Загадка золотого кинжала (сборник) - Лондон Джек

– Его личный доктор, – сказал Теобальд, явно довольный собой. – Доктор мистера Мэтьюрина. По моему совету он решил обзавестись сиделкой и хотел бы видеть в этой должности джентльмена. Обычно он принимает не более нескольких посетителей в день, но вас, я полагаю, он увидеть захочет. Некоторые вопросы он предпочитает задавать лично, так что нет смысла дважды проговаривать одно и то же. Пожалуй, я пойду и уведомлю его о вашем визите, чтобы не тратить время зря.

И он удалился в комнату у самой входной двери, насколько я мог расслышать, – квартирка-то была крохотная. Однако теперь нас разделяли две закрытые двери, и мне оставалось только вслушиваться в неясное бормотание за стенкой, прежде чем доктор вернулся за мной.

– Я уговорил его вас принять, – зашептал он, – но, признаюсь, не могу предсказать исхода встречи. Ему очень трудно угодить. Приготовьтесь увидеть брюзгливого старика и знайте, что в случае договоренности легкой работы ждать не придется. Это вам не синекура, имейте в виду.

– Могу я спросить о его недуге?

– Конечно, конечно – как только вас возьмут на эту работу.

Затем доктор Теобальд проводил меня к пациенту. Он вышагивал впереди, исполненный достоинства, полы его мантии колыхались, и я не сдержал улыбки, однако посерьезнел в тот же миг, как переступил порог слабо освещенной комнаты. В ней неприятно пахло лекарствами, поблескивали склянки, а на полутемной постели возлежал изможденный человек.

– К окну его, к окну, – сварливо забормотал он, – посмотрим-ка, кто у нас тут. Занавеску отдерни. Да не так сильно, чертяка, чтоб тебя!

Доктор воспринял ругательство совершенно спокойно, как часть своих обязанностей, и я тут же перестал его жалеть. Мне стало ясно как день: этот единственный пациент – вся его практика. Ему еще придется доказать мне, что он чего-то стоит как доктор, если нам придется заботиться о пациенте вдвоем.

Лицо мистера Мэтьюрина было мертвенно-бледным, и в сумерках поблескивали его зубы, как будто сморщенный рот не мог их больше прятать, разве что во время разговора, и я клянусь, невозможно представить себе нечто более устрашающее, чем этот не сходящий с лица оскал. Так мистер Мэтьюрин поприветствовал меня, пока доктор поправлял занавеску.

– Ты небось решил, что сможешь за мной приглядывать, а?

– Уверен, что смогу, сэр.

– И безо всякой помощи, учти! Больше здесь не будет ни души. Сам будешь готовить себе и мне. Думаешь, справишься?

– Думаю, да, сэр.

– А с чего такая уверенность? Опыт есть?

– Нет, сэр, опыта нет.

– А почему тогда ведешь себя так?

– Я просто хотел сказать, что буду очень стараться.

– Просто хотел! Он просто хотел, видите ли. В учебе тоже старался, не так ли?

Я приуныл: это был удар ниже пояса. Больной смотрел на меня проницательно, и слова оправдания застряли у меня в горле.

– Нет, сэр, – просто ответил я.

Старик довольно захихикал.

– А ты смотришь правде в лицо, я гляжу, и очень даже бодро так смотришь. Смотрел бы иначе – мигом бы спустили тебя с лестницы, да еще и подзатыльник на дорожку выдали! Повезло тебе. Может быть, повезет и еще больше. Так значит, ты учился в гимназии, и неплохой, но в университет так и не попал. Так?

– Именно так.

– Чем занимался после окончания школы?

– Я получил наследство.

– А потом?

– Все потратил.

– А потом что?

Я стоял как столб, не понимая, к чему он ведет.

– Ну же, что потом было?

– Можете спросить моего родственника, что было потом. Он довольно известная личность и пообещал замолвить за меня словечко. Боюсь, мне больше нечего сказать.

– Но тебе придется, уж смотри! Ты что думаешь, я ничего не вижу? Гимназист вроде тебя пойдет на такую работу, только если у него есть на то веская причина. Мне нужен в некотором роде джентльмен, остальное не так важно, но ты должен рассказать мне, что случилось, если уж не хочешь при всех. Доктор Теобальд, можете катиться к черту, если еще не поняли. Этот молодой человек либо подойдет мне, либо не подойдет, но вас это уже не касается. Когда я приму решение, он спустится и передаст его вам. А теперь давайте, давайте, выметайтесь уже, и если вам что-то не по нутру, впишите это в счет!

