Морис Леблан - Хрустальная пробка
— С сегодняшнего утра. Воранглад их продал два часа тому назад за сорок тысяч франков, а я их перекупил за ту же цену.
Добрек дико захохотал.
— Боже мой, как смешно. Сорок тысяч франков. Ты заплатил сорок тысяч франков и кому же? Николь, не правда ли? Тому самому, кто продал тебе список двадцати семи? Так вот, не хочешь ли узнать, кто такой этот господин Николь? Это Арсен Люпен.
— Я это знаю.
— Может быть. Но чего ты не знаешь, трижды идиот, это то, что я только что от Станислава Воранглада, что вот уже четыре дня как его нет в Париже… ну и штуку же сыграли с тобой. Тебе продали старую бумагу. Сорок тысяч франков. Ну и идиот!
Он ушел, и его хохот еще долго слышал Прасвилль, совсем уничтоженный.
Так, значит, у Арсена Люпена не было никаких улик, и, когда он угрожал, приказывал Прасвиллю, все это было только комедией, шутовством.
— Да нет же, невозможно, — повторял секретарь. — У меня запечатанный конверт. Он здесь, стоит только вскрыть его.
Он не решался его открыть. Держал в руках, вертел, взвешивал… Сомнение закралось в его душу, и он уже нисколько не был удивлен, когда наконец открыл конверт и убедился, что там действительно лежат только четыре чистых листка бумаги.
«Ну что же, — подумал Прасвилль. — Конечно, они меня перехитрили, но еще не все погибло».
В самом деле, это еще не был конец. То, что Люпен действовал с такой дерзостью, доказывало существование писем и что он намерен был приобрести их у Станислава Воранглада. Но так как, с другой стороны, Воранглада не было в Париже, задача Прасвилля заключалась в том, чтобы опередить Люпена и добиться от Воранглада возвращения писем какой бы то ни было ценой.
Победит тот, кто раньше явится.
Прасвилль снова оделся и вышел.
Он сел в автомобиль и велел везти себя к Ворангладу.
Там ему было сказано, что возвращения бывшего депутата из Лондона ожидали к шести часам вечера.
Было только два часа.
В распоряжении Прасвилля было достаточно времени, чтобы выработать план действий.
В пять часов он был на Северном вокзале и разместил в залах ожидания с десяток своих агентов.
С этой стороны он был спокоен.
Если бы господин Николь вздумал атаковать Воранглада, Люпена арестовали бы. Для большей верности был отдан приказ арестовать всякого мало-мальски похожего на Люпена или на его сообщников.
Кроме того, Прасвилль установил тщательный надзор за всем вокзалом, но ничего подозрительного не обнаружил. Без десяти минут шесть сопровождавший его главный инспектор Бланелон сказал ему:
— Смотрите-ка, Добрек.
Это действительно был Добрек. Вид заклятого врага бесил секретаря, он готов был арестовать Добрека тут же. Но по какому праву? За что?
Присутствие Добрека на вокзале доказывало лишь то, что теперь все зависело от Станислава Воранглада. Воранглад владел письмами. Кому-то они достанутся? Достанутся Добреку, Люпену или ему, Прасвиллю?
Люпена здесь не было и не могло быть. Добрек не в состоянии с ним бороться. Не было никаких сомнений, что Прасвилль сделается обладателем этих писем и избежит угроз Добрека и Люпена.
Подходил поезд.
По приказанию Прасвилля комиссар вокзала распорядился не выпускать никого на перрон. Прасвилль вышел один, в некотором отдалении за ним следовали несколько людей, которых вел инспектор Бланшон.
Поезд остановился.
Почти в ту же минуту Прасвилль увидел у выхода из отделения первого класса Станислава Воранглада.
Бывший депутат вышел и подал руку сопровождавшему его пожилому господину, помогая ему сойти.
Прасвилль быстро устремился к нему и сказал:
— Мне нужно с тобой поговорить, Воранглад.
В ту же минуту как из-под земли вырос Добрек, каким-то чудом пробравшийся на перрон, и воскликнул:
— Воранглад, я получил ваше письмо. К вашим услугам.
Воранглад посмотрел на обоих и, узнав Прасвилля и Добрека, улыбнулся:
— Ого, по-видимому, моего возвращения ожидали с нетерпением. В чем же дело? Речь идет об известной корреспонденции, вероятно?
— Конечно, конечно, — ответили оба.
— Слишком поздно, — объявил он.
— Что? Как? Что вы говорите?
— Я говорю, что она уже продана.
— Продана? Кому?
— Господину, — ответил Воранглад, указывая на своего спутника, — который счел дело настолько важным, что не пожалел своих трудов и выехал мне навстречу в Амьен.
Старик, весь укутанный в меха, склонившийся над палкой, поклонился.
«Это Люпен, — подумал Прасвилль. — Несомненно он».
Он бросил взгляд в сторону агентов, готовый каждую минуту их вызвать.
