не надевай все это сам, ладно?

— А ты сказал, что они были синие!

— Да ты посмотри как следует, разуй глаза.

— Что? Что?

— У меня до сих пор нет твоего отчета.

— А он тебе нужен?

— Возможно, понадобится.

— Ты уже знаешь, кто это?

— Да.

— Не хочешь мне сказать?

Морс сказал, и горбатый Макс тут же потерял дар речи.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Понедельник, 4 августа

— Тело мы нашли 23 июля, в среду, — резюмировал Морс. — И, таким образом, получается, что оно пробыло в воде около трех дней. Значит, этого человека могли убить или в предыдущую субботу, или в воскресенье.

— Но его могли убить и раньше, то есть за несколько дней до этого, разве не так?

— Это исключено, потому что еще в пятницу вечером он смотрел телек!

Льюис пропустил это мимо ушей. Если Морс решил морочить ему голову, тут уж ничего не поделаешь, пусть морочит. Возражать было бессмысленно, потому что у него не было никаких идей по этому поводу. Но он все же обратился к Морсу с одной просьбой:

— Почему вы не хотите просто рассказать мне, что там, на наш взгляд, произошло, пусть вы даже не вполне уверены в некоторых деталях?

— Хорошо. Дело в том, что в субботу, 19-го, в Лондон отправился еще один человек. У него были для этого какие-то свои причины. Однако на этот раз все обошлось без предварительных переговоров, не заходил он также и в бар «Фламенко». Этого третьего человека убили, причем убил его Брауни-Смит. И если предположить, что в тот самый момент там присутствовали оба Гилберта, то мы получаем на месте преступления четверых мужчин с телом на руках — с телом, от которого они хотели как можно быстрее избавиться. Из этих четверых Вэстерби сразу же наложил от страха в штаны, и, после того как с ним предварительно кое о чем договорились, он поспешил уйти оттуда. Однако, как мы знаем, он не стал возвращаться назад в Оксфорд, а отправился в дешевую гостиницу около Паддингтона. Остальные трое — а я подозреваю, что Берт, вероятно, держался в стороне, пока Вэстерби был там, — теперь начали обсуждать, как можно выйти из этого неприятного положения, и что именно нужно делать. Это тело нельзя было просто бросить где попало по причинам, которые вскоре станут ясны, Льюис. В конце концов, они сходятся на том, что необходимо отделить от тела голову и кисти рук. И эту дикую задачу осуществляет в Лондоне один из Гилбертов, я думаю, Берт, поскольку он был более груб по натуре. Скорее всего, он заверил Брауни-Смита, что без особых хлопот сможет избавиться от этих частей тела. Затем двое — Брауни-Смит и Берт Гилберт — отправляются в Оксфорд на машине Вэстерби, с его предварительного разрешения. Это, действительно, была единственная подходящая машина, которой можно было воспользоваться немедленно, да к тому же, Льюис, она обладала, как мы знаете, еще одним бесценным качеством.

Поздно вечером в воскресенье Брауни-Смит возвращается в свою комнату в Лонсдейле, пройдя, скорее всего, через черный ход со стороны Хай-Стрит, чтобы взять одну-единственную вещь — свой костюм. Я почти уверен, что он приходил туда еще раз. Но это было уже после того, как Вэстерби понял, что у него нет никакого выбора, и поездку в Грецию придется отменить. Именно тогда Брауни-Смит заходит к себе еще раз и берет штамп Лонсдсйл-колледжа и открытки. Но сейчас мы остановились на том, что Берт Гилберт и Брауни-Смит едут на машине в Трапп, где, как они знают, есть единственное подходящее водное пространство. Здесь они останавливаются, не вызывая при этом никаких подозрений, поскольку машина принадлежит Вэстерби и теперь стоит у его же коттеджа, от которого у Берта Гилберта, между прочим, есть ключи. Гилберт заносит тело в дом, где ему предстоит осуществить последнее леденящее душу дело (чего ему все это стоило, мы никогда не узнаем!) — снять с мертвого всю одежду и переодеть его в костюм Брауни-Смита. Затем, уже глубокой ночью, много позже того времени, когда закрылась местная гостиница, двое мужчин перенесли тело примерно на сто ярдов или даже больше вдоль канала туда, где нет причала ни для каких лодок, туда, где канал делает изгиб около моста Обри. Итак, дело сделано. В Лондон они вернулись, должно быть, только на рассвете, и неверный Берт отравился к своей верной Эмили, а Брауни-Смит — в привокзальную гостиницу в Паддингтоне. Ну, как вам?

