Агата Кристи - Скрюченный домишко
– Веский мотив?
Отец вздохнул:
– Милый Чарльз, Аристид Леонидис был сказочно богат! Он, правда, перевел изрядную часть денег на своих близких при жизни, но, возможно, кому-то захотелось иметь еще больше.
– И больше всех захотелось нынешней жене. А у ее молодого дружка есть деньги?
– Нет. Беден, как церковная мышь.
И тут меня осенило. Я вспомнил строчку, которую приводила София. Вспомнил почти весь детский стишок:
Жил на свете человекСкрюченные ножки,И гулял он целый векПо скрюченной дорожке.
А за скрюченной рекойВ скрюченном домишкеЖили летом и зимойСкрюченные мышки.[1]
– А как вам миссис Леонидис? – спросил я Тавернера. – Что вы о ней думаете?
Он ответил с расстановкой:
– Трудно сказать… очень трудно. Ее не сразу раскусишь. Тихая такая, молчаливая, не знаешь, что она думает. Но она привыкла жить в роскоши, это точно. Напоминает мне кошку, пушистую, ленивую, мурлыкающую кошку… Я, правда, ничего против кошек не имею. Они животные симпатичные. – Он вздохнул: – Доказательства – вот что нам нужно.
«Да, – подумал я, – нам всем нужны доказательства того, что миссис Леонидис отравила своего мужа – нужны Софии, нужны мне, нужны старшему инспектору Тавернеру».
И тогда все будет как нельзя лучше. Но София не была ни в чем уверена, я не был уверен, и, думаю, инспектор Тавернер тоже не был уверен…
4
На следующий день я вместе с Тавернером отправился в «Три фронтона».
Положение мое было довольно щекотливым. Мягко говоря, его нельзя было назвать общепринятым. Но и мой старик никогда не был сторонником общепринятого.
Кое-какое основание для сотрудничества с полицией у меня имелось. В самом начале войны я работал в Особом подразделении Скотленд-Ярда.
Конечно, случай здесь был совсем не тот, но все же моя прежняя деятельность давала мне, как бы это сказать, определенный официальный статус.
Отец объявил:
– Если хотим так или иначе распутать это дело, нужен источник информации в самом доме. Нам необходимо знать все, что только можно, про людей, живущих в доме. И знать изнутри, а не извне. Вот в этом и будет твоя работа.
Мне это не понравилось. Я бросил окурок в камин и сказал:
– Значит, я становлюсь полицейским шпиком? Так? Я должен добывать информацию через Софию, которую люблю и которая тоже, как мне хочется думать, любит меня и доверяет мне.
Старик просто взбеленился:
– Ради бога, оставь эту банальную точку зрения. Прежде всего ты, надеюсь, не думаешь, что твоя девушка убила своего деда?
– Нет, естественно. Какой абсурд!
– Отлично, мы тоже так не думаем. Она несколько лет отсутствовала, отношения с дедом у нее были всегда самые дружеские. Доход у нее солидный, дед, скорее всего, отнесся бы к вашей помолвке одобрительно, а возможно, сделал бы по поводу свадьбы еще какое-нибудь щедрое распоряжение. Нет, она стоит вне подозрений. Да и с чего бы нам ее подозревать? Но ты можешь быть уверен в одном. Если загадка не прояснится, девушка за тебя не выйдет. Я сужу по тому, что ты мне о ней рассказывал. Причем, заметь, преступление такого типа может остаться нераскрытым. Допустим, мы убедимся, что между женой и молодым человеком существовал сговор, но это еще надо доказать. Пока что даже нет оснований передать дело заместителю прокурора. И если мы не добудем настоящих улик против жены, нехорошие подозрения всегда останутся. Ты это понимаешь?
Да, я понимал.
– Почему бы тебе все это не объяснить твоей девушке? – продолжал уже спокойно отец.
– То есть спросить Софию, могу ли я?… – Я запнулся.
Старик энергично закивал:
– Вот-вот. Я же не прошу тебя втираться туда и шпионить без ее ведома. Послушаешь, что она тебе на это скажет.
Вот как получилось, что на следующий день я покатил со старшим инспектором Тавернером и сержантом Лэмом в Суинли Дин.
Проехав чуть подальше площадки для гольфа, мы очутились у въезда в поместье, где, как мне казалось, до войны красовались внушительного вида ворота. Патриотизм или безжалостная реквизиция смели их долой. Мы проехали по длинной извилистой аллее, обсаженной рододендронами, и оказались на гравийной площадке перед домом.