От волнения слабый голос больного набрал силу, и последние слова вдогонку врачу он выкрикнул визгливо, на высоких тонах; врач же удалился с таким видом, что я сразу понял – в счет он впишет еще и не это. Хлопнула дверь комнаты, затем входная, затем каблуки простучали по лестнице. Я остался в этой квартире наедине с этим весьма своеобразным человеком и его дурным характером.

– И сразу дышать стало легче, – проскрипел больной, тут же приподнявшись на одном локте. – Может, мое тело меня и подводит, но в нем еще осталась старая добрая душа, чье самочувствие для меня будет поважнее. Вот потому-то мне и нужен джентльмен. Этот малец мне даже курить запрещал и целыми днями торчал рядом, чтобы проконтролировать. За «Мадонной в кресле» лежит пачка, подай-ка.

Он имел в виду репродукцию картины Рафаэля, рама чуть отошла от стены; я отвел ее в сторону, и мне в руки вывалилась пачка сигарет.

– Спасибо, теперь огоньку.

Я чиркнул спичкой и подержал ее, пока старик затягивался, и внезапно вздохнул – все это невыносимо напомнило мне старого доброго Раффлса. Со сморщенных губ больного сорвалось кольцо дыма, достойное самого А. Дж.

– И себе тоже возьми. Я, бывало, курил и бо́льшую отраву, но это даже не «Салливанс»!

Я не могу вспомнить, что я сказал тогда или сделал. Я просто понял, в один удивительный момент, что А. Дж. Раффлс находится прямо передо мной собственной персоной!

– О да, Кролик, мне пришлось дьявольски поднапрячься, чтобы доплыть; но был бы ты на моем месте, ты бы понял! Меня спас закат. Все море горело в его свете. Я изо всех сил старался плыть только под водой, а курс держал по солнцу. Когда оно село, я, должно быть, отплыл уже на милю, и остался при этом совершенно незамеченным. Я рассчитывал, что дело выгорит, и надеялся только, что меня запишут в самоубийцы. Меня скоро вычислят, Кролик, но лучше уж виселица, чем самому наложить на себя руки.

– Мой старый добрый друг, как замечательно снова оказаться с тобой рядом! Не могу поверить: мне кажется, будто я очнулся от ужасного кошмара, и мы вновь стоим на борту того немецкого лайнера. Я думал, что больше никогда тебя не увижу!

– Да, все могло обернуться и так, Кролик. Я рисковал головой, поставив на карту все, что имел. Но дело действительно выгорело, и однажды я даже расскажу, как именно.

– Не то чтобы я сгораю от желания узнать подробности. Мне достаточно видеть тебя здесь. Не хочу знать, как и зачем ты дошел до жизни такой, но боюсь, что твое состояние действительно плачевно. И ни слова не говори, пока я не осмотрю тебя как следует!

Я отдернул одну из штор, сел на кровати и самым тщательным образом осмотрел своего пациента. Наверняка определить его состояние я не смог, но убедился, что мой дорогой Раффлс совсем не похож на себя прежнего, и, вероятно, прежним ему уже не бывать. Он состарился на пару десятков лет и выглядел сейчас по меньшей мере на полтинник. Волосы его поседели, безо всякого маскарада, и лицо заливала бледность. В уголках глаз и губ залегло больше морщинок. Сами же глаза – серые, внимательные, напоминающие блеск отточенной стали – напротив, смотрели ясно и живо, как и всегда. И рот его, как и прежде, с зажатой в зубах сигаретой, принадлежал старому доброму Раффлсу – сильному духом и без капли совести. Только физическая сила покинула его, но и этого хватило, чтобы мое сердце облилось кровью при виде старого пройдохи, которого я ценил более чем кого бы то ни было в своей жизни.

– Как думаешь, я постарел? – спросил он наконец.

– Есть немного, – признался я. – Но это из-за волос, по большей части.

– И это тоже долгая и трудная история, которую тебе как-нибудь предстоит выслушать. Хотя я частенько думал о том, что начало ей было положено в том долгом заплыве. Но Эльба, должен признать, все-таки чудное место. А Неаполь и того чуднее!