— Вы, конечно, частично придумали это, не так ли, сэр?

— Конечно, черт меня подери! Но ведь это похоже на правду, вы согласны? А что мне еще остается делать? Они все, как один, мертвы, эти законопослушные граждане. Я просто стараюсь использовать то, что мы знаем, чтобы восполнить то, чего мы не знаем. Вы ведь не возражаете, я надеюсь? Я просто пытаюсь, Льюис, восстановить факты в соответствии с психологией этих четверых. А у вас что, есть своя версия того, что там произошло?

Морс почти всегда выходил из себя (Льюис много раз наблюдал это), когда чувствовал, что не уверен в себе, а особенно когда речь заходила о психологии, с которой у Морса были сложные отношении, он всегда делал вид, что не признает ее. И Льюис уже раскаивался, что так не к месту влез со своим вопросом. Но одна вещь все же очень волновала его, и он спросил:

— Как вы думаете, Брауни-Смиту, должно быть, понадобилась определенная сила духа, чтобы участвовать во всем этом деле?

— Он, конечно, не был прирожденным убийцей, если вы это имеете в виду. Но во всем этом есть на самом деле нечто загадочное — Брауни-Смит совершил множество совершенно необъяснимых поступков. Впрочем, довольно об этом! Дело в том, Льюис, что в нашу задачу не входит объяснять поведение, мы должны рассматривать факты. И хотя все это очень печально, но мы располагаем также совершенно простым объяснением всего этого. Вы ведь знаете, что я звонил в медицинскую библиотеку по поводу опухолей мозга, и мне рассказали там о случаях совершенно иррационального поведения, когда... Да... Интересно, что же там на самом деле натворил этот Олив Мейнвеаринг... из Манчестера...

— Простите, сэр?

— Видите ли, Льюис, нас не должна волновать сила его духа, нас должен беспокоить только вопрос о его рассудке. Потому что в своих действиях он руководствовался какими-то странными мотивами, которые были продиктованы одновременно и завистью, и хитростью, и раскаянием. Его поведение абсолютно противоречиво, так что иногда я просто не понимаю его поступков, — Морс сокрушенно потряс головой. — Я скажу нам одну вещь, Льюис. Я только теперь начинаю осознавать, как это здорово иметь такое сознание, как у меня, которое в основном сосредоточено на проблемах выпивки и секса. Определенно за этим стоит оптимистичное мировосприятие! Но давайте двигаться дальше. Есть еще ОДНИ важный момент в отношении тела. Обратите внимание: в своем первом отчете Макс написал, что ноги отсечены намного аккуратнее, чем другие части тела. Как выяснилось, они были отрезаны винтом какого-то судна. Хорошая работа!

Льюис промолчал, решив не поднимать вопрос о носках трупа.

— Вернемся к Брауни-Смиту. На следующей неделе его поступки в чем-то были еще более странными. Abyssus linmanae conscienliae![20]

И снова Льюис благоразумно промолчал.

— В понедельник его сознание сыграло с ним очередную шутку, и он написал мне — мне! — длинное письмо. Я даже не знаю, почему мы получили его окольным путем через банк... возможно, он предполагал, что может передумать, и дал себе несколько дней отсрочки. В его письме, по сути дела, содержалось признание. Но одновременно с этим в нем было и кое-что еще. Если вы внимательно читали письмо, то вы должны были заметить, что в нем содержится множество тонких намеков. Например, вместо того чтобы очернить Вэстерби во всех отношениях, Брауни-Смит фактически полностью и совершенно сознательно оправдывает его! И здесь нет, и не может быть никакой ошибки, потому что это письмо писал, конечно же, сам Брауни-Смит, и никто другой. Я знал его: никто в целом свете не мог писать в таком сухом, педантичном и сварливом стиле. У меня сложилось впечатление, что одной частью своего помутненного сознания он хотел, чтобы мы, точнее я, его бывший ученик, раскрыл всю правду, но другой частью своего сознания он в то же время пытался остановить нас всеми этими сообщениями и открытками... Знаете, я просто теряюсь в догадках, Льюис.