Старик объяснил:
— Да, мне действительно казалось, что эта корреспонденция заслуживает поездки по железной дороге и расходов на два билета туда и обратно.
— Два билета?
— Один для меня, другой для одного из моих друзей.
— Вашего друга?
— Да, несколько минут тому назад он пошел отсюда коридорами к выходу, так как очень спешил.
Прасвилль понял: Люпен из предусмотрительности захватил с собой соучастника, который и унес письма. Партия была окончательно проиграна. Люпен прочно держал свою жертву. Оставалось только склониться перед победителем.
— Хорошо, сударь, — сказал Прасвилль. — Мы увидимся, когда настанет тому время. До скорого свидания, Добрек. Ты еще услышишь обо мне. И прибавил, обращаясь к Ворангладу:
— Ты затеял опасную игру, Воранглад.
— Да чем же, Бог мой? — спросил тот.
Они ушли. Добрек не произнес ни слова. Он стоял неподвижно, как будто прирос к земле.
Пожилой господин подошел к нему и пробормотал:
— Проснись, старина. Быть может, хлороформ?..
Добрек сжал кулаки и испустил глухое ворчание.
— Ага, — произнес пожилой господин. — Я вижу, что ты меня узнаешь. А помнишь ли ты наше свидание несколько месяцев тому назад, когда я пришел к тебе в дом у сквера Ламартина с просьбой оказать поддержку Жильберу? Я сказал тебе тогда: «Долой оружие! Спаси Жильбера, и я тебя оставлю в покое. Иначе я отниму у тебя список двадцати семи, и тогда твое дело дрянь». Ну и вот я думаю, что этот момент настал. Вот что значит идти против этого прекрасного малого, Арсена Люпена. Это значит наверняка потерять все до последней нитки. Ну, пусть это послужит тебе уроком. Ах да, я забыл тебе вернуть твой бумажник. Прости меня, если ты его найдешь слегка опустевшим. Кроме почтенного количества банковых билетов, там была еще квитанция на хранение энжиэнской мебели, похищенной тобой у меня. Я решил избавить тебя от хлопот по возвращению вещей. В данный момент это уже сделано. Не благодари меня, не за что. Прощай, Добрек. Если тебе когда-нибудь понадобится один-два золотых на покупку другой пробки к графину, я к твоим услугам. Прощай.
Люпен удалился.
Он не сделал еще пяти-десяти шагов, как до него донесся звук выстрела.
Он обернулся.
Добрек выстрелил себе в голову.
— Вечная память, — прошептал Люпен, приподняв шляпу.
Месяц спустя Жильбер, которому смертная казнь была заменена вечными каторжными работами, бежал с острова Ре накануне того самого дня, когда его должны были посадить на пароход для отправки в Гвиану.
Странное бегство, детали которого так же, как и выстрел на бульваре Араго, приписали Арсену Люпену.
— В общем, — закончил Люпен, посвятив меня в свою историю, — в общем ни одно предприятие не доставило мне столько хлопот, не стоило таких усилий, как это проклятое дело. Назовем его, если хотите: «Хрустальная пробка», или как не надо никогда терять присутствия духа». В течение двенадцати часов, с шести утра до шести часов вечера, я загладил неудачи и ошибки шести месяцев. Эти двенадцать часов принадлежат несомненно к самым счастливым, самым славным в моей жизни.
— А Жильбер? Что сталось с ним?
— Он обрабатывает землю в Алжире под своим настоящим именем, единственным именем Антуана Мержи. Он женат на англичанке, и у них родился сын, которого он захотел назвать Арсеном. Я часто получаю от него очень теплые письма. Да вот еще сегодня пришло одно письмо. Послушайте, что он пишет:
«Патрон, если бы вы знали, как приятно быть порядочным человеком, вставать рано, зная, что впереди длинный трудовой день, после которого с наслаждением валишься в кровать. И вам это знакомо, не правда ли? У Арсена Люпена своя манера быть порядочным человеком, правда, не совсем обычная, не особенно правоверная. Но я уверен, что на Страшном суде его добрые дела возьмут перевес над всем остальным. Я вас очень люблю, патрон».
— Славный ребенок, — задумчиво прибавил Арсен Люпен.
— А госпожа Мержи?
— Она живет с сыновьями Жильбером и Жаком.
— Вы встречаетесь с нею?
— Нет.
— Да что вы?!
Люпен поколебался несколько минут, потом сказал мне, улыбаясь.
— Мой милый, я хочу вам открыть секрет, хотя и боюсь показаться смешным. Но вы же знаете, что я всегда был сентиментален и наивен, как школьник. Итак, когда я вечером пришел к Клариссе и рассказал ей все происшествия и новости того дня, отчасти известные уже ей, я глубоко почувствовал две вещи. Во-первых, что я испытывал к ней чувство гораздо более сильное, чем сам подозревал, во-вторых, что, наоборот, она питает ко мне неприязнь или почти отвращение.