Дом являл собой невероятное зрелище! Почему его назвали «Три фронтона»? «Одиннадцать фронтонов» подошло бы ему гораздо больше! Вид у него был какой-то странный, я бы сказал, перекошенный, и я быстро догадался – почему. Построен он был как загородный коттедж, но коттедж, несоразмерно разбухший и поэтому утративший правильные пропорции. Перед нами был типичный старинный дом, с косыми планками и выступающими фронтонами, но только страшно разросшийся. Мы словно смотрели на загородный домик сквозь гигантское увеличительное стекло – скрюченный домишко, выросший, как гриб за ночь!
Мне кое-что стало яснее: дом воплощал представление грека-ресторатора о типично английском. Он был задуман как дом англичанина. Но только размером с замок! У меня промелькнула мысль – а как относилась к нему первая миссис Леонидис. С ней, скорее всего, не советовались и чертежей не показывали. Вероятнее всего, это был маленький сюрприз ее экзотического супруга. Интересно, содрогнулась она при виде этого дома или улыбнулась?
Но жилось ей тут, во всяком случае, счастливо.
– Немного угнетает, правда? – произнес инспектор Тавернер. – Хозяин достраивал его постепенно и, по существу, сделал из него три самостоятельных дома – с кухнями и со всем прочим. Внутри все на высшем уровне – как в роскошном отеле.
Из парадной двери вышла София. Без шляпы, в зеленой блузке, в твидовой юбке. Увидев меня, она остановилась как вкопанная.
– Ты? – воскликнула она.
– София, мне надо с тобой поговорить. Куда бы нам пойти?
На миг мне показалось, что она сейчас откажется, но она сказала: «Сюда», и мы пошли с ней через лужайку. С площадки для гольфа номер один открывался дивный вид – поросший соснами склон холма и дальше – сельский ландшафт в неясной дымке.
София привела меня в садик с альпийскими горками, выглядевший несколько заброшенным, и мы уселись на очень неудобную, грубую деревянную скамью.
– Ну? – спросила она.
Тон не обнадеживал. Но я все-таки изложил идею до конца.
Она слушала внимательно. Лицо ее почти ничего не выражало, но когда я наконец закончил, она вздохнула. Глубоко вздохнула.
– Твой отец, – сказала она, – очень умный человек.
– Да, мой старик не лишен достоинств. Идея, конечно, никудышная.
– Нет, нет, – прервала она меня, – совсем не никудышная. Пожалуй, это единственное, что может сработать. Твой отец, Чарльз, очень точно угадал, о чем думаю я. Он лучше понимает меня, чем ты.
И с неожиданной, какой-то отчаянной горячностью она ударила кулаком одной руки по ладони другой.
– Мне нужна правда. Я хочу знать!
– Из-за нас с тобой? Но, любовь моя, ведь…
– Не только из-за нас, Чарльз. Речь идет еще о моем душевном спокойствии. Видишь ли, Чарльз, я вчера вечером не сказала главного… Я боюсь.
– Боишься?
– Да, боюсь, боюсь, боюсь. Полиция считает, твой отец считает, все считают… что это Бренда.
– Но вероятность…
– Да, да, это вполне вероятно. Вполне правдоподобно. Но когда я говорю: «Наверное, его убила Бренда», то сознаю, что я хочу, чтобы это было так. Но, понимаешь, на самом деле я так не думаю.
– Не думаешь? – медленно переспросил я.
– Я не знаю, что думать. Ты услышал нашу историю со стороны, как я и хотела. Теперь я покажу тебе все изнутри. Мне просто кажется, что Бренда не тот тип человека, что она не способна на поступок, который может навлечь на нее опасность. Она для этого слишком заботится о себе.
– А как насчет ее молодого человека? Лоуренса Брауна?
– Лоуренс настоящая овца. У него не хватило бы пороху.
– Неизвестно.
– Вот именно. Мы ведь ничего не знаем наверняка. Я хочу сказать, люди способны на любые неожиданные поступки. Ты составил о ком-то определенное мнение, и вдруг оно оказывается абсолютно неверным. Не всегда – но не так уж и редко. И все-таки Бренда… – София тряхнула головой. – Она всегда вела себя в соответствии со своей натурой, а это было бы так не похоже на нее. Она то, что я называю: женщина гаремного типа. Любит сидеть и ничего не делать, любит сладкое, красивые платья, драгоценности, любит читать дешевые романы и ходить в кино. И, как ни странно это может показаться, если вспомнить, что деду было восемьдесят семь лет, она, по-моему, была от него без ума. В нем ощущалась сила, энергия. Мне кажется, он давал женщине почувствовать себя королевой… фавориткой султана. Я думаю и всегда думала, что благодаря ему Бренда почувствовала себя волнующей романтической особой. Всю свою жизнь он умел обращаться с женщинами, а это своего рода искусство, и с возрастом оно не утрачивается.
Я оставил на время тему Бренды и вернулся к встревожившей меня фразе Софии:
