Энтони Горовиц - Дом шелка. Новые приключения Шерлока Холмса

Я постучал в незаметную дверь рядом с воротами, и ее почти тут же открыл на удивление добродушный и даже общительный тюремщик, одетый в темно-синие блузу и брюки, на широком кожаном ремне висела связка ключей.

— Заходите, сэр. Заходите. Нынче внутри приятнее, чем снаружи, а такое, по правде говоря, случается не часто.

Он запер за нами дверь, и мы пошли через двор ко вторым воротам, поменьше, которые, однако, не уступали по надежности первым. Меня встретила гробовая тишина — в этом было что-то зловещее. На ветке сидела всклокоченная черная ворона — других признаков жизни не было. Свет быстро угасал, но фонари пока не зажгли, и у меня было чувство, что я попал в царство теней, в мир, начисто обесцвеченный.

Мы вошли в коридор, на одной стороне которого была открытая дверь, — через нее меня и провели в маленькую комнату, там стоял стол, два стула, одинокое окно выходило прямо на кирпичную стену. Сбоку — шкафчик, на крючках болталось примерно пятьдесят ключей. Прямо передо мной висели большие часы, секундная стрелка двигалась как-то задумчиво, делая паузу перед каждым шажочком, словно подчеркивая, как медленно тянется время для всех, кого угораздило сюда попасть. Под часами сидел человек. Он был в той же форме, что и встретивший меня работник, но с позолоченной отделкой на фуражке и плечах, что говорило о его высоком ранге. Он был в возрасте, с бобриком седых волос и суровым взглядом. Увидев меня, он с трудом поднялся и вышел из-за стола.

— Доктор Ватсон?

— Да.

— Меня зовут Хокинс. Я начальник тюрьмы. Вы пришли навестить господина Шерлока Холмса?

— Да. — Я произнес это слово, и меня внезапно охватил страх.

— К сожалению, вынужден сообщить вам, что утром он заболел. Уверяю вас, мы сделали все возможное, чтобы создать ему условия, подходящие для столь известного человека, хотя его обвиняют в очень серьезном преступлении. Его поместили отдельно от других преступников. Я лично навестил его несколько раз и имел удовольствие с ним разговаривать. Заболел он внезапно, ему сразу же была оказана медицинская помощь.

— Что с ним?

— Не представляем. Он пообедал в одиннадцать и вскоре позвонил в звонок, прося о помощи. Мои люди нашли его на полу камеры — он лежал, корчась от боли.

Сердце мое сковало холодом. Именно этого я и опасался.

— Где он сейчас? — спросил я.

— В лазарете. У нашего врача, доктора Тревельяна, есть несколько комнат, которые он держит на крайний случай. Осмотрев господина Холмса, он попросил перевести его туда.

— Я должен сейчас же его видеть, — заявил я. — Я сам медик…

— Конечно, доктор Ватсон. Я ждал вас, чтобы отвести туда.

Но выйти мы не успели — за нашими спинами я уловил какое-то движение, и человек, которого я знал более чем хорошо, преградил нам дорогу. Если инспектор Гарриман уже знал о болезни Холмса, эта новость его не сильно удивила. Наоборот, вид у него был апатичный, он прислонился к дверному косяку и, казалось, сосредоточил все свое внимание на золотом кольце, украшавшем его средний палец.

— Что тут такое, Хокинс? — спросил он. — Шерлок Холмс заболел?

— Серьезно заболел, — объявил Хокинс.

— Какая жалость! — Гарриман выпрямился. — А вы уверены, что он не симулирует? Утром я его видел — он был в добром здравии.

— Его осмотрели мой врач и я. Уверяю вас, сэр, он в тяжелом состоянии. Мы как раз идем к нему.

— Тогда я пойду с вами.

— Я вынужден возразить…

— Господин Холмс — мой заключенный, я расследую его дело. Можете возражать сколько вам угодно, но будет по-моему.

Он улыбнулся дьявольской улыбкой. Хокинс глянул на меня, и я понял — человек он порядочный, но спорить не смеет.

Втроем мы двинулись в недра тюрьмы.

Я был в таком состоянии, что почти не помню деталей, но какое-то впечатление осталось: тяжелые каменные плиты, ворота, которые скрипели и громыхали, когда их отпирали, а потом запирали за нами, зарешеченные окна, маленькие и высокие, чтобы заключенный ничего не видел… и бесконечные двери, одна за другой, все одинаковые, за каждой — исковерканная человеческая судьба. В тюрьме было на удивление тепло, а запах представлял собой странную смесь из овсяной каши, поношенной одежды и мыла. На пересечениях тюремных коридоров мы встретили несколько охранников, но заключенных не видели, за исключением двух стариков, тащивших корзину с бельем.

— Кто-то на прогулочном плацу, кто-то трудится, — ответил Хокинс на не заданный мной вопрос. — Здесь день начинается и заканчивается рано.

— Если Холмса отравили, его нужно немедленно отправить в больницу, — сказал я.

— Отравили? — Гарриман меня услышал. — Кто говорил об отравлении?

— Доктор Тревельян подозревает серьезное пищевое отравление, — отозвался Хокинс. — Он хороший человек. Все, что в его силах, он наверняка сделал…

Мы дошли до конца центрального блока — отсюда, подобно лопастям ветряной мельницы, отходили четыре основных крыла — и оказались, видимо, в зоне отдыха: йоркширский камень, высокий потолок, винтовая лестница из металла, наверху галерея по всей длине помещения. Над нашими головами висела сетка на случай, если найдутся желающие бросить что-нибудь сверху. Несколько человек в серой армейской форме сидели за столом и раскладывали в стопки детскую одежду.

— Это для детишек больницы Святого Эммануила, — объяснил Хокинс. — Мы ее здесь шьем.

Мы прошли через арку, поднялись по покрытым ковриком ступенькам. Я уже полностью потерял ориентировку и знал, что самому мне дорогу к выходу не найти. Я думал о ключе, он ведь при мне, спрятан в книге. Даже если я смогу передать его Холмсу, какой от этого прок? Ему нужна дюжина ключей плюс подробная карта. Впереди появились две двери со стеклянными панелями. Их тоже нужно было отпереть. Вот они распахнулись, и мы попали в совершенно пустую, но очень чистую комнату. Окон не было, но с потолка струился свет, а на двух столах в центре комнаты горели свечи — без них было бы темно. Тут же, в два ряда по четыре, стояло восемь коек — покрывала в сине-белую клетку, полосатые ситцевые наволочки. Мне сразу вспомнился мой полевой госпиталь, я часто видел там, как люди умирали, соблюдая дисциплину и не жалуясь, словно на поле боя. Только две койки были заняты. На одной лежал ссохшийся лысый человек, чей взор уже был обращен в мир иной. На другой койке лежало нечто мелкое и скрюченное, но это никак не мог быть Шерлок Холмс — не соответствовал по размеру.

От стола, за которым он работал, навстречу нам поднялся человек в заплатанном и потертом сюртуке. Мне сразу же показалось, будто я его знаю, а сейчас могу сказать, что и в имени его прозвучало что-то знакомое. Бледный, изможденный, рыжеватые бакенбарды словно увядали на щеках, массивные очки. Я бы дал ему лет сорок с небольшим, но жизнь основательно его потрепала и превратила в нервного ссохшегося старика. Тонкими белыми руками он сжимал собственные кисти. Он что-то писал, когда мы вошли, и ручка его текла — на указательном и большом пальцах я увидел чернильные пятна.

— Господин Хокинс, — обратился он к начальнику тюрьмы. — У меня нет для вас новостей, могу лишь сказать, что опасаюсь худшего.

— Это доктор Ватсон, — представил меня Хокинс.

— Доктор Тревельян. — Он пожал мне руку. — Рад познакомиться, хотя предпочел бы для знакомства более приятные обстоятельства.

Я был уверен, что мы встречались. Но по тому, как он обратился ко мне, по твердому рукопожатию, я понял: он хочет, чтобы сложилось впечатление, будто мы видим друг друга впервые.

— Пищевое отравление? — задал вопрос Гарриман. Он не счел нужным представиться.

— Я совершенно убежден, что это какой-то яд, — ответил доктор Тревельян. — А уж как он был введен, судить не мне.

— Введен?

— Все заключенные в этом крыле едят одно и то же. А заболел только он.

— Вы намекаете на злой умысел?

— Я сказал то, что сказал, сэр.

— Не верю ни на секунду. Скажу вам, доктор, что чего-то в этом роде я ожидал. Где господин Холмс?

Тревельян помедлил, и начальник тюрьмы шагнул вперед.

— Доктор Тревельян, это инспектор Гарриман. За вашего пациента отвечает он.

— Пока пациент в моем лазарете, за него отвечаю я, — возразил доктор. — Вы, конечно, можете увидеть его, правда, я попросил бы его не беспокоить. Я дал ему снотворное, вполне возможно, он спит. Он в отдельной комнате. Я решил, что его лучше поместить подальше от других больных.

— Тогда не будем тратить времени.

— Риверс! — Тревельян окликнул худощавого с округлыми плечами парня, который незаметно подметал пол в углу. На нем была форма скорее санитара, нежели заключенного. — Ключи…

— Сейчас, доктор Тревельян.

Риверс проковылял к столу, взял связку ключей и подошел к арочной двери в дальней части комнаты. Видимо, у него была хромота — одну ногу он приволакивал. Угрюмый, неотесанный, рыжие патлы спадали на плечи. Он остановился у двери и неторопливо вставил ключ в скважину.